Римская (и византийская) политическая идеология в своем первоначальном виде была законченно «имперской»: она подразумевала прямое управление императором всеми своими подданными. Когда Юстиниан отвоевывал Италию или Василий II громил Болгарскую империю и восстанавливал старые римские укрепления на Дунае, они тем самым утверждали имперскую традицию, благо у них были средства для прямого и последовательного навязывания своей власти. Однако, по мере убыли военной мощи империи, такой подход становился все менее реалистическим. Именно тогда союз римского универсализма и универсализма христианской церкви указал на альтернативное решение, которое уже практически осуществлялось в течение V и VI веков в отношениях правителей Константинополя и варварских княжеств Запада. Последние, принимая христианство, признавали, хотя бы номинально, абсолютное главенство императора, с удовольствием получали от него придворные титулы, устраивали свой собственный двор по константинопольскому образцу и подражали художественным вкусам столицы (например, королевство Теодориха в Италии). Это означало не прямую зависимость, а только признание принципа единой и всемирной христианской империи. Практическое значение он получал главным образом в деятельности церкви: римские папы, верные имперской идеологии (вне зависимости от эпизодических столкновений с императорами, особенно с теми, которые впадали в ересь), действовали на западе как представители империи и стояли на страже единства «ойкумены». Многочисленные примеры мы находим в посланиях папы Григория III (590–604 гг.). Папа верен империи, не одобряя при этом конкретных проявлений императорской политики. Так, в письме константинопольскому двору о декрете императора Маврикия, запрещавшем государственным чиновникам постригаться в монахи, он заявляет: «Повинуясь вашим повелениям, я позаботился, чтобы этот закон стал известен во многих странах. Этим посланием я также извещаю моих высокочтимейших государей, что упомянутый закон безусловно не соответствует воле Божией. Тем самым, я выполнил свой долг в обоих отношениях. Повиновался императору и, тем не менее, не скрыл того, что должен был сказать по правде Божьей». [12]

История отношений Византии и западных германских княжеств в эпоху раннего средневековья (отношения эти были резко нарушены императорской коронацией Карла Великого в 800 году) дает почти точный образец связей, объединявших «византийское содружество» в Восточной Европе после обращения славянских народов в христианство. На примере Болгарии мы видим, что драматические события, происшедшие между 865 и 1015 годами, следует понимать в свете той идеологической концепции, с главными чертами которой мы только что познакомились. Царь Борис принял крещение в 865 году и стал крестником императора Михаила III, тем самым признав идеальную систему всемирной империи. Его сын Симеон и западно–болгарский царь Самуил воевали с Византией не ради уничтожения империи, а для того, чтобы самим ее возглавить, как то сделали Каролинги. [13] В X веке византийские императоры смогли оружием предотвратить узурпацию престола болгарами и на время восстановить на Балканах традиционные формы римского военного и административного господства. Только недостаток военной силы, а не идеологические соображения удержали их от такого же обращения с западными каролингскими узурпаторами. Те же военные и географические факторы заставили их установить дипломатические отношения с Западной империей (осложненные религиозным конфликтом с папством, попавшим под германскую опеку), но Византия так никогда и не признала западных имперских притязаний.

Русь географически была недоступна для военного захвата, и ее территория никогда не была частью Римской империи. То, что Русь приняла политическое мировоззрение Византии и культурное первенство Константинополя, было величайшим духовным завоеванием Византии. Это тем более необычно, что процесс этот никогда не был связан с политической зависимостью и, таким образом, осуществлялся почти исключительно церковью. Конечно, некоторые советские историки не торопятся признать историческое значение церкви в России. [14] Они указывают на военные, экономические и политические связи обеих стран и всячески подчеркивают их значение. Неоспоримо, однако, что именно митрополит Киевский, единственный представитель Византийской империи на Руси, обладавший реальной властью, притом, весьма значительной, возглавлял ту единственную административную систему, которая зависела от Византии и в период с 989 по 1448 год охватывала всю территорию Руси. Понятно, что культурные, религиозные и политические последствия этого факта очень значительны.

Византийская политическая идеология, которую церковь насаждала на Руси с неменьшим рвением, нежели в «варварской» Западной Европе, не вызвала здесь никаких попыток узурпировать империю, как это произошло на западе с Карлом Великим, на Балканах с Симеоном и Самуилом Болгарскими, а позднее в Сербии со Стефаном Душаном. Если князь Владимир и в самом деле именовался «Basileuz», как об этом сообщает один поздний источник, то не потому, что ему хоть в какой–то степени была передана императорская власть («translatio imperil»), а вследствие подчинения шурину, законному императору Василию II. [15] Возможно, что его сын Ярослав надеялся повторить болгарскую попытку захвата империи. В 1037 году он выстроил в Киеве собор, посвященный Святой Софии, — очевидное подражание «великой церкви» в Константинополе, и в то же время болгарской Святой Софии в Охриде. После этого он начал войну с Византией (1043 г.) и сделал русского монаха Иллариона митрополитом Киевским (1051 г.). Однако эти события не привели к установлению в Киеве императорского престола. Ярослав предпочел использовать преимущества полноправного членства во всеевропейской семье христианских правителей, выдавая своих дочерей за королей и князей Норвегии, Франции, Венгрии, Польши и Германии. [16] После его смерти Киевская Русь разделилась на уделы, и это на века отдалило возникновение централизованного государства с имперскими притязаниями.

Такой политический феномен, как удельная система Киевской Руси, ярко контрастирует с византийской традицией и с устройством Болгарии, потому что и «протоболгарское», и византийское царства строились по образцу единой монархии. Между тем, на Руси, после относительно короткого исторического периода, когда власть была сосредоточена в руках великого князя Киевского Владимира (ум. в 1015 г.) и его второго сына Ярослава (1036–1054 гг.), византийская имперская традиция так и не стала активной политической идеологией. Если идея главенства константинопольского императора над всем христианским миром и была неотъемлемой частью русского мировоззрения и провозглашалась в церковных песнопениях и переводных греческих юридических сочинениях, то сама Русь была разделена Ярославом на уделы между его пятью сыновьями. [17] В идеале удельные князья должны были сохранять единство, признавая старшинство «великого князя» Киевского. Однако вскоре Русь стала раздираться непрестанной борьбой за власть, хотя на Любечском съезде (1097 г.) был утвержден принцип наследования от отца к сыну. Историки спорят о происхождении удельной системы на Руси. Ей можно подыскать некоторые параллели, но только не в Византии. [18]

В любом случае, столь радикальное отличие внутреннего политического устройства не давало, конечно, Руси возможности оспаривать имперские права Византии. В то же время оно способствовало укреплению идеального, почти мистического отношения к идее «византийского содружества»: для русских константинопольский император был символом мирового христианского единства, хотя реальной власти над ними он не имел.

Политическая раздробленность и географические условия делали Русь добычей азиатских кочевников — печенегов и куманов, и в эпоху Киевской Руси это понижало экономическое благосостояние, покоившееся на относительной безопасности торгового пути «из варяг в греки». [19] Ослабев уже в XII веке, экономические связи между Русью и Византией претерпели еще большие изменения после того, как крестоносцы захватили Константинополь (1204 г.), а Русь вошла в состав Монгольской империи (1237–1241).

По мере увеличения числа и уменьшения размеров русских княжеств, они, в соответствии с географическими и экономическими условиями, начинали тяготеть к образованию объединений и союзов. Великое княжество Киевское постепенно теряло былую силу. После смерти Владимира Мономаха (1113–1125 гг.), внука Ярослава, и, через мать, возможно, внука византийского императора Константина IX Мономаха, новые центры затмили старую столицу. В 1169 году Ростово–Суздальский князь Андрей Боголюбский захватил Киев, присвоил титул великого князя и перенес свою столицу во Владимир. Это был район недавно заселенный и, по удаленности, обычно не подвергавшийся набегам кочевников. В результате юго–западные княжества, в частности, Галич и Волынь, отделились от великого князя и стали жить самостоятельно, независимо определяя свои отношения с соседними Польшей и Венгрией, не заботясь об интересах остальной Руси. Наконец, богатейший торговый город Новгород, экономически связанный с Балтикой и эксплуатировавший богатства северных лесов, только номинально зависел от великого княжества Владимирского, следуя своей собственной политической традиции и внешней политике.

Однако в течение XII века, несмотря на непрекращающуюся борьбу, между княжествами сохранялось культурное единство. При отсутствии неоспоримого политического центра, единство нации в значительной степени поддерживалось благодаря церкви. Национальное единство Руси фактически было неотделимо от приобщения к христианскому универсализму, представителем которого был назначавшийся в Византии митрополит. [20]

2. Переводы с греческого

Для Византии греческий язык был языком ее культуры, и славянские тексты неизменно называют ее страной «греков», но при этом империя не была национальным государством в современном смысле слова. Лица негреческого происхождения, если только они усваивали имперскую «систему» и идеологию, легко могли подниматься по ступеням государственной и церковной иерархии. «Если бы императоры не умели возвысить и привязать к себе одаренных армян, славян и других чужестранцев, Византийская империя, следующая чисто националистической греческой политике, потерпела бы крах намного раньше, чем в середине XV столетия, и не под ударами турок, а своих собственных подданных, особенно славян и армян». [21]

Если византийцы умели поддерживать разумный культурный плюрализм в границах империи, то в рамках более широкого «содружества» они были просто вынуждены проявлять терпимость. Таким образом, традиции культурного плюрализма — по преимуществу римского происхождения — вновь послужили целям всемирной христианской миссии. В X веке, когда Русь приняла византийское христианство, на славянский язык уже были переведены многочисленные библейские, литургические, богословские и исторические тексты. Эти переводы были сделаны Кириллом и Мефодием в Моравии, либо позднее в Болгарии. Русская «Начальная летопись» повествует о культурных связях Руси и Болгарии, о миссии Кирилла и Мефодия. В тексте этой летописи, который воспроизводится во всех последующих сводах, есть рассказ об обращении в христианство Болгарии и Моравии, причем упоминается, что греческие миссионеры употребляли тот же самый язык, «яже грамота есть в Руси и в Болгарех Дунайских». [22] Мы знаем также, что новые переводы с греческого попадали в Киев и там переписывались. [23] Трудно определить, какие переводы были сделаны за границей, а какие — на Руси. В любом случае, не может быть сомнения, что в первую очередь удовлетворялись потребности церкви: уже в X–XI веках имелись переводы всего Нового Завета, тех частей Ветхого Завета, которые имели литургическое употребление (в частности, псалмов), литургических текстов и чинопоследований таинств, а также огромного количества византийских гимнов. [24] Кроме этих книг, необходимых для ежедневного богослужения, были переведены многие житийные сочинения, читавшиеся в монастырях, монастырские уставы и некоторые тексты энциклопедического характера, такие, как хроники, «Христианская топография» Косьмы Индикоплова, «Физиолог». [25]

Не меньшее значение имеют переводы юридических сочинений, сделанные в Болгарии. «Эклога» императоров Исаврийской династии использовалась славянами под названием «Закон судный людям». В Болгарии и Сербии были переведены на славянский язык и другие сочинения по церковному и гражданскому праву, в том числе подлинный текст Эклоги, «Прохейрон», «Номос георгикос» и два главных варианта Номоканона (византийский кодекс гражданских и церковных законов). [26]

В 1274 году митрополит Кирилл ввел на Руси Кормчую книгу — славянский перевод Номоканона, сделанный св. Саввой Сербским. [27] Однако именно в области юридических и исторических сочинений русские выказали наибольшую независимость от византийских наставников. И «Русская Правда», и так называемый «Устав князя Владимира» — это оригинальные узаконения, хотя в них и видно знакомство с византийской юридической традицией. Такая независимость, впрочем, может быть истолкована в том смысле, что византийские законы принимались без изменений и только дополнялись установлениями, имевшими местное значение. Еще более впечатляют оригинальность и богатство русских летописей. Составители, используя греческие образцы, создали самостоятельную, исключительно красочную и исторически информативную картину русской истории. Их произведения несравненно выше историографических сочинений других славянских народов. Русские были слишком отдалены от Константинополя географически, их земли никогда не были административной частью империи, и они не могли удовлетвориться переводной византийской историографией. Отразившееся в летописях национальное самосознание, ощущение целостности Руси не зависело от Византии. Впрочем, летописи составлялись служителями церкви, и в них никогда не упускается из виду православная византийская ойкумена, в которую Русь входит как составная часть.