Затем Гарнак рассматривает, какими признаками характеризуется Греко–Восточная церковь. Ответ на этот вопрос, замечает он, нелегок, потому что Церковь эта для наблюдателя представляет собой в высшей степени сложное явление. Чувствования, суеверия, знания и культовая мудрость (!) веков, и даже тысячелетий отразились на ней. Далее, если кто посмотрит на эту Церковь с внешней стороны, с ее культом, торжественным ритуалом, с великим множеством ее церемоний, реликвий, образов, священников, монахов и с ее учением о таинствах, а потом, с одной стороны, сравнит ее с Церковью I в. (разумеется, в гарнаковском смысле), с другой же — с эллинскими культами времен неоплатонизма, тот поймет, что она принадлежит не к Церкви первого христианского века, а именно к культам времен неоплатонизма. Она является не христианским произведением с эллинским (т. е. языческим) обликом, а напротив — эллинским продуктом лишь с христианским обликом. Христиане I в. вступили бы в борьбу с ней в такой же мере, в какой они вели борьбу с Magna Mater и Зевсом Сотером. Для бесчисленных элементов, усвоенных Греческой церковью и почитаемых в ней за священные наравне с Евангелием, не находилось никакого места в среде древнейшего христианства. Это должно утверждать не только о всей совокупности общественного богослужения (Hauptgottesdienstes), но и о многих догматах; попробуйте вычеркнуть из них некоторые слова, например Христос и другие, — и не останется в них ничего, что напоминало бы первохристианство, т. е. истинное христианство. Эта Церковь, рассматриваемая вся с внешней стороны, есть продолжение греческой (языческой) религиозной истории с некоторым влиянием на нее христианства как чуждого элемента. Процесс ассимилирования этой Церкви с эллинским язычеством происходил между III и VI вв. и в VI в. пришел к своему заключению, а в VIII и IX вв. результаты этого процесса победоносно утвердились, невзирая на сильное сопротивление им (имеется в виду иконоборчество). С тех пор наступил в Греческой церкви покой; достигнутое положение не претерпевало ни больших, ни малых перемен. Народы, принадлежавшие к этой Церкви, не знали никаких реформаторских стремлений. Они так и остались при религии VI в.

Но недостаточно утверждать, продолжает Гарнак, хотя это утверждение и верно, что Восточная церковь принадлежит к сфере греческой (языческой) религиозной истории. Чтобы в точности понимать действия, какими она ознаменовывает себя, для этого следует изучать поближе те элементы, которые характеризуют эту Церковь.

Прежде всего встречаемся здесь с Преданием (die Traditio) и с подчинением ему.

С другой стороны, в этой Церкви то, что она считает святым, перешло в буквализм и форму. Как известно, пунктуальное исполнение ритуала почиталось в античное время необходимой принадлежностью служения Божеству. Предание и церемониал здесь были условиями, при которых проявлялось святое. Послушание, респект и пиетет были здесь же важнейшими религиозными чувствованиями. Точно так же традиционализм и с ним тесно соединенный ритуализм характеризуют в весьма значительной мере и Греческую церковь, но из этого само собой вытекает, насколько она удалилась от Евангелия (!), заявляет Гарнак.

Вторую отличительную особенность Греческой церкви составляет то, что она придает большое значение понятию «Православие», или, что то же, правому учению. Она самым точным образом выработала и определила это учение, вследствие чего оно сделалось предметом ужаса для иноверующих людей. Только тот, кто обладает правым учением, может спастись, а тот, кто не обладает таковым, должен быть извергнут из Церкви и должен лишиться всех прав. А если он соотечественник для данной нации, то со стороны ее на него взирают как на прокаженного, и он должен порвать связи с ней (!). Такой фанатизм, обнаруживаемый еще и теперь там или здесь в Греческой церкви, не есть наследие греческой (языческой) древности, хотя там уже и замечалась наклонность подобного рода; он не есть также произведение римской юристики; фанатизм этот нужно признать продуктом многих факторов, пришедших к такому несчастному соединению. Одним из очень видных условий, содействовавших происхождению изучаемого явления, Гарнак считает то обстоятельство, что римский император (здесь преимущественно, конечно, имеется в виду Константин Великий) почти одновременно сделался и христианским императором, и «восточным деспотом». При этом чем добросовестнее он был, тем интолерантнее он должен был быть; ибо Божество вверяло ему не только тела, но и души.

Остановимся на минуту, чтобы дать себе ясный отчет о том, что наговорил Гарнак о нашей Греческой церкви. Один немецкий критик Гарнакова произведения «Сущность христианства» по поводу вышеприведенных его мыслей говорит: «Подлинно нас объял бы страх от гарнаковского открытия, что по соседству с нами продолжает жить «язычество», лишь прикрывшись христианским именем, если бы сам же он не успокоил нас уверением, что в существе дела эта Церковь остается «доброй христианской Церковью»». (Это слова Reinhold’a, о котором скажем ниже.) Действительно, спустя несколько страниц немецкий историк значительно смягчает свой суровый приговор о нашей Церкви. И на том спасибо! Со своей стороны, мы должны заметить, что в некоторых порицаниях Гарнака мы можем находить, вопреки намерению рассматриваемого историка, нравственное удовлетворение — и поблагодарить его за них. Например, он упрекает нашу Церковь за то, что она, достигнув известной степени своего развития в VI в., с тех пор безо всяких существенных и несущественных изменений осталась таковой и до настоящего времени. Член Православной Церкви только порадуется подобному упреку. Ибо, по православному воззрению, Церковь и должна быть верной хранительницей древлепреданного. Несомненно, также не огорчится член Православной Церкви, а порадуется тому порицанию, с каким Гарнак относится к догматической системе Греко–Восточной церкви. Он говорит в тоне осуждения о том, что эта Церковь «самым точным образом выработала и определила свое православное учение». Но этот упрек, на наш взгляд, обращается в похвалу ей, ибо, очевидно, ГрекоВосточная церковь старательно уяснила, во что именно она верует. А такое уяснение не дается даром, оно плод неусыпного религиозноумственного труда. «Познай самого себя», — говорил древний мудрец. Этот мудрый совет Церковь и осуществила, как заявляет такой враг «кафолицизма», каковым, несомненно, является Гарнак. Будем благодарны ему за эти невольные с его стороны похвалы по адресу нашей Церкви!

Гарнак вообще низко ценит Греко–Восточную церковь, объявляя ее восстановительницей в своей сфере древнеэллинских языческих представлений и религиозных обычаев. Разумеется, это вопиющая несправедливость. Но в извинение Гарнака укажем на то, что не он первый и не он последний судит так превратно. Это обычная протестантская вероисповедная точка зрения немецких богословов. Он ее не выдумал, а лишь механически воспринял от «евангелического» общества. И не нам, историкам, вступать в борьбу с протестантами на этом поле. Это дело теоретиков–богословов. Им и книги в руки… И они делают это дело по мере сил и уменья.

* * *

Теперь продолжим изложение взглядов Гарнака, поскольку они касаются все той же Греко–Восточной церкви.

Гарнак пишет, подводя итоги прежде изложенного и точнее определяя свою точку зрения на указанную Церковь: «Мы разъяснили, что как религия греческий кафолицизм характеризуется двумя элементами: традиционализмом и интеллектуализмом». Традиционализм, поясняет он, являясь охранителем преданного наследия и врагом всякой новизны, почитает такой образ действия не только за что–то важнейшее в религии, но и прямо осуществлением самой религии. Но это — чисто античное (языческое) мышление, чуждое Евангелия. Второй элемент — интеллектуализм — тоже эллинского происхождения. Этот интеллектуализм крепко держится убеждения, что христианская религия есть религия абсолютная, что она должна давать указания при решении всех вопросов метафизики, космологии и истории; он взирает на Откровение как на неисчерпаемое множество догматов и определений, равно священных и важных, — но в этом же заключается и эллинский интеллектуализм. Ибо с точки зрения этого последнего, «познание» есть высшая цель, и дух только постольку и может именоваться духом, поскольку он является познающим субъектом. Все эстетическое, этическое и религиозное должно разрешаться в «знание», с которым потом в точности должна сообразоваться воля и жизнь.

Здесь, в выводе, Гарнак как будто говорит больше того, что им сказано в посылках, но не будем останавливаться на мелочах.

Из догматов Греко–Восточной церкви немецкий историк с некоторым вниманием останавливается лишь на христологическом учении. В первых же строках, в которых он начинает изложение этого вопроса, читатель встречает следующую малоожидаемую выходку: все построение церковной христологии стоит за пределами конкретной (т. е. действительной) личности Иисуса Христа. Главным недостатком этого учения он считает то, что церковные учители для определения сущности и достоинства Христа избрали понятие «Логос». Понятие «Мессия» для них, рассуждает Гарнак, было совершенно непонятно (!), было ничего не говорящим словом. Им приходилось импровизировать новые понятия, но этого сделать они не могли, а поэтому им оставалось сделать выбор из готового материала: или представлять Христа оббженным человеком, следовательно — героем, или мыслить о Его сущности по схеме одного из греческих богов, или же, наконец, отождествлять Его с «Логосом». Оба первых выхода из трилеммы были отвергнуты: они были или, по крайней мере, казались «язычеством». Итак, оставался «Логос». Формула эта представляла многие выгоды для богословствующей мысли, но, с другой стороны, та же формула имела свою собственную логику, а логика эта приводила во всех отношениях (!) к немыслимым выводам. Понятие Логоса вообще могло иметь смысл очень различный. Отсюда объясняются чудовищные споры о природе Христа–Логоса, которые наполнили собой многие столетия. Отсюда же объясняется, почему (св.) Афанасий так жарко спорил, защищая формулу: Логос–Христос единосущен с Отцом, как будто дело шло о том, быть или не быть христианской религии. Греческая церковь еще доныне остается при убеждении, что ее христология составляет сущность христианства и является раскрытой тайной. Критика подобного учения, замечает Гарнак, вовсе не трудна (!). Все это учение принято быть не может (!), потому что едва ли оно находится в какой–нибудь связи с Иисусом Христом Евангелия, и его формулы не подходят к Его личности, следовательно, оно не соответствует действительности. Эллинская религиозная философия и ее интеллектуализм, подчеркивает еще раз Гарнак, приводили к неправильным формулам, поставившим выдуманного (?) Христа на место действительного и пролагавшим, кроме того, путь к самообману, что будто обладая правильной формулой, уже с тем вместе обладает и самим объектом (die Sache). Известно, что дело дошло до того, что появилось учение о Христе как Лице с двумя природами и двумя волями. Вот до какого требования простерся интеллектуализм! — восклицает Гарнак. Да читаются ли, наконец, евангельские повествования о жене хананейской и сотнике капернаумском?

Все подобные ламентации Гарнака, скажем мы, проистекают почти исключительно оттого, что он отвергает подлинность Иоаннова Евангелия и произвольно исключает из остальных Евангелий то, в чем эти последние подкрепляют свидетельства произведения любимого ученика Христова. Немецкий ученый плачет о том, что собственноручно выбросил, «мняся службу приносити науке».

С традиционализмом и интеллектуализмом стоит в связи еще один элемент — это ритуализм. Общение с Богом в Греко–Кафолической церкви происходит посредством мистериального (?) культа, сотен более или менее решительных формул, знаков, образов и освящающих чинопоследований, которые сообщают божественную благодать и приуготовляют к вечной жизни, если к ним прибегают с чувством послушания и если действия совершаются с полной точностью. А с учением (?) остаются совсем незнакомыми, потому что знают о нем только из литургических возгласов или отрывочных изречений (!). Нет другого более печального зрелища, сетует Гарнак, чем видеть превращение христианской религии из богослужения «в духе и истине» в богослужение знаков, формул и идолов (!). Такое явление наблюдаем не только у народов, стоящих на низкой ступени религиозного и умственного развития — не у коптов только и абиссинцев, но не в лучшем состоянии обретается дело у сирийцев, греков и русских… Затем Гарнак рассуждает: где мы найдем в проповеди Иисуса хотя бы малый след того, что ритуал нужно соблюдать со всей пунктуальностью, что нужно воздвизать иконы и в однажды принятом порядке бормотать возгласы и молитвословия? Не для уничтожения ли этого рода религии Иисус Христос пригвождается на кресте? И вдруг от Его имени и в силу Его авторитета эта самая религия теперь опять восстановляется! Да, церемониал в Греческой церкви господствует во всем. Таким путем совершается возвращение к античной форме религии низшего порядка; на обширном пространстве греко–восточного христианства духовная религия почти заглохла. Христианство избрало своим девизом: «Религия есть культ — и больше ничего».