Но переходя къ оценке этой деятельности, мы наталкиваемся на новое и довольно специальное затруднение, которое имеетъ, впрочемъ, более догматический и канонический характеръ, чемъ церковно–исторический. Спрашивается, какъ должно смотреть на этотъ соборъ ? Можно–ли признавать за нимъ авторитетъ церковности или следуетъ зачислить его въ ряды соборовъ, лишенныхъ такого авторитета, стоящихъ вне церковныхъ пределовъ—соборовъ схизматическихъ или еретическихъ? Нужно сознаться, что для общепринятой точки зрения, которая въ борьбе противъ никейскаго собора не видитъ ничего более, кроме интригъ тайныхъ или явныхъ арианъ, этотъ вопросъ содержитъ въ себе неразрешимыя трудности. Антиохийский соборъ 340–хъ годовъ, прежде всего, нельзя назвать соборомъ православнымъ въ позднейшемъ смысле слова, — никейскимъ или афанасианскимъ; онъ осудилъ Афанасия и издалъ четыре символа, въ которыхъ учения ο единосущии нетъ, которые были, напротивъ, прямо расчитаны на то, чтобы отменить это учение. Но опасно назвать его и арианствующимъ или схизматическимъ; правила собора, какъ мы упоминали, были внесены впоследствии въ общий кодексъ каноническаго права, да и древняя церковь судила ο немъ совершенно иначе. Такъ четвертый вселенский соборъ цитируетъ два антиохийския правила въ ряду правилъ св. отцовъ; также поступаютъ и папы римские—Иоаннъ П (533 г.), Захария и Левъ IV (853 г.). Если бы кто–нибудь пожелалъ эти суждения объяснить недостаточной исторической осведомленностью высказывавшихъ ихъ лицъ, то мы имеемъ еще свидетельство Илария пуатьесскаго, который именуетъ антиохийский соборъ «соборомъ святыхъ —synodus sanctorum» относя этотъ эпитетъ именно къ собору на обновление, издавшему новыя символьныя формулы. Суждение Илария, современника собора, лично знавшаго его деятелей, для насъ весьма важно; оно служитъ показателемъ того, какъ смотрели на соборъ антиохийские церковные люди IV–го века, подобно Иларию. Иларий въ данномъ случае не былъ одинокъ. Подобнымъ образомъ и папа Юлий въ письме къ собравшимся въ Антиохию епископамъ не называетъ ихъ ни еретиками, ни арианами, ни схизматиками; онъ пишетъ къ нимъ, какъ къ сослуживцамъ, обладающимъ полнымъ каноническимъ достоинствомъ, именуетъ возлюбленными братьями, приглашаетъ ихъ къ себе на соборъ въ качестве равноправныхъ членовъ, следовательно, не отвергаетъ и за собо–ромъ ихъ церковнаго авторитета. И все, что мы знаемъ объ антиохийскомъ соборе 341–го года, вполне оправдываетъ такое отношение къ нему современниковъ. По своему составу этотъ соборъ не былъ деломъ какой–нибудь одной партии. Правда, главнейшую роль на немъ играли евсевиане, но ихъ было немного, а соборъ состоялъ изъ 97–ми епископовъ, въ числе которыхъ значились люди, стоявшие вполне на церковной почве. Дошедшие до нашего времени списки участниковъ антиохийскаго собора упоминаютъ между ними даже такихъ столповъ правоверия, какъ св. Иаковъ низибийский, Павелъ неокесарийский или Дианий кесарийский, известный всей древней церкви митрополитъ и столь восхваленный Василиемъ Великимъ. Очевидно, обычная точка зрения, разделяющая все после–никейские соборы IV–го века на арианствующие и православные именно въ смысле никейскомъ, неприложима къ антиохийскому собору 341–го года. И, действительно, все, что намъ известно объ этомъ соборе, показываетъ, что онъ отнюдь не былъ деломъ какой–либо внецерковной партии, а напротивъ представлялъ собой всю тогдашнюю восточную церковь, выражалъ ея воззрения и верования. Правда, главнейшая роль на немъ принадлежала евсевианамъ, которые во мнении Афанасия отожествлялись съ осужденными въ Никее арианами, но после того, какъ Евсевий и Феогнисъ принесли раскаяние, они сделались въ глазахъ восточныхъ епископовъ вполне правоверными, и ихъ присутствие на соборе ни у кого не могло вызывать смущения. Къ тому же евсевианъ было немного,а соборъ состоялъ изъ 97–ми епископовъ. Некоторую тень на этотъ соборъ бросаетъ только осуждение, произнесенное имъ на Афанасия, но и эта тень разсеевается, если припомнить, что Афанасий осужденъ былъ соборомъ не за веру, не за учение, а за нарушение формальнаго каноническаго постановления, за то, что онъ занялъ кафедру по распоряжению государственной власти, не испросивъ соборнаго суда. Такимъ образомъ, совокупность данныхъ объ антиохийскомъ соборе 341 года побуждаетъ насъ очистить его участниковъ отъ техъ нареканий въ склонности къ арианству, которыя чаще, чемъ следуетъ, возводятся на нихъ. Этотъ соборъ не былъ арианствующимъ, но и не стоялъ на стороне никейскаго символа. Это былъ соборъ консервативно настроенныхъ епископовъ, смущавшихся терминомъ «единосущный» и хотевшихъ отстоять церковное учение въ той неприкосно–венности, въ какой оно принято было ими отъ древности до возникновения арианскихъ споровъ.

Догматическая деятельность отцовъ антиохийскаго собора выразилась составлениемъ четырехъ новыхъ символовъ, известныхъ въ науке подъ именемъ четырехъ антиохийскихъ формулъ, подлинный текстъ которыхъ сохранилъ намъ Афанасий въ своихъ сочиненияхъ. He все эти формулы имеютъ одинаковое значение. Въ церковно–историческомъ отношении наибольший интересъ представляютъ собою две первыя, такъ какъ только оне могутъ считаться выражениемъ догматическихъ воззрений большинства членовъ собора. Что касается до третьей формулы, то она попала въ число прочихъ довольно случайныхъ. Она представлена была собору Феофрониемъ, еп. тианскимъ, заподозреннымъ въ неправомыслии, какъ изложение его собственнаго учения; затемъ, внесена была въ акты собора и, такимъ образомъ, вошла въ общий счетъ антиохийскихъ вероопределений. Четвертая же формула появилась на светъ несколько позже первыхъ трехъ, уже по окончании большаго собора, происходившаго по поводу освящения храма. Афанасий даетъ понять, что она составлена была только четырьмя епископами, отправленными въ Галлию въ качестве пословъ отъ собора къ западному императору Констансу. Значитъ, лишь первыя две формулы были деломъ всехъ или большинства антиохийскихъ отцовъ и выражали догматическое учение всего собора. Впрочемъ, и последния две формулы по своему содержанию и характеру не стоятъ въ противоречии съ первыми; оне излагаютъ то же учение, но въ более бледныхъ безцветныхъ терминахъ, тогда какъ первыя стремятся съ возможною точностью и полнотой исчерпать обсуждаемый ими догматический вопросъ.

Свою первую формулу антиохийский соборъ начинает торжественнымъ заявлениемъ ο своемъ отношении къ арианству. «Мы, — пишутъ здесь восточные епископы, — не были последователями Ария, ибо, какъ намъ, бывъ епископами, следовать пресвитеру; напротивъ, ставъ изследователями и испытателями его веры, мы скорее его приблизили къ себе, чемъ сами последовали ему». Такое заявление было въ высшей степени своевременно и имело въ виду очиситить восточныхъ епископовъ отъ техъ подозрений, какия высказывалииь насчетъ ихъ православия на Западе. Въ эпоху антиохийскаго собора Западъ, какъ мы уже видели, не стоялъ въ стороне отъ движений, совершавшихся на Востоке, какъ то было въ царствование Константина Великаго. Сами восточные епископы привлекали его къ участию въ своихъ распряхъ, обратившись въ Римъ съ жалобами на Афанасия. Еще более втягивали его въ споры низложенные при Констанции никейцы, которые, не получивъ прямыхъ распоряжений ο месте своей ссылки, все убежали въ Римъ въ надежде найти здесь защиту своихъ поруганныхъ правъ. Западъ, такимъ образомъ, невольно оказывался въ роли судьи между спорящими партиями Востока. —

Слухи, достигавшие до Запада ο действияхъ восточныхъ епископовъ, укрепляли его въ этихъ подозренияхъ; въ самомъ деле, епископы, низложенные въ Никее за арианство, были возвращены на свои кафедры, защитники никейскаго собора изгнаны, и самъ Арий, наконецъ, былъ принятъ въ церковное общение. И вотъ уже папа Юлий въ своемъ письме къ антиохийскимъ отцамъ при всемъ желании не будить страсти Востока, не можетъ обойтись безъ упрека имъ за то, что они вступили въ общение съ людьми, справедливо осужденными за ересь. — Торжественнымъ ответомъ на эти обидныя для восточныхъ епископовъ подозрения и явилась первая антиохийская формула. «Кто такой Арий — какъ бы говорили здесь восточные епископы, — чтобы можно было упрекать насъ въ следовании ему? Нетъ, не Арию последовали мы, а напротивъ, онъ самъ, после того какъ была испытана его вера, отказался отъ своихъ прежнихъ заблуждений и былъ снова привлеченъ въ церковь». Значитъ, фактъ принятия Ария въ общение свидетельствуетъ только объ исправлении его самого, а не объ уклонении принявшихъ его епископовъ въ арианство. — Чтобы это заявление не оставить голословнымъ и вместе съ темъ съ корнемъ подорвать возможность упрековъ въ арианстве, отцы антиохийскаго собора далее под–вергаютъ анафеме то учение Ария, за которое онъ осужденъ былъ въ Никее. Въ своихъ формулахъ они намеренно выбираютъ главнейшие тезисы строгаго арианства, пере–сматриваютъ всю его специальиую терминологию и объявляютъ ее достойною всякаго осуждения. «Если кто— читаемъ мы во второй формуле, — учитъ вопреки здравой и прямой вере Писаний, говоря, что были или совершились времена или века прежде рождения Сына—да будетъ анафема. Или кто говоритъ, что Сынъ есть тварь, какъ одна изъ тварей, или рождение, какъ одно изъ рождений, — да будетъ анафема». Еще яснее это порицание арианству выражается въ четвертой формуле: «утверждающихъ, — говорится здесь, — что Сынъ изъ несущихъ, а не отъБога, и что было время, когда Его не было, вселенская церковь признаетъ чуждыми». Итакъ, съ подлиннымъ арианствомъ вера восточныхъ епископовъ не имеетъ ничего общаго. Но решительно отстраняя отъ себя упрекъ въ арианстве, антиохийские отцы въ то же время не хотятъ вставать и подъ знамя никейскаго символа. Прямо они не нападаютъ на этотъ символъ ; учение ο единосущии они обходятъ полнымъ молчаниемъ, какъ будто его никогда и не было. Однако, уже самый фактъ составления ими новыхъ формулъ ясно показываетъ всемъ, что никейское определение они не считаютъ чистейшимъ выражениемъ веры и не находятъ его соответствующимъ подлинному учению церкви, ибо иначе и новыя символы были бы излишни. Въ противовесъ никейскому символу они выдвигаютъ авторитетъ предания, становятся на защиту того, что принято отъ древности, и этимъ косвенно даютъ понять, что въ никейскомъ символе они усматриваютъ новшество, нарушающее цельность древняго наследия. «Изначала мы такъ научились веровать», — заявляютъ антиохийские отцы въ первой формуле, приступая къ изложению веры. «Если кто, — пишутъ они во второй формуле, — учитъ или благовествуетъ вопреки томуу, что мы прияли и не такъ, какъ передали намъ св. Писания, тотъ да будетъ анафема. Ибо мы истинно (и) богобоязненно веруемъ и следуемъ всему, что изъ Божественныхъ Писаний передано Пророками и Апостолами». Такимъ образомъ, почва, на которую восточные епископы ставятъ сами себя, есть почва консервативная, традиционная.

Они намерены остаться при наследии преданнаго, исповедывать то и такъ, ο чемъ и какъ учила древность, не допуская никакихъ поправокъ даже въ формальную сторону преданнаго. И действительно, анализируя содержание изданныхъ антиохийскимъ соборомъ формулъ, можно видеть, что излагаемая въ нихъ «преданная» вера есть не что иное, какъ церковное учение ο Троице въ до–никейской стадии его развития, — въ той стадии, съ которой собственно и начались споры. По смыслу это учение вполне православно: по форме оно совершенно и устарело для после–никейской эпохи; это какъ бы то же самое учение ο единосущии, нo не раскрывшееся до логической раздельности, не выяснившееся въ отчетливой, исчерпывающей мысль форме. Такъ въ первой формуле касательно Сына Божия читаемъ следующее: «веруемъ въ единаго Сына Божия, единороднаго, сущаго прежде всехъ вековъ и сосущаго родшему Его Отцу (συν ντα τω γεννηκώτι αίτόν πατρί).

Третья формула называетъ Сына Божия Силой и Премудростью, рожденнымъ отъ Отца прежде вековъ, Богомъ совершеннымъ, отъ Бога совершеннаго, ипостасно сущимъ у Бога (προς τόν θeov)». Въ четвертой Онъ именуется «Богомъ отъ Бога, светомъ отъ света, пре–мудростью, силой, жизнью, истиннымъ светомъ». Все это термины, близко знакомые до–никейской догматической мысли, заимствованы изъ языка древнихъ символовъ и сочинений писателей Ш–го века. Но особенно рельефно этотъ традиционный стиль выдерживается антиохийскими отцами во второй формуле. Въ ряду прочихъ автиохийскихъ формулъ вторая формула является наиболее полнымъ и типичнымъ выражениемъ догматическихъ воззрений консервативнаго Востока; прочия формулы были скоро забыты, но вторая формула долго сохраняла свое влияние въ реакционныхъ кружкахъ; она была повторена въАнкире, Селевкий, на соборахъ въ царствование Юлиана, затемъ въ Лампсаке и Карии, и иногда, какъ бы въ противоположность вере 318–ти отцовъ, называлась верой 97–ми отцовъ. Заслуживаетъ внимание то, что эту вторую формулу самъ антиохийский соборъ издалъ подъ именемъ символа Лукиана, — следовательно, поставилъ подъ защиту великаго антиохийскаго учителя, память котораго пользовалась глубокимъ уважениемъ на Востоке. Мы уже видели, что нетъ оснований приписывать эту формулу въ целомъ виде Лукиану, однако, нельзя отрицать и того, что основу ея действительно составило лукиановское вероизложение. На самомъ же деле традиционный авторитетъ второй формулы возвышался далее Лукиана. Въ тексте ея встречаютъ выражения Оригена и целые обороты, буквально взятые изъ знаменитаго символа Григория Чудотворца. — Въ члене ο второмъ Лице Св. Троицы въ этой формуле находимъ следующее: «веруемъ и во единаго Господа, Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго Бога, рожденнаго прежде вековъ отъ Отца, Бога отъ Бога, всецелаго отъ всецелаго, единственнаго отъ единственнаго, совершеннаго отъ совершеннаго,… живое слово, живую премудрость, истинный светъ, путь, истину, воскресение, Пастыря, дверь, непреложнаго и неизменяемаго, неразличный образъ Отчаго Божества, Отчей сущности, воли, силы и славы… сущаго вначале у Бога». Если бы кто–нибудь пожелалъ формулировать въ возможно ясныхъ терминахъ до–никейское воззрение на Сына Божия, то онъ едвали бы нашелъ что–либо более точное и полное, чемъ этотъ членъ лукианскаго символа, изданнаго антиохийскими отцами. Правда, и въ остальныхъ трехъ формулахъ мы встречаемъ главнейшие элементы церковнаго учения ο Сыне Божиемъ: признание Его предвечнаго рождения отъ Отца, исповедание Богомъ единороднымъ и совершеннымъ, но изъ этихъ трехъ формулъ еще недостаточно видно, какъ восточные понимаютъ отношение Сына Божия къ Отцу, въ какомъ виде мыслятъ Его существование рядомъ съ Отцомъ? Только первая формула делаетъ слабую попытку дать определение этого пункта, называетъ Сына сосущимъ Отцу—συνόντα τω πΐατρι, т. — e. Неразрывно связаннымъ по Своему бытию съ Отцомъ, не входя, однако, въ дальнейшия разъяснения. Въ символе же Лукиана мы получаемъ точный ответъ и на этотъ вопросъ; здесь Сынъ исповедуется такимъ же всецелымъ Богомъ, какъ и Отецъ и, — что особенно важно, — называется «неразличнымъ образомъ сущности Отца» — άπαράλλακτον εικόνα οίσίας το υπατρός, т. — е. сущность Сына признается неотличной отъ сущности Отца, а такъ какъ двухъ абсолютно божественныхъ сущностей быть дано не можетъ, то въ конечномъ своемъ выводе выражение «неразличный образъ сущности Отца» необходимо должно было вести къ мысли объ абсолютномъ тожестве сущности Сына съ сущностью Отца, иначе говоря, къ мысли ο единосущии. He употребляя слова όμοοΰσιος и нельзя было лучше высказать заключающийся въ немъ догматъ. Чтобы понять догматическую ценность этой терминологии, достаточно указать на то, что еще Василий Великий уже после полувековой борьбы за единосущие, не считалъ ее совершенно непригодной. Такъ въ письме къ Максиму Философу онъ пишетъ: «выражение «подобный по сущности», когда соединено съ нимъ понятие безразличия (απαράλλακτως), принимаю за выражение, ведущее къ тому же понятию, какъ и слово единосущный». Но если антиохийския формулы действительно предлагали то учение, которсю передано было древностью, если они содержали въ себе все элементы, точнее выраженные понятиемъ единосущия, то почему издавшие ихъ восточные епископы не хотели принять никейский символъ? Что находили они въ немъ противнаго преданному учению, искажающаго его первоначальную неприкосновенность? Несмотря на намеренное уклонение антиохийскихъ отцовъ отъ прямого обсуждения никейскаго определения, въ опу–бликованныхъ ими формулахъ все же можно подметить черты, объясняющия намъ и это недоумение; именно, — сравнивая антиохийския формулы съ никейскимъ символомъ, можно видеть, что одной изъ самыхъ характерныхъ сторонъ, отличающихъ формулы 97–ми отцовъ отъ изложения 318–ти, является бросающееся въ глаза стремление ихъ оттенить самостоятельность бытия Сына Божия, понять Его, какъ отдельное отъ Отца Лицо, отличную отъ Hero ипостась. Такъ, въ безцветномъ и, вообще говоря, не имеющемъ догматическаго значения символе Феофрония тианскаго мы встречаемъ лишь одну фразу, способную остановить на себе внимание, и эта фраза говоритъ объ ипосиасности бытия Сына Божия: «верую, — читается здесь, — и въ Сына Его единороднаго, ипостасно сущаго у Отца (οντά προς τον θεοv εν υποστάσει), Еще рельефнее эта тенденция проявляется въ лукиановской формуле; здесь речь идетъ уже не только ο самостоятельности ипостасей, но делается попытка удержать старое субординацианство. «Веруемъ, говорятъ антиохийские отцы, — и въ Духа Святаго… какъ и Господь нашъ Иисусъ Христосъ заповедалъ ученикамъ, говоря: шедше, научите вся языки крестяще ихъ во имя Отца и Сына и Св. Духа, т. — е. въ Отца, истинно сущаго Отца, Сына, истинно сущаго Сына, Св. Духа, истинно сущаго Св. Духа, такъ что не просто и не напрасно полагаются сии имена, но означаютъ въ точности собственную каждаго изъ именуемыхъ ипостась, его чинъ и славу, такъ что они суть по ипостаси три, по согласиюже одно (ώς είναι τη μεν νποστάσει τρία τη δέ συμφονία εν)», эта длинная пояснительная вставка введена въ лукиановскую формулу не напрасно; въ ней нужно видеть скрытую полемику съ учениемъ ο единосущии. Настаивая на различии Лицъ Св. Троицы, требуя признания бытия каждаго Лица «въ собственной его ипостаси, чине и славе», антиохийские отцы этимъ самымь отказываются отъ никейскаго определения въ той форме, въ какой оно истолковывалось у старшаго поколения никейцевъ, отожествлявшаго понятия Отца и Сына, протестуютъ противъ слияния трехъ Лицъ въ одну ипостась. Здесь мы, очевидно, сталкиваемся опять съ знакомымъ намъ непониманиемъ никейскаго учения, съ старою боязнью восточныхъ епископовъ предъ савеллианствомъ. И эта боязнь не проходитъ безследно въ антиохийскихъ формулахъ. Третья формула пускаетъ уже более откровенную стрелу въ никейцевъ, присоединяя такое анафематствование : «если кто единомышленъ съ Маркелломъ анкирскимъ, или съСавеллиемъ, или Павломъ самосатскимъ, то анафема и самъ онъ и все, имеющие съ нимъ общение». Эта анафема поражала не только изгнанныхъ съ Востока никейцевъ, но и всю западную церковь, потому что какъ разъ предъ заседаниями антиохийскихъ отцовъ на частномъ соборе, происходившемъ въ Риме, Маркеллъ былъ оправданъ отъ обвинений въ савеллианстве и принятъ въ общение. Для Востока это было новымъ доказательствомъ недостаточности никейскаго символа, фактическимъ подтверждениемъ того искажения, какое онъ вносилъ въ преданное учение.

Представленный анализъ содержания антиохийскихъ формулъ показываетъ, что по всей справедливости оне должны быть отнесены къ числу замечательнейшихъ памятниковъ древней символьной литературы. Въ отношении же къ истории антиникейскихъ движений оне прямо являются драгоценными документами, прекрасно обрисовывающими догматическую позицию, занятую противниками никейскаго символа. Изданныя антиохийскимъ соборомъ въ целяхъ оправдания отъ упрековъ въ арианстве, эти формулы и для нашего времени служатъ возможно лучшей апологией протеста, раздавшагося на Востоке противъ никейцевъ, наглядно удостоверяя насъ, что въ какихъ бы неприглядныхъ формахъ не проявлялась въ действительности борьба съ никейцами, ея основной мотивъ былъ высокъ и похваленъ.

Но тщетными оказались все ожидания восточныхъ отцовъ. Изданныя ими формулы не только не оправдали Востока въ сужденияхъ западнаго мира, а повели, напротивъ, еще къ большему обострению. Еще прежде, чемъ антиохийский соборъ закончилъ свои дела, на Западе разнесся тревожный слухъ, что восточные отцы меняютъ веру: Отъ всехъ западныхъ епископовъ послышались просьбы къ правителю западной половины империи взять подъ свою защиту никейскую веру и созвать новый вселенский соборъ для прекращения церковныхъ неурядицъ. Констансъ, котораго сильно привлекала мысль повторить дело отца, уступилъ желанию большинства подданныхъ своихъ областей и потребовалъ отъ своего брата, чтобы новый соборъ былъ созванъ въ одномъ изъ западныхъ городовъ, такъ какъ только въ этомъ условии западные епископы видели гарантию свободы соборныхъ заседаний. На предполагаемый соборъ возлагали большия надежды, думали, что онъ покончитъ все споры, приведетъ къ общему решению все накопившиеся въ теории и практике страстные вопросы. Поэтому за мысль ο новомъ вселенсккомъ соборе охотно схватились и никейцы и ихъ противники, добивавшиеся содействия Запада. Местомъ собора была избрана Сардика или Сердика (теперешняя София), городъ, лежавший въ пределахъ западной половины империи, но и не слишкомъ удаленный отъ Востока. Въ 343–мъ году сюда собрались восточные и западные епископы въ числе 170 человекъ, причемъ представители Запада только немного (94) превосходили своею численностью восточныхъ (76). Такимъ образомъ, повидимому, все условия были соблюдены для того, чтобы соборъ могъ вполне осуществить свою примирительную задачу.Задача собора, какъ определили ее въ своемъ распоряжении императоры, заключалась въ томъ, чтобы вновь пересмотреть все сделанныя после никейскаго собора постановления, проверить все накопившияся взаимныя обвинения и постановить новое и справедливое решение. Въ качестве вселенскаго, сардикийский соборъ долженъ былъ представить высшую инстанцию въ отношении къ только что происходившимъ соборамъ въ Антиохии и Риме и дать ο совершившихся на нихъ фактахъ свое компетентное суждение. Но никейцы, въ составе западныхъ и еги–петскихъ епископовъ, прибывшие въ Сардику несколько ранее восточныхъ и собравшиеся подъ председательствомъ Осия кордубскаго, поняли эту задачу весьма своеобразно. Ни ο какомъ перерешении дела Афанасия и сосланныхъ вместе съ нимъ восточныхъ никейцевъ, они не хотели и думать и съ упорствомъ, достойнымъ более великаго дела, вообразили, что все восточные епископы, явившиеся на соборъ, — евсевиевы приверженцы», какъ называетъ ихъ Афанасий, забывая, что Евсевия никомидийскаго тогда уже не было въ живыхъ, — отданы имъ на судъ. Это предвзятое мнение ο задачахъ собора, выражавшее собой необыкновенное самомнение западныхъ и сосланныхъ восточныхъ никейцевъ ο своемъ положении въ церкви, нанесло непоправимый ударъ примирительнымъ целямъ его и изъ собрания, составившагося съ самыми благими намерениями, образовало два отдельные собора, занимавшиеся только взаимными препирательствами. Восточные были поражены, когда, придя въ Сардику, увидели, что Афанасий, Маркеллъ и все «преступники», изгнанные на основании постановления антиохийскаго собора, занимаютъ храмъ и мирно беседуютъ съ Осиемъ и Протогеномъ сардикийскимъ. Правильно понимая задачу собора, они потребовали, чтобы осужденные были удалены изъ собрания и дело ихъ вновь пересмотрено, потому что нельзя же въ самомъ деле допустить, чтобы обвиняемые вместе съ темъ оказались бы и судьями въ своихъ собственныхъ делахъ. Несмотря на многократныя и усиленныя просьбы восточныхъ, Осий и Протогенъ, неизвестно по какой причине, отказали имъ, и они вынуждены были собираться и отдельно. Безъ сомнения, изъ всехъ обвинений, возведенныхъ на Афанасия, самымъ важнейшимъ было следствие, произведенное въ Марете. Изъ шести лицъ, составлявшихъ следственную комиссию, пять было на лицо. Восточные предложили западнымъ избрать изъ своей среды также пять делегатовъ и отправить ихъ въ Египетъ и тамъ, на месте, где совершены самыя преступления, вновь все переизследовать. Если, писали восточные, окажется ложнымъ то, что объявлено соборно, то мы сами себя осудимъ, не обращаясь ни къ императору, ни къ собору, ни къ какому–нибудь епископу. Надо быть хорошо убежденнымъ въ правоте своего дела, чтобы выступить съ такимъ открытымъ предложениемъ, которое, повидимому, могло одинъ разъ навсегда положить конецъ одному изъ самыхъ крупнейшихъ недоразумений, темъ не менее, и въ этомъ восточнымъ было отказано. Но ничто такъ не возмущало восточныхъ епископовъ, какъ попытка, сделанная западными, разсматривать ихъ, какъ подсудимыхъ. Слыхано ли когда–нибудь такое нарушение древняго обычая, чтобы постановленное восточными епископами вновь пересматривалось и проверялось западными! Когда соборъ римский осудилъ Новата, Савеллия и Валентина, восточные безпрекословно приняли это решение; равнымъ образомъ, и съ постановлениемъ, сделаннымъ ο Павле самосатскомъ на Востоке, согласилась вся церковь. Да и вообще, возможно ли такое переизследование въ Сардике, городе, удаленномъ отъ места происшествий, когда очень многие изъ обвинителей, свидетелей и судей уже умерли? Несмотря на долгие переговоры и просьбы, дело не только не близилось къ примирению, а напротивъ, еще более обострялось. Co стороны западныхъ послышались угрозы, что если восточные не вступятъ въ общение съ ними, то ихъ насильно принудятъ къ этому, обратившись къ помощи государственной власти. Тогда они окончательно оставили Сардику и, оставшись на пути въ Филиппополе, подвергли низложению семь епископовъ, начиная съ Афанасия и кончая Юлиемъ. Юлия они осудили, какъ первоначальника и вождя всего зла, который первый вопреки церковнымъ правиламъ отвергъ дверь общения осужденнымъ и имелъ дерзость поддерживать Афанасия. Отсюда же они обратились съ апелляцией по поводу сардикийскихъ событий ко всей церкви, присоединивъ къ ней четвертую антиохийскую формулу, какъ изложение своей веры.

Соборъ западныхъ въ свою очередь пересмотрелъ вновь все обвинения, представленныя противъ восточныхъ изгнанниковъ, оправдалъ ихъ, постановилъ возвратить имъ обратно кафедры, осудилъ девять епископовъ восточныхъ, среди которыхъ значатся, между про–чимъ, Феодоръ ираклийский, Стефанъ антиохийский, Акакий кесарийский, Георгий лаодикийский, хотя последний не присутствовалъ на соборе, Патрофилъ скифопольский, Урзакий и Валентъ, и занялся вопросомъ ο вере.

О какомъ то вероизложении, составленномъ на сардикийскомъ соборе и пользовавшемся большой популярностью на востоке въ качестве скандала, позорившаго этотъ соборъ, намекаетъ уже Афанасий въ своемъ послании къ антиохийцамъ 362 г. «Объявляемый же некоторыми листъ, будто написанный ο вере на сардикийскомъ соборе, запретите вовсе читать или ссылаться на него — потому, что соборъ не определилъ ничего такого. Хотя некоторые подъ видомъ того, что изложение веры никейскаго собора недостаточно, желали писать ο вере и усиленно покушались на это, однако же св. соборъ, сошедшийся въ Сардике, вознегодовалъ на то и определилъ не писать больше ο вере, но довольствоваться верою, исповеданною отцами въ Никее». Но изъ другихъ источниковъ мы знаемъ, что эта попытка не ограничилась однимъ намерениемъ, но осуществилась на деле. Феодоритъ при–водитъ самое это вероизложение въ заключении сообщаемаго имъ послания сардикийскаго собора, и Созоменъ знакомитъ насъ и съ обстоятельствами происхождения его. «Они (сардикийские отцы), — разсказываетъ онъ, — написали ко всемъ епископамъ, чтобы последние подтвердили ихъ определения и согласовались съ ними въ вере, для чего присоединили и иное изложение веры, пространнее никейскаго, но заключавшее въ себе тотъ же смыслъ».

Эти сообщения обоихъ историковъ неожиданно подтвердились открытиемть почти всехъ актовъ сардикийскаго собора въ латинекомъ переводе, сделанномъ Маффеемъ въ веронской библиотеке и напечатанномъ у Манси. Здесь между другими документами находится въ полномъ виде и то письмо Осия и Протогена къ папе Юлию, краткое содержание котораго даетъ Созоменъ. Гефеле, на основании словъ Афанасия, заключаетъ, что предложшие Осия и Протогена было отвергнуто соборомъ. Однако, свидетельство александрийскаго епископа, принявшаго съ 362–го года примирительный тонъ, носитъ на себе, несомненно, дипломатический характеръ. Феодоритъ и Созоменъ ясно говорятъ ο всеобщемъ опубликовании его отъ имени сардикийскаго собора.

Вероизложение, изданное сардикийскимъ соборомъ представляетъ собой фактическое подтверждение того истолкования никейскаго символа, какого держалось все старшее поколение его защитниковъ. Оно исповедуетъ только «одну ипостась Отца и Сына, которую еретики называютъ сущностью (!)», и если кто спроситъ, что есть ипостась Сына, то мы исповедуемъ, что она та же самая и одга (αντη ην η μόνη) ипостась, что и въ Отце». Одна ипостась въ Божестве, — это основной тезисъ вероизложения, доказываемый всевозможными способами. Никакое разделение и разномыслие между Отцомъ и Сыномъ недопустимо. Сущий всегда Логосъ не могъ иметь начала. Ему невозможно не существовать всегда, такъ какъ Богъ безконеченъ. Никто не отвергаеть, что Отецъ больше Сына, но не по отлучению ипостаси или какому — нибудь различию, а потому, что самое имя Отца более имени Сына, и богохульно и превратно потому толкование словъ Сына «Я и Отецъ одно» въ томъ смысле, что Онъ имелъ согласие и единомыслие съ Отцомъ. «Все мы члены вселенской церкви отвергли это безумие и жалкое мнение ихъ». Учение восточныхъ ο трехъ «различныхъ и раздельныхъ» ипостасяхъ отвергнуто, и на место ихъ поставлена одна ипостась. Единомышленниковъ Ария она едва–ли могла успокоить собой.

Соборъ западныхъ въ Сардике смотрелъ на себя, какъ на единственно правильный и законный, и потому въ лице двухъ епископовъ отправилъ посольство къ Констанцию съ просьбой утвердить постановления. Моментъ для посольства былъ выбранъ очень важный. He имевший намерения изъ–за церковныхъ распрей заводить ссору со своимъ западнымъ братомъ, которая могла бы повлечь за собой политическую опасность, Констанций склонился къ удовлетворению требований никейскаго Запада. Вероятно, Стефанъ, епископъ Антиохии, куда прибыло посольство, только что осужденный въ Сардике, грубо отнесся къ нему. Разгневанный Констанций решился пожертвовать однимъ епископомъ ради мира, приказалъ составить соборъ, низложить его и дать ответъ посольству. Такимъ ответомъ и явилось новое изложение веры, известное въ науке подъ именемъ: «εκτεσς μακρόστιχος, т. — е. — многострочное изложение веры. Оно представляетъ собой ирямой ответъ на вероизложение, изданное въ Сардике и имеетъ въ виду полемику съ нимъ. Вопреки обвинению западныхъ, что они учатъ ο трехъ отдельныхъ ипостасяхъ, какъ трехъ богахъ, они отвечаютъ, что согласно Писанию признаютъ Отца, Сына и св. Духа, какъ три самостоятельно существующия бытия (τρία πράγματα) и три Лица, но не проповедуютъ трехъ боговъ и не отлучаютъ Сына отъ Отца, вымышляя какое–либо пространство и разстояние, телесно разъединяющия ихъ и даже мысленно не допускаютъ никакого хронологическаго промежутка между бытиемъ Отца и Сына. Но они решительно отверга–ютъ утверждающихъ, что Отецъ, Сынъ и св. Духъ—одно Лицо, что Сынъ рожденъ не по хотению и произволению Отца, a пo какой–то необходимости, что Онъ такъ же безначаленъ и не рожденъ, какъ и Отецъ, потому что никто не можетъ быть названъ Сыномъ собезначальнаго и нерожденнаго. Но въ виду примирительныхъ тенденций Констанция, восточные делаютъ несколько шаговъ навстречу никейскаго собора. Сынъ признается «Богомъ по природе совершеннымъ и истиннымъ», подобнымъ во всемъ Отцу (τφ πατρί κατά πάντα όμοιος), имеющим одно съ Нимъ достоинство Божества и совершенное согласие царства, и вместо: три ипостаси—более доступное западной мысли выражение: три лица. Но въ общемъ догматическая позиция Востока остается та же самая. Съ особенной подробностью восточные епископы разъясняютъ въ этомъ новомъ изложении все ту же мысль ο различии и самостоятельности Лицъ св. Троицы, ο подчиненности Сына Отцу, более резко нападая на Маркелла и его ученика Фотина, котораго они называютъ въ насмешку Скотивымъ, сливающихъ три ипостаси, подъ которыми нужно разуметь никейцевъ.

Такимъ образомъ, предполагаемый вселенский соборъ обманулъ возлагавшияся на него ожидания, въ догматическомъ отношении онъ не привелъ ни къ какому результату, практически лишь усиливъ личное раздражение епископовъ обеихъ церквей. Поменявшияся анафемами на главныхъ своихъ деятелей, восточная и западная церкви стояли теперь почти въ формальномъ разделении, взаимно подозревая одна другую въ каноническихъ на–рушенияхъ и догматическихъ заблужденияхъ. «После этого собора, — говоритъ объ этомъ времени Созоменъ, — те и другие, т. — е., восточные и западные епископы, уже не смешивались между собою и не сообщались, какъ единоверные; западные простирали свои пределы до фракии, а восточные до Иллирии, и церкви, чего следовало ожидать, возмущаемы были раздоромъ и взаимными наветами. Но, къ счастью, этотъ формальный расколъ продолжался не долго. Констансъ, по требованию котораго былъ созванъ соборъ въ Сардике, вовсе не желалъ, чтобы дело, начатое по его инициативе, осталось безъ всякихъ осязательныхъ последствий. Постановления, сделанныя въ Сардике, онъ решился поддержать въ случае надобности даже оружиемъ и, видя неудачу соборнаго посольства, отправилъ энергичное заявление къ Констанцию—или возвратить Афанасия и никейцевъ или готовиться къ войне съ нимъ. Но война съ западнымъ братомъ была немыслима для Констанция; какъ разъ въ это именно время онъ долженъ былъ собирать войска на восточной границе для защиты отъ персовъ. Скрепя сердце, онъ подчинился требованию брата и вызвалъ Афанасия изъ ссылки, который только после третьяго приглашения ре–шился покинуть Западъ. Въ Александрию онъ прибылъ 23–го ноября 346 года, а за нимъ опять явились на Востокъ Павелъ константинопольский и Маркеллъ. Еще разъ естественное течение церковныхъ делъ было искуственно прервано вмешательствомъ государственной власти! Бще разъ все результаты долговременной борьбы партий были искуственно сведены къ нулю!