При этом «находящиеся в церковных степенях, отступив купно с непокорными, когда покаются, нередко приемлются паки в тот же чин».

В особенности примечательным представляется в этом правиле то, что святой Василий внутри категории «схизматиков» как бы различает две подгруппы: а) отделившихся вследствие особых мнений о некоторых предметах церковных (например, кафаров с их крайне суровой покаянной дисциплиной) и б) отделившихся вследствие особых мнений о вопросах, допускающих уврачевание. Что это за подгруппа, ответить на этот вопрос помогает история того периода (между 364 и 373 гг.), когда святой Василий, будучи главой мелетиан, или младоникейцев, с мудрой осторожностью стремился привлечь на сторону Православия омиусиан и тех, кто склонялся к идеям духоборцев. Известно, что снисходя к немощи омиусиан, он «соглашался иногда давать изложения веры, составленные только из выражений библейских, без слова omooysios». А идя навстречу тем, кто не решался явно исповедать Божество Третьей Ипостаси, он «не доводил своих требований до исповедания Святого Духа Богом и сам воздерживался от публичного проповедания этого учения, хотя в частных сношениях выражался категорическим образом» (В. В. Болотов, т. 4, с. 98).

Мы видим, таким образом, что, по мысли святого Василия, область Церкви может простираться и на схизматиков, притом даже на таких, которые погрешают в вероучительных вопросах. Еще не чужды Церкви те, кто держится некоторых особых мнений по вопросам веры, несколько уклоняющихся от строго православного учения, однако не извращающих коренных догматов Православия. Крещение, совершенное в таких инославных обществах, Церковь обычно признает действительным (если нет каких‑либо отягощающих обстоятельств, заставляющих ее произнести особый приговор, отменяющий обычную практику). При известных же условиях, а именно при наличии в инославном обществе ненарушенного апостольского преемства, признается действительным и совершаемое в нем таинство хиротонии, хотя и в этом случае, при наличии важных причин, Церковь может лишить эти общества такого преимущества, как бы признав его иерархов лишенными сана.

Очень важное значение для дальнейшего формирования взгляда на инославие имеет учение по этому вопросу блаженного Августина (354–430 гг.). Продолжая линию Оптата Милевитского и развивая его мысли дальше, блаженный Августин утверждает, что христиане, не состоящие в общении с Церковью, могут удерживать у себя действительные церковные таинства, хотя они и пользуются ими незакономерно. Таинства эти следует рассматривать как похищенные у Церкви («Против Крескония», 2, 12, 14 — Migne, ser. lat., t. 43, col. 474), но продолжающие оставаться ее собственностью.

Свою действительность вне Церкви сохраняют, по мнению блаженного Августина, все таинства. Так, например, он признавал действительными и крещение и рукоположение, совершаемые донатистами. «Таинства, где бы они ни были, остаются таинствами» («Против послания Пармениана», 2, 13, 28 — Migne, s. 1., t. 43, col. 70) и святы сами по себе («О крещении», 4, 10, 16; 5, 4, 4 — Migne, s. 1., t. 43, col. 164, 179).

Однако признание действительности таинств, удерживаемых в отделившихся от Церкви обществах, отнюдь не означает, что они всегда и везде приносят пользу тем, кто их имеет. «Мы, — говорит блаженный Августин, — интересуемся не тем, где таинства находятся, а тем, идут ли они на пользу» (Послание 87–е, 9 — Migne, t. 33, col. 301). «Одно дело не иметь (таинств), другое — иметь на погибель, и иное — иметь на пользу» («Против послания Пармениана», 2, 13, 28 — Migne, s. 1., t. 43, col. 71).

Обычно считают, что признавая действительность схизматических таинств, блаженный Августин якобы полностью и безусловно отрицает их спасительное действие вплоть до момента воссоединения схизматика с истинной Церковью. Такое понимание взглядов блаженного Августина нашло особенно яркое выражение в трудах архиепископа Илариона (Троицкого). Излагая мнения блаженного Августина по этому вопросу, он писал: «Крещение схизматиков… не приносит им никакой пользы; мало того, оно приносит им только вред: не к вечной жизни приводит оно, но к вечному наказанию… Схизма есть непременно тяжкий грех, который лишает всякой спасительной благодати таинств… Схизматиков не могут спасти таинства, ибо нет у них любви. Без любви и единства нет Духа Святого, а без Духа нет пользы и от таинств… Не имеющий любви или схизматик равно не получают никакой пользы от крещения, пока остаются таковыми. Для грешника, находящегося в Церкви, спасительно начинает быть крещение тогда, когда он приобретает любовь, а для схизматика — когда он соединится с Церковью… В обществах, отделившихся от Церкви, люди получают крещение, но та благодать крещения, которая разрешает грехи, если крещаемый в единении с Церковью, в данном случае как бы парализуется, так что грехи крещаемого удерживаются и не могут быть отпущены… Прощаются же схизматикам грехи только тогда, когда они любовно соединяются с Церковью» (В. Троицкий. Очерки из истории догмата о Церкви, Сергиев Посад, 1912, с. 533—534, 535, 536, 537, 538, 539). Почти то же находим и в другой его работе (Архим. Иларион. Христианства нет без Церкви. Сергиев Посад, 1915, с. 40–41).

Что же касается признания блаженным Августином действительности таинств, «где бы они ни были», то оно объясняется обычно тем, что «в суждениях Августина о схизматическом крещении можно замечать зачатки учения об opus operatum» (В. Троицкий, цит. соч., с. 543).

Кажется, однако, что такое понимание и изложение взглядов блаженного Августина если и не лишено известных оснований, то, во всяком случае, содержит в себе некоторое преувеличение. Конечно, блаженный Августин был вполне согласен с тезисом святого Киприана, что «вне Церкви нет спасения». Приведя это мнение святого Киприана, он добавляет: «Кто станет это отрицать?» («О крещении», 4, 17, 24 — Migne, t. 43, col. 170). «Всё, — говорит блаженный Августин, — можно иметь вне Церкви, кроме спасения… Можно иметь таинства… Евангелие… веру в Отца и Сына и Святого Духа и проповедовать ее; но нигде, кроме кафолической Церкви, нельзя обрести спасения» (Слово к народу Кесарийской Церкви, 6 — Migne, s. 1., t. 43, col. 695).

Для блаженного Августина, как заметил Н. Н. Глубоковский («Блаженный Августин в изображении светского историка», ТКДА, 1911, т. 1, с. 147), «Церковь являлась единственно открытым нам, нормальным и санкционированным институтом применения к людям спасительно–предопределяющей воли Божией». Признавая, что многие, предопределенные ко спасению, почти все время жизни находятся вне Церкви («О граде Божием», 1, 35 — Migne, t. 41, col. 46), блаженный Августин, в другом месте, решительно утверждает, что «святые, предуставленные к Царству Божию, никоим образом не могут быть отделенными от Церкви» («Против Крескония», 2, 33, 42 — Migne, t. 43, col. 491). Из сопоставления этих двух мест можно, по–видимому, сделать заключение, что блаженный Августин был убежден в том, что каждый, получающий спасение, непременно еще при земной жизни своей — хотя бы на смертном одре — войдет в Церковь, если он находился вне ее.

Таким образом, уверенность, что спасение может быть достигнуто только в недрах Церкви, несомненно была присуща блаженному Августину. Но ведь одно дело — окончательное достижение спасения, и другое дело — возможность пользоваться благодатью, постепенно содействующей достижению спасения. Первое происходит только в единении с Церковью, хотя и здесь важно подчеркнуть, что такое единение в некоторых случаях может ограничиваться чисто внутренним состоянием человека. «Если кого‑нибудь, — говорит блаженный Августин, — вынудит крайняя необходимость, и он, имея желание получить крещение в Кафолической Церкви, но не найдя могущего преподать его кафолика, примет таинство чрез кого‑либо, поставленного вне кафолического единства, сохраняя, однако, в душе мир с Кафолической Церковью, и вскоре преставится от сей жизни, то мы не рассматриваем его иначе как кафолика… Мы не только не порицаем его за то, что он сделал, но и самым искренним образом хвалим, ибо он, сохраняя внутреннее единство с Церковью, поверил сердцем своим присутствовавшему Богу и не восхотел отойти от сей жизни без святого таинства крещения, которое, где бы ни обрел, признавал сущим не от человека, но от Бога» («О крещении», 1, 2, 3 — Migne, t. 43, col. 110).

Принципиально и безоговорочно блаженный Августин не отрицает второго, то есть возможности спасительно пользоваться благодатью и будучи вне общения с Кафолической Церковью. Правда, в творениях блаженного Августина есть немало мест, где высказывается утверждение, что в схизматических обществах крещение не приносит пользы или даже служит к осуждению (см. В. Троицкий. Очерки…, с. 536–539). Но эти высказывания были сделаны блаженным Августином, по всей вероятности, совсем не для того, чтобы утвердить один из теоретических принципов экклезиологии, а исходя из пастырских целей и насущных потребностей церковной жизни того времени.

Рассуждая о схизматиках, блаженный Августин руководствовался обычно одной главной мыслью, а именно мыслью о греховности отчуждения от Церкви, представляющего собой состояние явного недостатка любви. «Каким образом может иметь любовь тот, кто разделяет единство?» — почти повторяя слова святого Киприана, говорит блаженный Августин в своем изъяснении на Евангелие от Иоанна (6, 14 — Migne, t. 35, col. 1432). «Ничего не может быть тяжелее греха схизмы» («Против послания Пармениана», 2, 11, 25 — Migne, t. 43, col. 69). «Все вы преступники и злодеи… по причине греха схизмы, от ужасающего святотатства которой никто из вас не свободен, пока не возвратитесь в единство со всем народом Божиим» («Против сочинений Петилиана», 2, 96, 221 — Migne, t. 43, col. 333). «Пребывающие в отделении от Церкви, пока настроены против нее (quamdiu contra illam sentiunt), добрыми быть не могут» (Послание 208–е, 6 — Migne, t. 33, col. 952). Все эти и подобные им места направлены к увещанию отступников от церковного единства, которые ожесточены против Церкви и всячески стараются углубить разделение. Именно таковы были донатисты, против которых вынужден был столь решительно выступать блаженный Августин. На их совести лежали прежде всего тяжкие преступления, совершавшиеся фанатичными циркумцеллионами, с которыми донатисты никогда не порывали общения (В. В. Болотов, т. 2, с. 406–408; ср. В. Троицкий. Очерки.., с. 510). Да и сами донатисты показывали примеры дикого фанатизма и изуверства в отношении Кафолической Церкви: «В некоторых местах донатисты производили избиение кафоликов, так что Церковь считает от этого времени несколько мучеников в своих мартирологиях. Отнятые храмы подвергались своеобразному «очищению». Святые дары, если их находили, бросали на съедение собакам; миро выбрасывали… Донатисты и епископам не давали общения и низводили их в разряд кающихся. Чтобы, наконец, лучше изгнать ту благодать посвящения, которую они получили от «предателей» (коими они считали православных — Л. В.), донатисты обривали им головы. Вообще фанатизм их в отношении к кафоликам в то время не находил никаких границ. Они третировали своих противников уже не как христианское общество, а как совершенно неверующих… Обращающихся к ним кафоликов донатисты заставляли на вопрос «кто ты?» отвечать: «paganus sum», и затем их снова крестили» (В. В. Болотов, там же, с. 409–410).

Неестественно было бы ожидать, что в полемике против столь ожесточенных противников Церкви блаженный Августин станет подчеркивать мысль, что и вне Церкви возможно спасительное действие таинств при наличии невраждебного отношения к ней. Напротив, и исторические обстоятельства и пастырская мудрость побуждали его быть строгим обличителем, стремящимся «страхом спасать» (Иуд. 23) впавших в заблуждение, постоянно напоминая им о пагубности избранного ими пути. И, тем не менее, нам кажется, что, указывая на недостаток любви как на причину недейственности таинств в схизматических обществах, блаженный Августин был далек от обобщения, приписываемого ему архиепископом Иларионом (Троицким), будто «всегда ясно, что схизматик не имеет любви» (Очерки.., с. 541).