Насчет людей, принадлежавших к этому лагерю с патриотическим направлением, мы относим заговор, обнаружившийся 23 апреля 1060 года,[809] когда, без сомнения, был еще жив Исаак Комнин. В праздник св. великомученика Георгия Константин Дука, согласно постановлению царя Мономаха, завещанному преемникам, отправился в Манганы, в основанный Мономахом монастырь св. Георгия, с тем, чтобы внести положенный вклад и провести день в монастыре. Заговорщики, в числе которых были не только прос;ые граждане, но и люди знатные, а также воины как сухопутной армии, так и флота, с ведома городского эпарха, составили план государственного переворота. Решено было устроить так, чтобы на берегу, близ монастыря, не находилось царской триеры, в городе же, пользуясь отсутствием царя, произвести народное смятение и овладеть стражей. Предполагалось, что когда весть о возмущении достигнет царя, он поспешит на берег, чтобы сесть на корабль и плыть во дворец, но корабля не найдет. Между тем к этому времени подоспеет судно, управляемое заговорщиками, царь по необходимости сядет на него и поплывет, по дороге же заговорщики его утопят. Сделано так, как было условлено, но не все удалось. Народ стал скапливаться на городской площади и шуметь, вестники один за другим поспешили в Манганы с докладом о возмущении. Царь с женой и детьми отправился из монастыря на берег, здесь царской триеры не нашлось, но и корабля с заговорщиками пока еще не было. Тут случай пришел ему на помощь; он встретил чью–то лодку и, не долго думая, сел в нее и отправился во дворец. Когда он несколько отплыл, появился корабль с заговорщиками, которые стали убеждать царя перейти на их судно как более удобное и годное для плавания. Дука не сдался на убеждения и благополучно прибыл во дворец. Между тем брат его, Иоанн, с войском прошел через городскую площадь и принудил толпу разойтись по домам, городской эпарх тоже оказался ревностен задним числом — явился на площадь и присоединился к Иоанну. Зачинщики бунта разбежались — кто в Великую церковь, кто в дома и разные укромные места, но суд их разыскал. Следствие открыло виновных, которые были подвергнуты наказаниям, бичеванию, заключению в тюрьму, пострижению, но главным образом конфискации имущества и ссылке; смертью никто казнен не был. Знавший о заговоре эпарх города был наказан в числе первых: имущество его конфисковано и он сослан.[810] Мотивы этого заговора, равно как вопрос о том, в чью пользу он направлялся, у историков не выяснены. Заметка Атталиота[811] о заговорщиках, недовольных будто бы тем, что император не обнаруживал благородных качеств, не держался твердо своего слова и забывал о царских милостях, ничего не объясняет. Несколько прояснить дело может лишь то обстоятельство, что в заговоре принимают участие войска; отсюда позволительно заключить, что поводом к неудовольствию было пренебрежение военным делом. Каково было окончательное намерение заговорщиков, кем предполагали они заменить Дуку, трудно сказать: могли стремиться к реставрации Исаака Комнина, могли иметь в виду и другого кандидата на престол.

Кроме этого заговора, других проявлений оппозиции, направленных против трона, не было, — остальное время царствования Дука провел не тревожимый претендентами.[812] Но это не значит, что партия патриотов совершенно прекратила свое существование. Ей нанесен был лишь удар, и чтобы оправиться от него, требовалось время. По смерти Константина Дуки она опять выступила на сцену и добилась своей цели.

На шестом году царствования, в октябре 1066 г., Константин Дука заболел, болезнь продолжалась семь месяцев и в мае 1067 года окончилась смертью. Всего он занимал престол семь с половиной лет[813] и сошел в могилу, имея от роду шестьдесят лет с небольшим.[814]

Когда Константин Дука заболел, он поручил своих детей попечениям брата своего, кесаря Иоанна, и патриарха Иоанна Ксифилина. Перед смертью же он отдал детей на попечение своей жене Евдокии, которая по смерти мужа и наследовала престол в качестве регентши с сыновьями Михаилом, Андроником и Константином.[815] Скилица заимствовал из неизвестного источника и внес в свою хронику известие, повторяемое последующими историками, как не подлежащее сомнению, что Константин Дука перед смертью взял от всех сенаторов подписку в том, что никого, кроме его детей, не изберут в цари; расписалась и Евдокия, давшая обещание по смерти своего мужа ни за кого не выходить замуж; документ был отдан патриарху на хранение.[816] Это известие находится в связи с сообщаемым затем у Скилицы известием о том, как Евдокия при посредстве одного евнуха сумела склонить патриарха уничтожить подписанный ею документ, убедив его, что желает выйти замуж за его брата,[817] Варду.'[818] Это известие имеет вид памфлета на патриарха Ксифилина; обязано оно своим происхождением какому–то антицерковному писателю и не заслуживает доверия по многим причинам. Во–первых, оно противоречит характеру Ксифилина, который в своем аскетическом подвижничестве не мог до такой степени быть привержен к развратному родственнику; во–вторых, представляется несообразным по грубости обмана, едва ли даже мыслимого, потому что невозможно было скрыть от патриарха план избрания на царство Диогена (а не Варды), после того как о нем подавалось мнение в заседании сената;'’ в–третьих, наконец, это известие не подтверждается Пселлом, который, будучи противником вторичного замужества Евдокии, не преминул бы упомянуть о подписке, если бы она существовала. Взятие от Евдокии подписки не выходить замуж представляется, кроме того, непонятной мерой: по смыслу Скилицы, это было средством сохранить престол для детей Константина; но из дальнейшей истории оказывается, напротив, что важнейшим мотивом для Евдокии ко вторичному выходу замуж была опасность для ее сыновей лишиться престола, с целью между прочим предотвратить опасность она решилась на замужество.[819] Историки, писавшие после Скилицы, сознавали, что эта мера в том виде, какой сообщен ей Скилицей, не оправдывается с точки зрения здравого смысла, и пытались поэтому представить более рациональное объяснение, которое, понятно, для нас не имеет обязательной силы.[820] Показание Скилицы следует отнести к разряду легенд, не лишенных однако же некоторого внутреннего значения в том отношении, что основой легенды послужили факты действительные, а именно: а) по первоначальному плану Константина Дуки патриарх, вместе с кесарем Иоанном, предназначался в опекуны к его детям, причем могло иметь место какое–нибудь письменное обязательство, — поэтому, может быть, сообщение о подписке поставлено Скилицей непосредственно за туманным сообщением его же о приобщении кесаря Иоанна к секретным намерениям;[821] б) первоначальным намерением Евдокии было не вступать во вторичный брак; это вполне соответствовало интересам той антипатриотической партии, которая была в силе при Константине Дуке и рассчитывала удержать свое значение под управлением женщины в малолетство детей Константина Дуки; к этой партии принадлежал Пселл, кесарь Иоанн, многие сенаторы и первоначально к ней же принадлежал патриарх Ксифилин; партия в общем собрании патриарха и членов сената укрепила Евдокию в мысли не вступать во второй брак;[822] в) патриарх Ксифилин, принадлежавший сначала к антипатриотической партии, понял потом несостоятельность ее стремлений с точки зрения истинных интересов государства, перешел в лагерь патриотов и своим влиянием много содействовал их успеху.

Евдокия, получив в свои руки власть, не входила в мелочи государственного управления, предоставив их приближенным; сама главным образом занялась воспитанием детей при помощи Пселла, воспитателя старшего сына, Михаила.[823] Партия, пользовавшаяся влиянием при Константине Дуке, продолжала руководить государственными делами, давая им такое же направление, какое они имели при Константине; по–прежнему Империя находилась в крайне стесненном положении со стороны внешних врагов. Кружок патриотов, смолкнувший после неудачной попытки в начале царствования Константина Дуки, теперь стал громко провозглашать свои требования, говоря, что для государства нужен такой царь, который бы устроил дела и победил врагов. Кружок заручился сочувствием патриарха Ксифилина и стал пропагандировать свои мысли во влиятельных сферах. Он сделал попытку перетянуть на свою сторону и Пселла, но попытка не удалась. Зато, что важнее, он сделал капитальное приобретение в лице Евдокии. Как женщина умная, заботливая мать, и сама пропитанная патриотизмом, она, по необходимости подчиняясь влиянию советников, унаследованных после мужа, сознавала в то же время справедливость требований патриотов и готова была пожертвовать собой для отечества и для детей, т. е. выйти замуж. Необходимость жертвы мотивировалась в ее уме тем, что в случае если бы она отказалась от нового замужества, могло произойти одно из двух: или все оставалось бы statu quo, к явному вреду для государства, или сам народ поставил бы над собой воинственного царя, ко вреду для ее детей, которые при этом легко могли бы лишиться царства.[824]

Патриоты нашли и достойного кандидата на престол в лице Романа Диогена. Род Романа Диогена считался древним и славным. Однако же из его предков мы можем назвать только его отца, Константина Диогена, который был женат на племяннице Романа Аргира (дочери его брата Василия Аргира), был одним из энергичных приверженцев Феодоры и загадочно погиб под тягостью допроса, произведенного Иоанном Орфанотрофом.[825] Роман Диоген был родом из Каппадокии,[826] владел имениями в Харсианской феме.[827] Он управлял сначала придунайскими городами, потом Константин Дука назначил его правителем Сардики и возвел в чин вестарха за победу над печенегами. Роман Диоген видел беспомощность правительства, не способного защитить государство от внешних врагов, и задался мыслью прийти на помощь, а для этого захватить в свои руки верховную власть. Свой замысел он скрывал до смерти Константина Дуки, но потом явно обнаружил и стал делать приготовления, рассчитывая добиться престола при помощи угров. Один из его советников, какой–то армянин, изменил ему и предательски захватил; он убедил Диогена разослать людей для агитации среди местного населения и стратигов, и когда тот, послушавшись, ослабил свои силы, армянин стал доказывать туземцам, что Диоген затевает предать их уграм, с которыми сносится. Овладев при помощи туземцев Диогеном, армянин, в надежде на щедрую награду, представил его в столицу и отдал в руки правительства Евдокии. Роман Диоген был подвергнут суду, во всем сознался и присужден к смертной казни. Он был приведен для выслушивания приговора в окончательной форме, и императрица присутствовала при этой формальности. Наружный вид Романа Диогена произвел впечатление на Евдокию. Диоген был приятен на взгляд, широкогрудый и широкоплечий, с благородной осанкой, с красивыми, не то светлыми, не то черными глазами. Жалость , наполнила сердце императрицы при мысли, что такой видный, симпатичный и дышащий здоровьем мужчина должен умереть, на глазах ее показались слезы,[828] сенаторы же, заметив чувство сострадания в императрице, тоже оказались снисходительными — и вместо смертной казни ; Диогену назначена была высылка на родину в Каппадокию. Но недолго он там оставался: к празднику Рождества Христова 1067 г. он был вызван в столицу и в самый день праздника, во время великого выхода императрицы и ее детей в храм Св. Софии, возведен в магистры и назначен стратилатом.[829]

Вызов Диогена показывает, что в пользу его происходила какая–то агитация и что были при дворе влиятельные лица, по расчетам которых необходимо было, чтобы Диоген находился налицо. Евдокия к тому времени уже решилась вступить во второй брак; предстояло только выбрать мужа. Некоторые предлагали магистра Никифора Вотаниата, управлявшего тогда Антиохией, но были голоса и за Романа Диогена, а именно его сторону держал кто–то из влиятельных сенаторов. Диоген был предпочтен по двум причинам: во–первых, он был налицо, в столице, во–вторых, у него не было жены, так как первая жена его к тому времени умерла.[830] Но партия, не допускавшая самой мысли о выходе Евдокии за кого бы то ни было замуж, во главе ее Пселл и кесарь Иоанн, не хотела уступить до последней минуты. Оставалось одно средство: сломить упорство представителей этой партии неожиданностью и фактом. Вечером 31 декабря Роман Диоген был тайно введен во дворец с ведома царицы; между тем приглашен Пселл, и Евдокия начала с ним речь о том, что государство страдает от частых войн и варварских разорений, что необходимо подумать о царе, который бы помог в беде. Пселл заметил, что это дело серьезное, требующее обсуждения. Евдокия улыбнулась в ответ и просила не обременять себя лишними заботами, так как другие позаботились уже и ею избран Роман Диоген. Когда смущенный Пселл обещал завтра присоединиться к этому решению, Евдокия потребовала у него этого не завтра, а сегодня, а именно обратилась за его содействием для убеждения старшего сына, Михаила. Но для убеждения Михаила труда не потребовалось. Когда мать объяснила ему, для чего и на каких условиях возводится на престол его отчим, Михаил подошел к Роману Диогену и радушно его приветствовал. Позван был также кесарь Иоанн, который, ввиду совершившегося факта, оказал большое благоразумие, признал Диогена царем и «едва не пел брачной песни и не подносил брачных чаш».[831] Оказала было некоторую строптивость императорская охранная стража — варяги, да и то по недоразумению, в предположении, что возведение Диогена совершилось вопреки желанию несовершеннолетних царей и в ущерб их интересам. Когда же вышел к варягам Михаил с братьями и объявил, что все произошло по их желанию, варяги провозгласили Диогена громким и протяжным криком. На следующий день, 1 января 1068 г., утром, Роман Диоген официально был провозглашен императором;[832] управление Евдокии с сыновьями продолжалось 7 месяцев и несколько дней,[833] Евдокия, выходя замуж за Романа Диогена и возводя его на престол, позаботилась о том, чтобы гарантировать интересы детей. С Диогеном заключено было условие, изложенное письменно в формальном договоре и обязывавшее его «не столько повелевать, сколько покоряться»,[834] т. е. управлять не самодержавно, а при участии и в соправлении трех сыновей Константина Дуки. В силу этого договора Михаил, Андроник и Константин носили титул царей вместе с Диогеном[835] и в официальных бумагах их имена писались рядом с именем Диогена.[836]

Недешево обошелся Диогену царский престол, на который он вступил вопреки желаниям сильной придворной партии. Вожди этой партии J: первой минуты царствования Диогена сделались заклятыми его врагами и кончили тем, что погубили его. Во главе партии стоял кесарь Иоанн, Который прямо называется «наветником», строившим козни;[837] Диоген ясно видел нерасположение его к себе, относился к нему с подозрительностью[838] и под конец царствования достиг того, что Иоанн, по тому или другому побуждению, удалился из столицы в Вифинию.[839] Вслед за отцом на стороне противников Диогена стояли два его сына, Андроник[840] и Константин, особенно первый, сыгравший свою роль в два роковые момента жизни Диогена: в первый раз содействовавший его пленению турками, во второй — его ослеплению.[841] Кесарю Иоанну не уступал во вражде к Диогену Пселл, притворно показывавший преданность, подававший, по–видимому, прекрасные советы,[842] а в действительности ненавидевший его;[843] Диоген со своей стороны отвечал ему наружными знаками внимания и благосклонности,[844] но в то же время не переставал зорко за ним наблюдать, и для этого, отправляясь во второй и третий походы против турок, брал его с собой;[845] Пселл имел решающий голос при рассмотрении вопроса о низложении Диогена.[846] К этой же враждебной Диогену партии принадлежал Никифор Палеолог,[847] один из советников, находившихся при дворе, а также некоторые офицеры, сопровождавшие Диогена в походах, между ними соперник Диогена по кандидатуре в мужья Евдокии, Никифор Вотаниат, который, как ненадежный, во время третьего похода был удален Диогеном из армии вместе с другими подозрительными личностями.[848] Партия, враждебная Диогену, ненавидела его как представителя военного направления, на этот раз отождествившегося с направлением патриотическим, но прямо своей ненависти не высказывала: благовидным предлогом, лозунгом своим она поставила интересы династии Дук. Партия приписывала Диогену тайные планы нарушить договор и достигнуть самодержавия, с устранением сыновей Константина Дуки и матери их, Евдокии; она видела уже начало осуществления планов в той природной самонадеянности и резкости,[849] с какими Диоген относился к жене и советникам–вельможам. Походы на Восток, неприятные представителям этой партии из принципа, от которых поэтому они всеми силами удерживали Диогена,[850] объясняемы были желанием императора совершить что–нибудь доблестное, с тем чтобы достигнуть популярности и, опираясь на заслуги, идти прямо к цели, самодержавному правлению, — оттого будто бы каждый поход прибавлял Диогену спеси и делал его смелее. В таком тоне изложено царствование Диогена в записках одного из самых видных представителей противной партии, Пселла.[851] Девиз выставлен был весьма удачно, и освещение деятельности Диогена в устах его противников получало правдоподобный вид. Партия поэтому сильно импонировала при дворе. Даже Евдокия усомнилась в правдивости Диогена и в искренности данных им обещаний; в своих колебаниях она искала утешения у Пселла,[852] который, как легко догадаться, едва ли излил вполне целительный бальзам на ее душу. Нечего и говорить об ее сыновьях, на которых влияние вождей партии должно было сказаться сильнее, чем на Евдокии — они, а особенно воспитанник Пселла, Михаил, были недоброжелателями Диогена, такими же как Иоанн–кесарь «наветниками»; поэтому Диоген, отправляясь в первый поход, взял с собой своего пасынка Андроника, по объяснению писателя, для того, чтобы в случае если будет убит, Андроник заступил его место, а также чтобы иметь в нем заложника. Для борьбы с внутренними врагами Роман Диоген имел на своей стороне патриотов, сочувственно встретивших его кандидатуру на престол и много содействовавших его успеху. К сожалению, влияние их при дворе по силе не могло сравниться с влиянием их противников, основывавшемся на родственных и других прочных связях с лицами царствующего дома. Кроме патриотов, Диоген мог еще рассчитывать на поддержку родов, соединенных с ним фамильными узами, каков, например, был дом Комнинов, с которым он породнился, женив сына Константина на Феодоре Комниной.[853] Мать Феодоры, Анна Комнина, действовала в пользу Диогена; по этому поводу над ней потом был снаряжен суд Михаилом Парапинаком, она признана виновной и, вместе с сыновьями, сослана на остров Принца.[854] Наконец, Диоген вправе был ожидать поддержки от той части войска, которая еще не подверглась деморализующему влиянию порядков, утвердившихся при Константине Дуке. Между представителями военного сословия, помогавшими Диогену, мы почему–то видим много армян, каковы: Филарет, Качатур, Абукаб, Алиат.[855] Диоген недаром благоволил к ним и возвышал их; в трудных обстоятельствах они вспомнили о своем благодетеле и доказали признательность не только словом, но и делом, особенно Филарет и Качатур.

Роман Диоген большую часть своего царствования провел в походах против турок: в марте 1068 г. он предпринял первый поход, с которого возвратился в январе 1069 г.; в апреле 1069 г. отправился во второй поход, с которого возвратился осенью того же года; весной 1071 г. двинулся в третий поход, с которого ему уже не суждено было возвратиться царем. Каждый из этих походов вызывал неудовольствие среди партии противников, с особенной силой возражавших против третьего похода. Когда Диоген не принял во внимание их возражений, они решились его погубить — с этой целью посеяли в его армии измену, которая, впрочем, и в прежних походах давала себя чувствовать. Как только с наступлением весны, в неделю Православия 1071 г., Диоген отплыл из столицы, он стал замечать какие–то подозрительные симптомы: то палатка, в которой он находился, обрушивалась, то дома, в которых он, не доверяя более палатке, располагался, воспламенялись и сгорали, то возмутился против него отряд немцев, то отряд варваров переходил на сторону неприятелей, то военачальник (Иосиф Тарханиот) покидал его на произвол судьбы и не давал подкреплений. Этот ряд предательских «подвигов» завершен был под Манцикертом Андроником Дукой, который в пылу битвы, когда Диоген, оттеснив неприятеля, повернул знамена, чтобы ввиду позднего времени отступить в лагерь, распространил слух, что царь побежден и бежал, тем навел панику на армию и обратил ее в беспорядочное бегство. Сам Андроник благополучно ускользнул и прибыл в Византию, а Диоген, желавший остановить бежавших, был ранен неприятелем и захвачен в плен.

Когда в столице узнали о несчастии, приключившемся с царем, всех взволновал вопрос: кто должен взять в руки кормило правления? Одни стояли за Евдокию, другие за Михаила. Наконец совокупным влиянием Пселла и кесаря Иоанна вопрос решен был в том смысле, чтобы управляла мать вместе с сыном.[856] Между тем Диоген заключил договор с турецким султаном, получил свободу и прислал в столицу собственноручную грамоту, извещавшую о происшедшем. Последовало новое смятение при дворе. Пселл, а также кесарь Иоанн с сыновьями подали мнение, что необходимо разослать указы о низложении Диогена и о том, чтобы ему не воздавалось более царских почестей. Так как, в силу прежнего решения, власть находилась в руках Евдокии с сыном и Евдокия, по праву матери, имела предпочтение, то от ее имени и были разосланы указы. Затем при дворе произошел переворот, доказавший, что партия, враждебная Диогену, выдвигая постоянно на первый план интересы дома Дук, в том числе и Евдокии, делала это только для виду. Кесарь Иоанн, его сыновья, Пселл и др. сомкнулись вокруг воспитанника Пселла, Михаила, перетянули на свою сторону дворцовую стражу и провозгласили его императором; Евдокия же была пострижена в монашество и отправлена в основанный ею монастырь Пиперуди (в Пропонтиде).[857] Принимая во внимание самое авторитетное свидетельство, что от возведения Диогена на престол до его плена прошло 3 года и 8 месяцев,[858] следует заключить, что плен Диогена, провозглашение императором Михаила VII и пострижение Евдокии произошли в сентябре 1071 г.

I Первой задачей, предстоявшей Михаилу, было разделаться с Романом Йиогеном, который не терял надежды на возвращение себе прежнего положения. Диоген с войском, собравшимся к нему после освобождения его из плена, с греками, вместе с ним освобожденными, в сопровождении султанских послов, двинулся от Манцикерта на запад, по направлению к Византии. Проходя через фему Колонию, он должен был перенести грустный, особенно при тогдашних обстоятельствах, факт измены одного из приближенных военачальников, проедра Павла, который, узнав об указах, разосланных Евдокией, оставил Диогена и бежал в столицу. Пройдя Колонию, Диоген вступил в фему Армениак. Когда он находился в городе Амасии,[859] получено было известие, что Михаил, избранный императором, выслал против него войско под начальством своего двоюродного брата, Константина Дуки, младшего сына кесаря Иоанна. Диоген продвинулся еще несколько по дороге из Амасии к Константинополю, дошел до крепости Докии[860] и расположился в ней лагерем. Здесь его нашел протопроедр Константин Дука, который и раскинул свой лагерь около Докии. Скоро силы обоих противников получили подкрепление: к Диогену прибыло много норманнов, а также из его родины, Каппадокии, много стратиотов под предводительством проедра Феодора Алиата; в свою очередь, на помощь Константину прибыл отправленный Диогеном в ссылку за возмущение и теперь возвращенный и обласканный Михаилом норманн Криспин со значительным отрядом норманнов. После нескольких нерешительных стычек Диоген постановил перейти с войском в Каппадокию, но при выходе из Докии произошла более решительная битва, главным образом между Криспином с одной и Алиатом с другой стороны. Войско Алиата было обращено в бегство, сам он взят в плен и ослеплен. Огорченный Диоген отправился с остатками армии в Каппадокию, засел в крепости Тиропии и стал принимать меры к увеличению своих военных сил. Скоро явилась к нему подмога. Армянин Качатур, которого Диоген сделал катепаном Антиохии, явился к нему с войском и деньгами. Так как наступала зима, то Качатур рекомендовал Диогену отправиться на квартиры в более безопасное место, а именно в Киликию, со всех сторон огражденную горами Тавра. Диоген так и сделал, вошел в Киликию, расположил здесь войско на зиму, а главную свою квартиру устроил в крепости Адане. Шаг этот был большой ошибкой со стороны Диогена: Константин Дука после удачи под Докией возвратился в столицу, войско было распущено, и Диоген мог бы воспользоваться отсутствием противника, чтобы завладеть малоазиатскими областями и городами. Вместо того он спокойно проживал в Киликии и дал возможность своим врагам собраться с силами. Когда в Византии узнали о подкреплении, уже полученном Диогеном от Качатура и еще ожидаемом от турецкого султана, сделана была попытка уладить с ним мирным способом. Последовал обмен сношений, кончившийся однако же ничем, так как правительство Михаила воспринимало Диогена как преступника, предлагало ему снисхождение и лишь незначительную долю власти: таких предложений Диоген не принял. Зима прошла. В 1072 г.[861] император отправил против Диогена войско под командой искусного в кознях, умевшего хорошо владеть не только мечом, но и интригой двоюродного брата, протопроедра и доместика Востока Андроника Дуки (старшего сына кесаря Иоанна). Вход в Киликию был труден, необходимо было пройти через клисуру Подант. Но Андроник с деньгами в руках не затруднился: он взял путь несколько южнее Поданта, через Исаврию, прошел в Киликию и появился вместе с Криспином на равнинах неподалеку от города Тарса. Против Андроника был выслан Диогеном Качатур с войском; произошла битва, исход которой и на этот раз храбрый Криспин со своими франками решил в пользу Михаила. Качатур разбит, взят в плен и спас свою жизнь, только преподнеся Андронику крупный драгоценный камень.[862] Остатки разбитого войска бежали к Диогену в Адан. Андроник с Криспином подошли и осадили крепость. Долго ли продолжалась осада, сведений не имеем, знаем только, что осажденные доведены были до крайности и терпели недостаток в жизненных припасах, что мужество их Диоген поддерживал обещанием скорой помощи от турок, что он сделал безуспешную попытку склонить на свою сторону Криспина, а Андроник в свою очередь вошел в тайные переговоры с приверженцами Диогена, охранявшими Адан. Переговоры Андроника увенчались успехом, и Диоген, не надеясь на своих сподвижников, сдался под условием, что отказывается от престола, постригается в монашество и за это получает гарантию личной безопасности; гарантию дали от имени императора заключавшие договор три[863] митрополита (Халкидонский, Ираклий–ский и Колонийский), которые поклялись, что никакое зло не постигнет Диогена. Диоген тут же был пострижен, посажен в скромную повозку и отправлен в Византию, куда наперед послано извещение о всем случившемся. Печальный поезд с Диогеном, одетым в монашеское платье и страдавшим сильным расстройством желудка, которое, как говорили потом, произошло от какого–то снадобья, данного врагами, прибыл в Опсикий–скую фему и остановился в крепости Котиаии в ожидании инструкций из Византии. Через несколько дней из Византии получен приказ ослепить Диогена. Напрасно Диоген просил заступничества у архиереев, клятвенно ручавшихся за его безопасность: те, если бы и желали, ничего не могли сделать. Его отвели в какой–то чулан,[864] и обязанность палача взял на себя неопытный в этом деле еврей. Диогена привязали за руки и ноги, на грудь и живот его надавили щит, и еврей раза четыре запускал ему железо в глаза, пока несчастный не поклялся, что глаза его совсем уже вытекли. Страдалец опять был посажен в повозку и с изрытыми глазами, со вспухшими головой и лицом, похожий более на разлагающийся труп, чем на живого человека, привезен к Пропонтиде. Спустя несколько дней он умер, и царица Евдокия, вторая жена, похоронила его на острове Проте в основанном им монастыре.[865]

Вопрос о том, на чей счет должно быть отнесено бесчеловечное распоряжение об ослеплении Диогена, представляется темным. Современный событию и сочувствовавший Диогену греческий писатель Атта–лиот прямо обвиняет императора Михаила.[866] То же делают некоторые латинские[867] и армянские[868] историки. Приверженный к Михаилу Пселл со всей энергией восстает против подозрения относительно виновности Михаила. В письме к ослепленному Диогену он призывает Бога в свидетели, что царь ни в чем не повинен, что он ничего и не подозревал в то время, когда случилось несчастье с Диогеном, а после того, как оно совершилось, узнав о нем, рыдал и проливал потоки слез.[869] То же повторяет Пселл в своих записках, присовокупляя еще, что все произошло по воле окружавших царя советников, которые, скрыв свое намерение от царя, послали командовавшему войском (Андронику) приказ ослепить Диогена.[870] Вриенний говорит то же, что Пселл, дополняя его лишь той подробностью, что Андроник, получив приказ, жалел Диогена, хотел его спасти, с этой целью писал к своему отцу, но безуспешно.[871] На основании Атталиота и Пселла позднейшие греческие историки делали уже свои собственные толкования: Скилица,[872] коснувшись противоположных взглядов на предмет, обнаруживает склонность обвинить во всем кесаря Иоанна; Зонара решительно выступает с этим обвинением, говорит, что все совершилось по повелению кесаря, без ведома царя Михаила, что кесарь, пользуясь неспособностью и недальновидностью царя, произвольно поступил с Диогеном.[873] Примиряя противоречивые показания и принимая во внимание совокупность предшествующих обстоятельств, а также характер Михаила, мы не ошибемся, если вину за это преступление возложим на враждебную Диогену партию. Кесарю Иоанну могла принадлежать руководящая роль, и сам Пселл если не настаивал на ослеплении, то во всяком случае знал о намерении ослепить.[874] Знал об этом, без сомнения, и император Михаил, хотя Пселл старается убедить в противном. Сам же Пселл несколько ранее, говоря об отправлении Андроника против Диогена, замечает, что царь тревожился, как бы Диоген не погиб в битве или, взятый в плен, не был подвергнут членовредительству, что он часто по этому поводу плакал.[875] Слова Пселла показывают, что Михаил знал, на какую жестокость способны враги Диогена, но по своей молодости и слабохарактерности умел только плакать и не мог даже защитить от них свою мать, не говоря уже о Диогене. Что касается Андроника, то в нем едва ли могла проявиться такая чувствительность и нежность к Диогену, о какой говорит Вриенний; скорее позволительно думать, что он сделал остановку в Котиаии в ожидании именно того приказа относительно Диогена, который действительно последовал.[876]

Равным образом и вопрос о том, в какое время ослеплен и скончался Роман Диоген, не выяснен в источниках с точностью. Несомненно, что это произошло весной или летом 1072 г. Самым правдоподобным представляется показание неизвестного барийского писателя, что Диоген ослеплен и умер в июле 1072 г.;[877] с этим показанием совпадает не совсем точное выражение позднейшего греческого историка Ефрема,[878] слова тра–нийской грамоты,[879] а также заметка Самуила Анийского,[880] что Диоген умер в 521 году армянской эры (каковой год начался со 2 марта 1072 г.). Следовательно, от пленения Диогена турками до его ослепления и смерти прошло 11 месяцев.

Михаил VII Дука, прозванный Парапинаком за то, что в его время по случаю неурожая номисму требовали не за целый медимн, а за пинакий (четверть медимна),[881] вступил на престол, имея от роду около 20 лет.[882] Не смотря на молодые годы, у него был старческий вид, солидность в движениях, вдумчивость в глазах,[883] словом, наружность, приличная, по словам Пселла, мыслителю или педагогу. И действительно, Пселл воспитал Михаила так, что он годился только для научной профессии: любил заниматься науками, беседовать с учеными, писать историю или стихи. Для государственной деятельности у него недоставало подготовки: законами мало занимался, военная наука была ему не по нраву. В особенности не сродна была его натуре война; качествами воина он не обладал, был мягкосердечен, стыдлив и деликатен; даже если слуга обкрадывал его, он стеснялся подвергнуть виновного взысканию. Резкостей от него никто не слыхал, двусмысленное замечание бросало его в краску. Находя себе отраду в невинных кабинетных занятиях, он не питал никакого пристрастия к хорошему столу, вину, женщинам, к которым так неравнодушны были многие другие императоры. Если задумывал когда поохотиться, то и охота его отличалась скромным, мирным характером.[884]