Как уже говорилось, трансцендентная христология необязательно должна обсуждать вопрос о том, основана ли устремленность человечества только на человеческой природе, которую возвышает «благодать» личностного общения Бога, или она до некоторой степени уже заложена в человеческой духовной субъективности. Последнее может быть истинным в той мере, в какой эта духовная субъективность является основой двусторонних отношений с Богом и оставляет надежду, что человечество примет конечный и решающий призыв Бога к преодолению своего греховного состояния. На этом мы можем оставить этот вопрос открытым. Трансцендентная христология обращается к человеку, уже имеющему законченность и динамизм, которые Господь Сам сообщает Своему личностному общению, и спрашивает человека, мог бы он, оставаясь свободным и исходя из своего внутреннего опыта, который принадлежит его трансцендентной конституции, восприять эту устремленность как свою собственную.

Дух экуменического движения в последние десятилетия разительно отличает тот факт, что так называемый голос Православия уже более не воспринимается так, как это было много лет назад, и это имеет очевидные и далеко идущие последствия. В частности, на местном уровне Православные Церкви изменили свой взгляд на отношения с другими Церквами и христианскими исповеданиями, особенно в связи с теми событиями и переменами, которые произошли за последние месяцы в восточном блоке.

В течение столетий Церкви Востока и Запада жили почти в полной изоляции друг от друга. Но их разделение следует всегда воспринимать в свете идеи взаимодополнения, согласно которой различие взглядов и убеждений произросло из того, что первоначально было «общим разумом». Восток и Запад могут встретить и обрести друг друга, если они вспомнят свое первоначальное родство и единство их общего прошлого.

Христианское единство сохранялось недолго, или, лучше сказать, оно никогда полностью не было реализовано. И все же мы можем говорить о неразделенной Церкви первого тысячелетия. В течение этого времени существовало широкое согласие в вере — «общий разум», которого уже никогда не было потом. Люди были уверены, что противоборствующие группировки все еще принадлежат к одной и той же Церкви и что столкновения были не более чем результатом взаимного отчуждения из‑за печальных недоразумений. Распада Церкви страшились все, и разделение, когда оно произошло, воспринималось как нечто горестное, неприемлемое. Окончательному разделению Востока и Запада предшествовало угасание «общего разума» и чувства взаимной ответственности внутри единого Тела.

Когда единство было в конце концов разрушено, то это произошло прежде всего не потому, что невозможно было достичь согласия по определенным вероучительным вопросам, но из‑за того, что к этому времени была уже разрушена «вселенная слова». Восток и Запад всегда были разными, и они останутся такими, но эти различия не мешали Иерониму чувствовать себя как дома в Палестине и Афанасию испытывать те же чувства в своей западной ссылке. Однако постепенно настал момент, когда стерлась и исчезла память об общем прошлом и христиане стали довольствоваться жизнью в своих частных и частичных мирах, ошибочно принимая их за кафолическое целое.

Однако разделение также породило конфликт старого и нового. Византия продолжала жить прежней жизнью, а Запад, обретая заново энергию своего интеллекта, создал новый метод и новую технику мышления. Влияние великих философских свершений XIII века придало христианскому вероучению Запада его определенную форму. Пропасть пролегла между старым, патристическим подходом и новым, схоластическим. Восточный образ мыслей предполагал в единстве подчинение Запада византийскому началу, для Запада это означало латинизацию Востока, т. е. происходила постоянная борьба культур и разных путей мышления. Каждый избирал свой путь: на Западе игнорировали греческую патристическую традицию, которая была постепенно забыта, а греки не принимали во внимание того, что произошло на Западе со времени разделения. Главная трудность всех экуменических встреч заключается сегодня в восстановлении «общей вселенной слова».

3. ПРАВОСЛАВИЕ И СОВРЕМЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ: СОГЛАСИЕ ИЛИ ПРОТИВОРЕЧИЕ?

Думая о том, что называется «современным богословием», и пытаясь понять, в чем смысл его разнообразия, его многочисленных направлений, столь глубоко въевшихся идеологических и конфессиональных особенностей, я вспоминаю о выражении «постхристианская эра», которое в течение нескольких лет было популярно в некоторых богословских кругах. Какой бы дополнительный смысл ни вкладывался в эту фразу, она имеет определенное значение для любого, кто ищет смысл в современном богословии. Общая сознательная или бессознательная предпосылка этого богословия (несмотря на все его конфессиональные и другие различия) заключается в том, что богословие создавалось, осмысливалось или принималось на веру в постхристианское время. Такова предпосылка. Это не означает, что каждый богослов пишет непосредственно о постхристианской эре — напротив, многое в богословии все еще «происходит как обычно».

Но, пытаясь отыскать объединяющий принцип, который лежит в основе современного богословия, мы, кажется, приходим к выводу о том, что мы живем, молимся и занимаемся богословием в мире, отделившем себя от своей христианской веры. С одной стороны, глубокое разделение пролегает между Церковью и всем христианским мировоззрением, а с другой — между культурой и обществом, в котором мы живем. Это стало самоочевидной предпосылкой. Это не является темой современного богословия, это один из его источников. Для нас важно попытаться понять этот опыт разделения внутри Православия.

Богословие всегда было нацелено на мир, и таким оно остается до сего дня. Не существует богословия исключительно для внутреннего употребления в Церкви. Усилия всегда прилагались к тому, чтобы сделать Евангелие понятным в контексте данной культуры, данного мира, «содружества». Поэтому богословие всегда стремилось иметь общий язык с миром, в котором оно развивается.

Именно это делали отцы Церкви (хотя этим не исчерпывается значение святоотеческой эры): они примиряли Иерусалим с Афинами, Афины с Иерусалимом и выковывали общий язык, который был подлинно евангельским, оставаясь понятным и приемлемым миру. Но что делать, когда общий язык разрушается, когда его больше нет? Таково наше сегодняшнее положение. Эра закончилась и отдалилась от нас, — эра, которую отличало существование христианской Церкви, христианского богословия, действительно христианского мира. Перед лицом богословского разделения, вызванного разрушением общего языка, все более проявляют себя две основные богословские тенденции.

Одна из них, внутри которой существует широкое разнообразие мнений, все еще продолжает искать в мире общий язык, принимая всё, что мы можем описать как «слово», соотносимое с сегодняшней действительностью. Это означает, «что мир определяет, чем должна заниматься Церковь», если взять фразу, которую я приписываю о. Иву Конгару. Этот вид богословия включает разные направления. В частности, обращаясь к таким вопросам, как справедливость и политика (например, события в восточноевропейских странах), оно может принять форму богословия освобождения, развившегося в «третьем мире» и в особенности в Латинской Америке. Другое направление внутри этой же богословской тенденции хорошо отражено в перспективе «терапевтического» богословия, ибо сегодняшний мир остро и безусловно нуждается в такой терапии.

4. ТРЕТИЙ ПУТЬ?

Не кажется ли, что чего‑то существенно не хватает в каждой из этих тенденций? Сталкиваясь с миром лицом к лицу, одна из них соглашается с поражением, другая пытается спастись бегством. В этом трагедия современного богословия. Но нет ли третьего пути? В стремлении выйти из тупика, к которому приводят две эти взаимоисключающие точки зрения на все окружающее — на мир, на культуру, на жизнь, на путь ко спасению, давайте попытаемся увидеть и принять ту относительную истину, которую содержит каждая их них. Каждая из этих тенденций состоит из того, что кто‑то в Европе назвал «христианской истиной, сошедшей с ума». Но в каждой из них есть христианская истина, что очевидно, если принять во внимание парадоксальное употребление термина «мир» (world) в Новом Завете. С одной стороны, мы не призваны любить мир или что‑то от мира (1 Ин. 2, 15), нам должно превзойти мир. Но, с другой стороны, сказано, что «Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного» (Ин. 3, 16). В наши дни некоторые подчеркивают в экуменическом общении только первое отношение к миру, а другие думают только о втором. В этом трагедия нашего времени — дуализм, который разделяет истину и злоупотребляет реальностью. Где в таком случае место Православия? Что может предложить православное богословие современной ситуации и что оно может получить от нее? Невозможно начинать исторический анализ того, когда и как это произошло. Один из вопросов, которым злоупотребляют в современных богословских и небогословских работах, — это вопрос эсхатологии, по поводу которой много было сказано православными, и это составляет часть их вклада в экуменические связи и историю экуменизма.