Мир, как мы видели, зол. Гностики, а еще яснее манихеи, называли зло определенной сущностью, субстанцией и потому должны были дуалистически ограничить Бога иным, не божественным бытием. Мир представлялся им злым по сути. Толкуя Св. Писание и используя интуицию аристотелевской философии, христианские богословы признавали злом не субстанцию, а качествование субстанции (= мира). К тому же это качествование, по их утверждению, есть не что иное, как недостаток бытия, или блага (в терминологии Аристотеля, στέρησις = privatio, privatio boni), ибо Бог не мог сотворить какое–либо зло. Так что, зла нет; а есть только благая сущность, которой недостает блага, или бытия, бытие же и благо суть синонимы. Иначе говоря, есть только злой, т. е. испытывающий недостаток блага, мир и злые люди, которым недостает блага, или бытия.

Этот недостаток блага, или бытия — не тень убывшего Божественного Света, как полагал Плотин, но свободный грех всех людей и каждого человека: люди согрешили и грешат, желая, но не до конца, исполнять закон и волю Бога; стало быть, люди свободно не хотели и не хотят полностью причаствовать Божественности Бога. Желают только собственной корысти, индивидуалистического и эгоистического существования; не желают любить ближнего, как самих себя, и Бога любить не желают.

Это опять–таки недостаток, а именно — недостаток любви к Богу, недостаток свободной человеческой воли. Закон Божий и воплощение показали, что недостаток этот есть грех, и словно бы сделали его грехом, как говорит апостол Павел. Но, нарушая единство человека с Богом, эта недостаточность разделяет и само человечество, и каждого человека. Оттого, прежде всего, Бог сделался не отцом уже, а словно бы Господином Своих рабов, и место любви заступил внешний закон; во–вторых, сами разъединяющиеся люди рабствуют этому разъединению, т. е. ненависти и смерти. Грех становится новою человеческою природою и неизбежным объективным фактом. Люди не могут уже не страдать и не умирать, ибо страдание и смерть суть материализация греха, сам грех, а люди навеки пожелали (стало быть, и сейчас желают и всегда будут желать) грешить. Сам Христос может избавить их от греха, только страдая и умирая, только Своею мукою и смертью. Следовательно, обрести спасение возможно, только выстрадав несовершенное мирское бытие.

Если не желающих соединиться с Богом людей Христос делает и — в то же самое время! — желающими, понятно, что весь мир может быть спасен. Люди вечно будут страдать, как того и требует Божественная Справедливость. Но Христос воплотился, действительно умер и сошел в ад, желая спасти весь мир. Правда, Он спасает верующих и взыскующих, мы же хотим лишь грешить и ищем собственной корысти. Но если Божественная воля не меняется, то людские желания меняются; желая жить греховно, мы одновременно хотим и усовершаться. Желая спастись, нужно покаяться и креститься; христиан же немного, тех же, что каются в своих грехах, и того меньше. Но, согласно св. Григорию Нисскому, есть еще огненное крещение (ср. Мф. III, 11–12), т. е. ад.

Первых христиан больше занимали труды Христа и Церкви. О судьбе противников попусту не говорили, хотя преследования часто заставляли уповать на справедливое воздаяние и справедливое наказание мучителей. Но постепенно, с развитием христианского богословия, философы занялись решением трудной проблемы. При этом мнения их разошлись. Одни (таковых, правда, было больше) говорили о вечных муках грешников и язычников. Другие — Климент Александрийский, Ориген, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Максим Исповедник, на Западе — Амвросий (признающий, однако, вечные муки дурных духов) — верили, что в конце концов все будут спасены (άποκατάστασις των πάντων). И если первые были вынуждены не замечать или искусственно толковать слова св. Павла, то вторые либо соединяли свое учение с нехристианскими идеями (к примеру, Ориген — с гипотезою метемпсихоза), или произвольно считали слово «веки» (и даже — «веки веков») синонимом «длительного периода». Таким образом, защитники всеобщего спасения превращали ад в чистилище и принижали значение эмпирической жизни.

Спор не был разрешен, а только формально завершен в 543 и 553 гг. — По требованию императора Юстиниана Константинопольский патриарх Мина провозгласил «определения» против Оригена, впоследствии признанные папою Вигилием, другими патриархами и некоторыми соборами. Однако в этих канонах отбрасывается лишь оригеновская форма учения: временный характер ада и «восстановление» чертей и грешников в прежнее состояние (άποκατάστασις, restitutio vel redintegratio). На Западе отрицание всеобщего спасения стало догматом, а новый догмат чистилища несколько смягчил остроту проблемы. На Востоке это отрицание не получило догматического значения, хотя до сих пор оно более авторитетно, чем другие мнения. Так или иначе, не имея догмы чистилища (purgatorium), восточные богословы склонны были решать эсхатологическую проблему оптимистически (не слишком, возможно, «педагогично») и «теологумен» (т. е. не догмат, а догматическое мнение) всеобщего спасения сущностно определил характер восточного христианства.

VII. Христианский аскетизм и Церковь

41

С усилением дуалистического мирочувствования очень рано распространился по всей империи и аскетизм. Аскетами жили не только гностики и манихеи, но и «мудрецы» — стоики, новопифагорейцы и новоплатоники. Появилось множество аскетов и даже языческих монастырей, как, к примеру, общежитие служителей Сераписа в Александрии. Даже в иудейской среде возникли аскетические секты «терапевтов», «назореев» и «ессеев». — Аскетизм был явлением не христианства, но всей эпохи. Но с самого начала много аскетов было среди христиан. Дело в том, что новые христиане не всецело и не тотчас избавлялись от дуалистического мирочувствования; кроме того, христианство постепенно придавало аскетизму новый смысл.

В самом деле, христианство требовало от людей активного преображения мира, обещая спасение. Оно, — о чем ясно говорит апостол Павел, — освящало всякий труд и всю культуру, только не грех. Но жить и трудиться в обществе, особенно языческом, не греша, трудно, а собственное спасение занимало каждого. Правда, человек может быть спасен, только причаствуя Телу Христову, иными словами, спасенным можно быть только спасая других, или только пребывая в Церкви. Однако такова уж природа грешного человека, что прежде всего каждый печется о своей индивидуальной душе. А ее, как представляется, легче спасти, вовсе отказавшись от греховного мира и его забот… — Разве не назвал Христос Иоанна Крестителя совершеннейшим изо всех, рожденных от женщины? Разве не жили в пещерах Илия, Елисей и «сыны пророков»? И сам Христос не постился разве 40 дней в пустыне? К тому же, помимо общих требований морали истинным своим ученикам Христос установил идеал. — Желающий действительно следовать Христу, должен быть совершенен, как совершенен Отец небесный. Совершенны были апостолы, которых сам Божественный Учитель называл «солью мира». В возросшей Церкви место апостолов заняла иерархия духовенства. Но духовенство не полностью замещало апостолов. Священнослужители исполняли определенные обязанности: толковали слово Божие, совершали таинства, управляли Церковью; однако эти обязанности не требовали, чтобы свет их жизни «светил перед людьми», ибо мир не любит аскетического самозабвения. Иному и удавалось сочетать обязанности епископа, священника или диакона с подлинно христианской жизнью; но святых было немного; кроме того, не святость составляла церковный смысл и «функцию» священства. Идеал совершенства остался прежний, но он не предполагал уже, что человек — проповедник или совершает таинства. Совершенство человека лишь означало, что он действительно и всецело следует Христу и, совершенствуясь, преображая в себе мир, светит людям.

Очень рано усилился христианский аскетизм. Уже в I веке многие христиане не вступали в брак; муж жил с женою, как брат с сестрой. В церкви непорочные девы и аскеты молились возле священников. Кое–где аскеты объединились в отдельные городские общины («аскетерии») или в общины странствующих аскетов. Но, по словам Оригена, счастлив тот, кто бежит от мира, чтобы принести свою жизнь в жертву Богу. По примеру Христа и Иоанна Крестителя многие бежали в пустыню. Толпами укрывались христиане в горах и пустынях от преследований Деция (250–251), Валериана (257–258) и Лициния (315 г.?); многие оттуда так и не возвращались, став анахоретами. Скитались в пустыне, кормились травами и кореньями или обосновывались где–нибудь возле источника с финиковой пальмой. Другие плели корзины и циновки и продавали их в ближних селах и городах.

«Основатель и царь монашеской жизни» Павел Фивейский (умер в 347 г.) едва ли не всю свою жизнь провел в египетской пустыне, живя в пещере и питаясь финиками. Рассказывают, что львы вырыли ему могилу. Так называемые инклузы — наподобие бывшей куртизанки Тайс — замуровывали себя и только через маленькое окошко принимали приносимую набожными людьми пищу. Стилиты (столпники) жили на высоком столпе или на колонне в развалинах какого–нибудь храма… Вначале анахореты жили в египетской пустыне. В третьем и четвертом веках много их было на Синайском полуострове, в Палестине, Сирии и Киликии. В четвертом и пятом веках анахореты распространились на юге Италии и Галлии… — «Ступайте в Фиваиду! — говорит Иоанн Златоуст. — Там — пустыня, прекраснее рая, подобно ангелам живут там тысячи людей, племена мучеников, множество непорочных дев. Там увидите вы скованным адского тирана и победоносным и славным Христа».

Страшно было бороться именем Христовым. — В пустыне полно невиданных зверей, огромных чудовищ, одним взглядом губящих человека. Но еще страшнее отшельникам бесы. — Рассказывают, что ночью к одному отшельнику зашла женщина и попросилась на ночлег. Сжалилися над ней отшельник; забыв о хитрости бесовской, бедняга согласился; но скоро приключилось с ним большое несчастье. — Женщина возбудила в нем желание, а когда он обнял ее, со страшным воем выскочил из его объятий, «точно какая тонкая тень», бес. Тотчас же бесы, «которых в пустыне тьма», подняли беднягу на смех: «Ты, который в гордыне вознесся до небес, как низко, до самой преисподней, пал теперь!» — Другого анахорета бесы безжалостно били три ночи. Но, поскольку тот готов был скорее умереть, чем возвратиться в мир, бежали, наконец, с воем: «Победил! Ты победил!» Бл. Иероним превосходно описал, как в бескрайней, палимой лучами солнца, Сирийской пустыне представлялись ему искусительные танцы дев. «После изнурительного поста страсти бушевали в душе и в охладевшем теле. Уже при жизни был я мертв, а перед глазами дрожали огненные языки похоти».

Но святой ничего не боится. Сам Бог посылает ему пропитание. Святые пустынники голыми руками ловят змей и драконов, истребляют их словом. — Много обид претерпел монах Аммон от разбойников. Наконец, «отправившись в пустыню, привел оттуда с собою двух громадных драконов, и велел им оставаться у порога своего монастыря и охранять вход в него». Многое под силу кротким монахам, ибо в гордыне таится величайшая опасность. Доказательством тому и осужденные на вечную смерть монахи, и наставления египетских аббатов. — Как–то раз, возвращаясь в монастырь, двое мальчиков заметили на дороге ужа (по–нашему, опаснейшего змея[10]). Не убоявшись этого врага Божия, помолились и поймали его. Но когда они, гордые собой, принесли ужа в монастырь, мудрый аббат велел высечь их как следует, потому как изловили они ужа по милости Божией, а не по своей смелости. — «О, пустыня, благоухающая весенними цветами Христа! О, пустыня, доверчиво радующаяся Господу! Здесь можно, освободясь от бремени тела, взлететь к чистому сиянию эфира».