Гораздо важнее вопрос: есть ли основание рассуждать о вероломстве Константина, когда речь идет о смерти Лициния? Если Сократ прав, когда утверждает, что Лициний замышлял восстание против Константина при известных обстоятельствах, то, конечно, ни о каком клятвопреступлении и речи быть не может. Ибо само по себе понятно, что если побежденному даруется жизнь на определенных условиях, то эти условия надлежит свято соблюдать. Если же побежденный затевает восстание и таким образом нарушает со своей стороны условия, на каких пощажена его жизнь, то это дает право победителю поступать с нарушителями договора так, как найдено будет нужным. В подобном случае казнь вероломного врага будет не чем другим, как действием, сообразным с военным правом, как смотрит на дело и Евсевий. Также и известие Валезиева анонима о том, что убийство Лициния последовало по причине бунта солдат, потребовавших смерти этого лица, не делает Константина ответственным за смерть Лициния. Римская армия этих времен известна самоволием и распущенностью, так что и энергичному императору нелегко было управлять ею. Впрочем, во всяком случае рассказ Сократа нужно предпочитать известию анонима: Сократ ближе сходится с Евсевием.

Но как быть со свидетельством Зосимы? Его нужно отвергать. Зосима — языческий писатель. А для язычников, конечно, тяжело было слышать о поражении и казни Лициния; и вот, естественно, среди приверженцев старой веры распространяются и утверждаются слухи об интригах и клятвопреступлении христианского императора. Для всякого понятно, что такому закоренелому язычнику, каковым был Зосима, невозможно доверять; в крайнем случае, к известиям Зосимы нужно относиться с такой же осторожностью, с какой историки относятся к чрезмерным восхвалениям Константина Евсевием. Известно, как много баснословного рассказывает Зосима о Константине. Он записал нелепую легенду об обстоятельствах обращения этого государя к христианству, которой решительно никто не придает значения; он же в своем рассказе о казни Криспа, старшего сына Константина, становится в полный контрасте исторической истиной. Так, передавая известия о казни Криспа, он утверждает, что за казнью его последовала казнь и жены Константина — Фавсты, задушенной в горячей бане, но на самом деле Фавста была еще жива и в 340 г., спустя три года по смерти самого Константина. Вообще «История» Зосимы переполнена ошибками.

Известия других языческих писателей — Аврелия Виктора и Евтропия — тоже не заслуживают внимания. Эти писатели явно черпали свои сведения из языческих кругов, недовольных Константином. Их известиям с полной силой можно противопоставить argumentum е silentio, на которое доныне еще не было обращено внимания. Известный Юлиан Отступник, питавший к Константину не меньшую ненависть, чем и Зосима, когда ему приходится упоминать о поражении Лициния, ничего не говорит о «вероломстве» Константина, и вообще как ни много укоризн делает он против первого христианского императора, у него, однако же, мы не встречаем подобного упрека. Это обстоятельство, кажется, достойно внимания.

Общий вывод, к которому приходит Шультце после этих рассуждений, такой: когда речь идет о смерти Лициния, то нет оснований связывать вопрос об этом предмете с вопросом о виновности Константина в смерти этого его родственника; а равно не должно делать упрека и Евсевию за то, что будто бы он прикрывает преступления первого христианского императора.

II

В следующем, 1887 г., другой немецкий ученый Франц Геррес в другом немецком богословском журнале («Zeitschrift fur wissenschaftliche Theologie») напечатал довольно большую статью, специально посвященную вопросу о родственниках Константина, казненных в его царствование, под заглавием «Die Verwandtenmorde Constantin’s des Grossen». Геррес держится совсем другого взгляда на предмет — по сравнению с Шультце. Более существенные стороны исследования Герреса подвергнуты серьезной и убедительной критике третьим ученым, о котором речь у нас впереди, и потому мы можем спокойно излагать сущность Герресовых результатов, не сопровождая этого изложения полемическими замечаниями, исключая немногие отдельные случаи.

Геррес открывает свою статью горделивым замечанием, что до сих пор в науке никто еще серьезно не изучал вопроса о казненных Константином его родственниках, и что он первый берет на себя задачу подвергнуть вопрос осмотрительной и всеисчерпывающей критике, соответствующей новейшим приемам научной историографии. К своему предшественнику по изучению вопроса — Виктору Шультце — он относится с пренебрежительным невниманием, ставя ему в заслугу единственно то, что он дал возбуждение к основательному (?) расследованию всего спора (der ganzen Controverse) по указанному вопросу.

Посмотрим, в чем же состоит основательное исследование вопроса немецким ученым. Начнем с изложения его мнения относительно казни императора Лициния. Восточный император, говорит Геррес, побежденный Константином в 314 г., вынужден был уступить своему немилосердному противнику очень многие из своих иллирийских провинций. Затем, по–видимому, наступили мир и дружба между двумя императорами, но в сущности несогласие между ними не прекратилось. К своему собственному вреду, Лициний, будучи близоруким политиком, позволил себе свою ненависть к шурину вымещать на безвинных христианах; с 316 г., чем далее — тем более увеличивалось его враждебное отношение к христианам, хотя дело и не доходило до общего кровавого преследования этих последних. При виде такого положения дела Константин принял на себя защиту восточных христиан и в 323 г. объявил войну Лицинию. Лициний был побежден, вынужден был отказаться от императорского пурпура и просить пощады у победителя. С низверженным императором сначала обращались хорошо; по ходатайству Констанции, ему была обещана безопасность. Лициний был отправлен в Салонику, где он надеялся провести остаток жизни в спокойствии и тишине. Но не то случилось: уже весной следующего 324 г. Константин нарушил свое слово и приказал умертвить своего престарелого зятя. Для доказательства правильности своих воззрений на событие Геррес ссылается на то, что точно так же смотрели на него и многие другие историки. Следует ряд имен, принадлежащих разным известным и малоизвестным ученым. Только (?) Виктор Шультце, заявляет Геррес, старался защитить честь Константина и очистить его от обвинения в вероломстве, но аргументы Шультце нисколько не убедительны, — прибавляет рассматриваемый ученый. После такого замечания этот ученый обращается к критике суждений Виктора Шультце и находит, что будто бы этот последний не встречает для себя опоры в источниках. Шультце ссылается на Евсевия, но, по мнению Герреса, на этого историка ссылаться не следует по следующим соображениям: 1) Евсевий ставит в упрек Лицинию, что этот в борьбе с Константином прибегает к помощи варваров (готов), но ведь и сам Константин не брезговал помощью варваров; 2) Евсевий умышленно перемешивает факты в жизни Лициния, так как призвание Лицинием на помощь себе варваров было не какое–либо тайное, а открытое: с варварами Лициний заключает союз не после окончательного своего поражения, а еще в то время, когда он был настоящим полновластным императором. Что касается свидетельства языческих писателей, которым не выказывает доверия Шультце, то и Геррес, желая заявить о своем полном беспристрастии, также готов не давать большой цены Зосиме. Но вслед за тем он приводит, по–видимому, важное свидетельство Иеронима, находящееся в его «Хронике», в котором говорится: «Лициний вопреки священному обещанию умерщвляется как частный человек», подразумевается — Константином. Приведя эти слова Иеронима, Геррес не без некоторого торжества замечает: вот как делает Шультце — он чрезвычайно низко ставит свидетельство Евтропия (которому автор, сам Геррес, отдает предпочтение перед Зосимой) и совсем молчит о свидетельстве Иеронима, как будто такого авторитетного показания совсем не существует! Что возразит Шультце на то (не унимается торжествующий немецкий автор), что и учитель Церкви отдает предпочтение поборнику язычества (Лицинию) перед первым христианским императором? Попытка Шультце, заключает свою речь о Лицинии Геррес, очистить Константина от обвинения в клятвопреступлении, не удалась. Наши разъяснения, прибавляет не без самохвальства автор, имеют значение и для опровержения взгляда Ранке (Ранке — знаменитый историк), который хотя и не пытается обелять Константина, но избегает говорить о вероломстве христианского императора.

Не считаем удобным оставить без замечаний, со своей стороны, Герресовых результатов относительно Лициниевой казни, результатов, основанных на правилах новейшей, якобы научной исторической критики; не считаем удобным тем более, что третий немецкий ученый, о котором будем говорить ниже, почему–то не касается разъяснений Герреса по вышеуказанному вопросу. Если читатель сравнит приемы и метод исследования того же вопроса Шультце с приемами и методами Герреса, то едва ли отдаст пальму преимущества последнему. Шультце несомненно деловитее и серьезнее исследует вопрос. Геррес больше старается убеждать своего читателя, чем доказывает ему истинность выводов; иначе поступает Шультце: он дает возможность овладеть читателю всем историческим материалом и побуждает его по достоинству оценивать доводы автора. Читатель с большим правом становится на сторону Шультце, чем Герреса. Число источников, которые подвергает анализу Шультце, больше числа источников Герреса. Последний почему–то совсем молчит о Сократе, свидетельству которого придает такое большое значение Шультце. Не в том ли уже заключаются какие–то восхваляемые Герресом приемы новейшей историографии, — не в том ли, чтобы игнорировать документы, опровергнуть показания которых нет возможности или по крайней мере очень трудно? Напрасно хвалится Геррес, что он открыл источник, которым будто бы не воспользовался Шультце — имеем в виду показание Иеронима. Открытый им источник не имеет никакого научного значения. Дело в том, что свидетельство Иеронима не самостоятельное: оно целиком и без критики занято латинским христианским писателем у язычника Евтропия. Следовательно, свидетельство Иеронима не есть новый источник; это есть то же самое свидетельство Евтропия, лишь переписанное в другой книге. Разве переписка одного и того же свидетельства хотя бы во многих книгах увеличивает его научную ценность? Вот вероятная причина, по которой Шультце не удостоил внимания свидетельства Иеронима, которое доставляет такое неистощимое удовольствие не обладающему критическим чутьем Герресу.

После разъяснения по поводу смерти Лициния Геррес обращается к оценке свидетельств о других казнях родственников, совершившихся в правление Константина. Последуем за автором. Он пишет: спустя два года по убиении Лициния Константин чернит себя (в 326 г.) убийством своего племянника Лициниана и родного сына Криспа. Безжалостный деспот заставляет кончить жизнь от руки палача своего собственного племянника, сына Лициния и Констанции, невинного ребенка, богато одаренного от природы, подававшего самые лучшие надежды — одиннадцатилетнего Лициниана. Около этого же времени (т. е. около 326 г.) Константин приказал предать смерти своего прекраснейшего сына Криспа (от первого его брака с Минервиной), юношу, украшенного превосходнейшими дарами ума и сердца. (Подумаешь, какая щедрость на самые роскошные и нежные эпитеты!)

Вот подробности относительно смерти Лициниана и Криспа, как они изложены Герресом. — Лициниан, называемый также Лицинием Младшим,[78] родился в 315 г.; когда ему исполнилось двадцать месяцев (в 317 г.), отец провозгласил его кесарем. Два года спустя четырехлетний ребенок был украшен знаками консульского достоинства, доставлявшего еще тогда и самим императорам особенный блеск. Мир прославлял счастливого ребенка и предрекал ему блестящее будущее. Но надеждам не суждено было осуществиться. Самой горькой иронией представляется то, что на монетах того времени прославлялось «счастье Лициниана». В 323 г., когда ему минуло восемь лет, он наравне со своим отцом был лишен престола. Через год после этого он потерял отца, убитого по приказанию вероломного победителя. Самому юному принцу пришлось жить недолго. В 326 г. несчастный мальчик только за то, что он был царским сыном, был предан смерти. По воле безжалостного дяди, одновременно с Криспом, он был самым ужасным образом замучен.

С большей обстоятельностью Геррес излагает сведения о смерти сына Константина Криспа, всячески наклоняя эти сведения в пользу своего предвзятого мнения. Крисп,[79] говорит исследователь, старший сын Константина от брака с первой его женой Минервиной, родился около 300 г.; в 317 г. он вместе с двоюродным его братом Лицинианом и его же сводным братом Константином был провозглашен кесарем. Крисп получил образование под руководством блестящего христианского наставника Лактанция; своим благородным характером и своей деятельностью он скоро привлек к себе общие симпатии; языческие и христианские писатели с редким единодушием восхваляли качества юного героя. Как кесарь, он должен был проживать в Галлии, в Трире. Он рано начал соперничать со своим отцом по части военных заслуг; он с полной славой защищал Галлию от вторжений германцев; еще более отличился он во время междоусобной войны Константина с Лицинием: одержав в этом случае блестящую победу над флотом Лициния, Крисп тем самым много способствовал сделаться своему отцу единодержавным владыкой Римской империи. С этих пор популярность благородного принца растет день ото дня, пока Константин, чересчур дороживший своим собственным авторитетом, в 326 г., в праздник своего двадцатилетнего правления, не запятнал это торжество кровью своего собственного сына; и вот мир лишился превосходнейшего государя. Несчастный принц, вероятно, одновременно с его двоюродным братом Лицинианом самым ужасным образом предан смерти, в Истрии (в Поле). Это самое тяжкое из преступлений Константина засвидетельствовано лучше всех его прочих деяний в том же роде. Само по себе подозрительное свидетельство Зосимы подтверждается двумя заслуживающими доверия языческими историками — Евтропием и Аммианом Марцеллином, а с христианской стороны блаженным Иеронимом. Из совокупности исторических рассказов открывается, что побуждением для Константина казнить сына было политическое соперничество между отцом и сыном, соперничество, которого не терпел Константин. К этому нужно прибавить еще следующее: Фавста, вторая жена Константина, желая видеть наследниками престола собственных детей, старалась влиять на мужа во вред Криспу. Что же касается других объяснений события, то, замечает Геррес, их можно относить к области безосновательных гипотез. Здесь автор довольно подробно рассматривает вопрос о том, можно ли судьбу Криспа ставить в причинную связь с фактами из жизни Фавсты, жены Константина. Автор пишет: на основании свидетельства Зосимы, Буркхардт считает лишь в малой степени вероятной, а Рихтер — довольно вероятной следующую историю: Крисп, пасынок Фавсты, был неравнодушен к своей мачехе; этим воспользовалась последняя, возвела на Криспа тяжкое обвинение, вследствие которого Константин приказал казнить сына; Зосима к этому еще добавляет, что вскоре после указанного события сама Фавста была уличена в преступной связи с одним рабом и была, в свою очередь, присуждена к смерти (она была вынуждена, по Зосиме, задохнуться в жаркой бане). Вся эта история, замечает Геррес, слишком романтична и опирается главным образом на показаниях Зосимы, верить которому в этом случае нельзя; важнее же всего то, что в настоящее время эта легенда утратила почву, на которой она утверждалась: теперь непререкаемо доказано, что Фавста прожила на свете дольше своего мужа.

Существует в науке еще одна гипотеза, которой хотят объяснить казнь Криспа. Гипотеза эта принадлежит Фогелю. Фогель допускает, что казнь Криспа произошла вследствие таких обстоятельства: по Диоклетиановой системе управления государством, императоры могли править Империей не более 20 лет, а затем они обязаны были отказываться от престола; поэтому, весьма возможно, говорят, что по наступлении 20–летия царствования Константина (в 326 г.) Крисп напомнил отцу, что наступила пора уступить свой престол другому, т. е. самому принцу. Но гипотеза эта, говорит Геррес, лишена научного значения: во–первых, нельзя думать, чтобы тонко образованный и благородный Крисп допустил себе подобного рода бестактность; во–вторых, самое мнение относительно сущности вышеуказанной Диоклетиановой системы управления только вероятно, а не может считаться несомненной исторической истиной, так как это мнение основывается лишь на факте отречения Диоклетиана от престола после двадцатилетнего царствования и на одном свидетельстве Лактанция. Вообще автор находит, что по вопросу о казни Криспа должно соглашаться со следующими словами Ранке: «Обстоятельства, которые побудили Константина решиться казнить своего сына Криспа, нет возможности разъяснить с точностью». Действительно, добавляет Геррес, подробности катастрофы, не говоря уже о ее мотивах, покрыты непроницаемым мраком.

В последнем отделе своего исследования Геррес решает вопрос о том, можно ли считать действительным историческим фактом приписываемую Константину казнь его жены Фавсты. В разъяснение вопроса автор говорит: «Еще так недавно признавали исторической истиной то, что Константин в праздник двадцатилетия своего царствования допустил себе совершить казнь его второй жены. И в самом деле этот факт, по–видимому, достаточно засвидетельствован источниками не только V, но и IV в. Он указывается не только Зосимой и Златоустом, но и Евтропием и Иеронимом. Но в настоящее время приходится отвергнуть этот факт как необоснованную сказку. У же остроумный Г иббон открыл след некоторых источников, принадлежащих IV в., перед которыми должны блекнуть свидетельства даже Евтропия и Иеронима, представляющиеся наиболее компетентными по этому вопросу. Из источников, указанных Гиббоном, открывается, что Фавста пережила своего царственного супруга. Панегирист Монодий (sic!) в 340 г. представляет Фавсту еще живой и оплакивающей несчастную судьбу своего сына, Константина Младшего, который спустя три года по смерти отца пал в борьбе со своим братом и соправителем Константином. Другой свидетель, Юлиан Отступник, в одной своей речи выставляет ту же Фавсту образцом счастливой супруги, прославляет доброту и красоту этой императрицы, которая, по его словам, была «дочерью, женой, сестрой и матерью столь многих царей», и сравнивает ее судьбу с судьбой персидской царицы, Паризатисы, матери Артаксеркса II и Кира Младшего. Гиббон не вывел всех следствий из этих двух источников, он признал только факт казни Фавсты сомнительным; основательнее поступил Ранке, который, принимая во внимание эти два источника, объявил Константина свободным от тяготевшего над ним обвинения в убийстве своей жены Фавсты».