Мы видели, как о. Серафим строго наказал священнику о. Василию, Мантурову, Ксении Васильевне и другим сестрам держаться этого разделения и объяснял причину, говоря о различии молитвы и духовного пути женщин с девицами и находя духовный вред в совместном жительстве их в обители. Действительно, о. Серафим предсказывал, что произойдет соединение, несмотря на его завещание, но выяснил, какое будет различие между лаврой, то есть обителью матери Александры, и киновией — своей обителью.

Далее Иван Тихонов описывает (с. 1o8) торжество праздника 28 июля, которое, может быть, и было в его сердце и у «Иоанновых сестер», как называл сторонниц его о. Серафим, но не в обители батюшки Серафима и матери Александры.

«Когда теперь все сестры обратились к начальнице с поздравлением, как к своей матери, она, в сознании своих недостоинств, отнесла всю свою и общую их радость к промыслу Божию и к предстательству Царицы Небесной за молитвы о. Серафима и благословила сестер обратиться с теми же чувствами благодарности и ко мне грешному, как участвующему в устройстве обители, по благословению о. Серафима. Я же, со своей стороны, взаимно поздравлял их с милостью Божией и Царской и напоминал им то, что внушал мне (?) напоминать им великий старец, чтобы с сих пор всегда было у них одно сердце, то есть чтобы между ними царствовали мир, любовь и согласие и прочее, что мне внушил Господь (?). После того начальница в сопровождении всех сестер отправилась в трапезу. Многие из сестер, живших при мельничной обители, вспомнили в это время (?), как старец говорил им, что придет к ним Ирина Прокофьевна и многих приведет с собой. Так называлась теперь начальница, и она действительно вела за собой целое стадо сирот. Во все время трапезы начальница и сестры были в той же, как и прежде, изумительной радости и как бы вне себя от избытка душевного утешения. Они только смотрели друг на друга, плакали и улыбались, а не трапезовали. По окончании трапезы и по молитве, когда стали благодарить начальницу, одна из стариц, уставщица левого клироса (Агафья Егорова), вдруг подошла к ней и начала просить благословения петь Пасху по случаю этого торжества. Но начальница хотя и разделяла ее восторг, однако со смирением отвечала ей, что ведь здесь о. Иоанн (Иван Тихонов) и чтобы она пошла и спросила у меня. Я между тем пришел к концу трапезы, дабы видеть, чем кончится все это радостное событие. Когда она подошла ко мне просить моего согласия на свое желание, я хотя и удивился в начале ее просьбе, но потом нашел, что по случаю такого торжества и радости их по всему было прилично петь Пасху; все, что я видел в них в эти минуты, приводило меня в восторг: я видел в них земных ангелов и отвечал старице: Господь вас благословит. Они тотчас же и запели все: Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Пасха священная нам днесь показася и т. д. И когда начали петь: Сей день, его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь, я, бывши до сих пор сам в восторге, вдруг вспомнил слова о. Серафима, что будет время, когда сироты от радости среди лета запоют Пасху; и, давши им кончить все песни, подозвал к себе ту старицу, которая испрашивала моего согласия, и спросил у ней: "Кто вразумил тебя петь Пасху?" Она отвечала: "Никто; мне самой пришла эта мысль на сердце". Тогда я снова обратился ко всем сиротам и сказал: "Слышите, сестры, вспомните слова о. Серафима, что он говорил вам: терпите, терпите, Господа ради, все болезни и скорби, у вас будет такая радость, что среди лета запоете Пасху!"»

Как и во всех своих повествованиях, Иван Тихонов, подбирая предсказания о. Серафима к создаваемым им теперь событиям, не чувствовал, до какой степени они неестественны. Мог ли говорить о. Серафим о пении Пасхальных песен дивеевскими сестрами, когда настанет радостное соединение двух обителей в одну? Эту радость, если бы она была действительно и имела бы какой-нибудь смысл, о. Серафим мог доставить дивеевским ежедневно, стало только пожелать и приказать соединить. О каких болезнях и скорбях предсказывал батюшка? До появления Ивана Тихонова попечителем и соединения обителей не было ни скорбей, ни болезней; а когда он стал распоряжаться обителью Царицы Небесной, явились скорби, которые и предвидел о. Серафим. Вот эти скорби и просил великий старец терпеть, Господа ради, обещая в будущем радость такую, что среди лета запоют Пасху. Из показаний многих стариц известно, что о. Серафим предсказывал, что, когда мощи его откроются в Сарове (и при этом он не употреблял слова "мощи", но называл их плотию) и они невидимо перейдут в Дивеево, тогда будет такая радость, что среди лета запоют Пасху! Подобная радость и теперь понятна каждому! Если произойдет такое чудо в наше время, оно обратит к Богу маловерующих и произведет сильнейшее впечатление на всех, а не только на детей, сирот и сестер Серафимовых.

Известно также, что с устройством мельничной обители сестры общины матери Александры жили самостоятельно, батюшка о. Серафим их не наставлял, и они редко посещали Саров. Сестра Ирина Прокофьевна, дочь Ксении Михайловны Кочеуловой, не была особенно близка к о. Серафиму, и поэтому великий старец не мог ей говорить, как будущей настоятельнице обители, что смело уверяет и пишет Иван Тихонов. Так, последний пишет: «Говорил он настоятельнице о ее обязанности, как управлять сестрами, а та объясняла ему свою неопытность. Старец сказал ей: "Матушка! Заботы обременять вас не будут; я оставляю вам по себе о. Иоанна, который о всем отечески попечется и понесет тяготу ближнего, по заповеди Спасителя. Все у вас так устроится, что ты в благодарности будешь только возносить свой ум и сердце к Господу, ручки воздевать на молитву и благословением своим только решать; а способы, чем решать, будут у тебя все готовы" ».

Далее еще встречаем такое изречение Ивана Тихонова: «Батюшка Серафим нередко говорил настоятельнице: вас, матушка, не оставит и Царь земной своим благоволением, и вся Царская фамилия посетит вас своею милостью!» Между тем о, Серафим предсказывал только о посещении обители Царской фамилией, когда он «перенесет плоть свою в Дивеево» и д. Вертьяново будет возведена в город, а монастырь — в лавру. [22]

Иван Тихонов не встретил препятствия к достижению своего злобного плана даже со стороны временного друга своего Николая Александровича Мотовилова, и вот почему. Николай Александрович, как мы упомянули, доверился Ивану Тихонову, потому что в Сарове ему не опровергли рассказов этого лжеучителя и он сам видел, как Иван Тихонов часто посещал великого старца. С другой стороны, Н. А. Мотовилов жил преимущественно в своем Симбирском имении, а после смерти о. Серафима вскоре поехал в Курск за собиранием сведений о батюшке у его родственников и чрез это поплатился жестокой болезнью, которую ему облегчил архиепископ Антоний Воронежский. После первого страдания Николай Александрович захворал опять ногами и пролежал в своем доме в с. Дивееве около года. По выздоровлении, в 1840 году, Н. А. Мотовилов женился на Елене Ивановне Мелюковой и переселился в Симбирское имение. В то время Иван Тихонов ничего еще не разрушал в обители о. Серафима, и Николай Александрович продолжал быть с ним в приятельских отношениях. Когда же в 1842 году произошло соединение общин, Н. А. Мотовилов сразу прозрел насчет Ивана Тихонова, сильно огорчился и даже уверял, что если бы он не женился, то Иван Тихонов не мог бы добиться такого нарушения заветов батюшки Серафима. Так, в своей записке «Достоверные сведения о двух Дивеевских обителях» Н. А. Мотовилов пишет: «И не только при жизни великого старца Серафима обитель его с самого незабвенного дня основания ее 25 ноября 1825 года до дня приснопамятнейшей кончины его 2 января 1833 года. к коему времени в ней было уже 74 сестры, была управляема особой, независимой ни от кого (кроме одного его, великого старца Серафима) начальницей девицей Прасковьей Степановной, но и потом до самого наибедственнейшего дня соединения общин 28 июля 1842 года имела всегда своих полновластных, самостоятельных начальниц, из которых последнею была девица Ксения Ильинична. День соединения двух Дивеевских общин я называю наибедственнейшим, потому что творившееся до того втайне беззаконное извращение смысла, толка и сущности воли Божией Матери и завещаний великого старца в этот день обнаружилось во всей силе своей. Несмотря ни на какие мои глубокоуважительные доводы по закону Божьему и гражданскому, заключающиеся в бумагах моих, сведения о заведении обеих Дивеевских обителей были представлены совершенно превратным образом, а именно, что будто бы в Дивееве никогда не бывало двух самостоятельных и совершенно друг от друга независимых общин, а была одна община в двух отделениях. Поэтому, представив сию святую девическую обитель Божией Матери и великого старца Серафима лишь только младшим, непокорствующим отделением, повелено было начальницу оной Ксению Ильиничну, со всеми сестрами ее, подчинить начальству мнимостаршей начальницы Ирины Прокофьевны Кочеуловой. Но в самом деле, как та, так и другая община через соединение это подведены были лишь под полное владычество канонарха Саровского и мещанина тамбовского Ивана Тихонова. Ирина Прокофьевна всегда подписывала на готовых бумагах, не читавши их, или, того хуже, давала ему бланки, будучи им и сотрудницами его завлечена в деле соединения лестью. Злоба же канонарха сего на обитель сию мельничную девическую предвидена была еще самим великим старцем Серафимом, почему он умолял Господа сотворить чудо о падении древа, чтобы хоть тем уцеломудрить его. Ненависть же раскрылась вполне только тогда, когда приехал Иван Тихонов с иеромонахом Саровским Анастасией в мельничную сию девическую обитель к начальнице Ксении Ильиничне и, пригласив всех старших этой обители, потребовал от них, чтобы они при сем иеромонахе Анастасии подтвердили и сами все его похваления, приписываемые самому себе, как будто бы он первый и любимейший ученик батюшки о. Серафима и единственный над ними им уполномоченный всегдашний попечитель, или в противном случае сказали бы, что же им говорил про него великий старец Серафим. Поставляя выше всего храм Божий и уважение к словам отца своего Серафима, они сперва не исполнили его первого требования, а по второму настоятельному желанию Прасковья Степановна, бывшая начальница, сказала, что батюшка о. Серафим про него говорил, что он, Иван Тихонович, "хоть и вызывается вам послужить, но во всю жизнь свою холоден будет к вам; и хоть начнет хлопотать будто бы из-за вас, но на вас же весь мир воздвигнет, и мирских и духовных, и ничего вам доброго не сделает. Да и то, — прибавил он, — по мне, убогом Серафиме, другого отца уже не будет вам!" И всегда называл он их своими сиротами. Иван Тихонов так на это озлобился, что, выходя из келий и из обители мельничных девиц, поклялся с тех пор и ноги своей не накладывать в оную и не почить до тех пор, пока не истребит ее до конца, не сотрет с лица земли и не уничтожит память о ее существовании. Что и могло бы действительно воспоследовать, может быть, если бы она была основана на песке, а не на камне. Камень же бе воля Божией Матери и святые труды великого старца Серафима, положенные в ее основание. За всеми домогательствами Ивана Тихонова и сотрудниц его обитель сия, однако же, не рушилась, да и самый дух общества сих двух обителей сестер, насильственно смешанных, однако, не только не смешался и не слился в один дух, но что всего удивительнее —

С 1849 года печатно их выдали за мертвых (Иван Тихонов писал, что большинство Серафимовых стариц перемерло). О пении Пасхи, хотя в сказаниях Ивана Тихонова напечатано на с. 105, что действительно сладким радостям сирот при этом воспоминании не было конца, но, напротив того, лишь только слезам, да и не одних Серафимовых сирот, но и сестер обители матушки Александры, не было конца. Сироты мельничной обители неутешно плакали о том, что завещание великого старца Серафима попрано и они отданы в руки врага своего. А старушки плакали о том, что нововведениями нарушалось их старинное правило и устав, принятый ими от Сарова. Если и радовались иные, то немногие, а именно только те ходатаи о сем соединении, которые не Ведали, что творили. Из них впоследствии некоторые раскаялись о тогдашней своей радости, потому что после того все здания, строенные по указанию батюшки о. Серафима, начиная с мельницы, и все кельи его переломали по приказанию Ивана Тихонова или переставили за канавку, а оставленные в канавке на новых, произвольных, без нужды выбранных местах переставили. Если что и осталось на своем прежнем месте, то лишь одна канавка со своим валом, но и через нее, вопреки завещаниям старца Серафима, сделаны мосты и переходы. Великий старец часто поминал о ней, говоря, что одна канавка его останется и станет стеной до небес за сирот его и что сироты его хотя до настоящего антихриста и не доживут, но времена его переживут».

Вслед за соединением общин в одну Иван Тихонов выхлопотал книжку для сбора пожертвований на постройки, затеянные им в Дивееве, и отправил с книжкой в Петербург сестру обители Е. А. Татаринову, преданную ему. На с. 107 своих повествований Иван Тихонов говорит, что первыми жертвователями были Государыня Императрица, Наследник Цесаревич, Цесаревна, Великие Князья и Княжны. Потом подписались Высокопреосвященнейший митрополит Серафим и другие высокие благотворители. С одной стороны, это свидетельствует, как чтили память о. Серафима в то время, и с другой — как сильны были покровители простого послушника Саровской пустыни из мещан Ивана Тихонова. По-видимому, светские люди не задались вопросом: мог ли о. Серафим поручить целую обитель руководству не старца, а простого послушника? Иван Тихонов, ободренный своей удачей и победой над старицами и сиротами Серафимовыми, принялся деятельно за работу. Вслед за утверждением общины был получен из Синода указ с разрешением строить в обители каменный собор, по представленному плану, в честь того образа Умиления Божией Матери, перед которым о. Серафим скончался. Так как в душе Иван Тихонов не желал следовать указаниям батюшки о. Серафима и теперь, ошеломленный успехом борьбы с девичьей общинной, он возмечтал о себе, то в нем родилось желание превратить Серафимову обитель, смешанную с обителью матери Александры, в свою собственную. Под предлогом, что на каменный собор нужно много денег, он отложил эту постройку и затеял возведение нового деревянного храма на месте мельничной, общинки, как будто эта постройка не требовала никаких средств. Кроме того, в то время не было никакой нужды строить небольшой деревянный храм, когда имелись два каменных Рождественских храма, построенные М. В. Мантуровым при батюшке Серафиме. Если они казались тесными при увеличивающемся числе сестер обители, то тем менее требовалось строить столь же малый деревянный храм в два этажа. Но, как мы вскоре увидим, Иван Тихонов задумал построить свой храм и запечатать храмы отца Серафима, что ему, к удивлению всех, удалось. Каждым своим шагом и действием он ясно доказывал, что никогда не был учеником великого Серафима и в духовном смысле был одержимый прелестью, то есть гордостью и вражьим духом.

В печати (с. 112) Иван Тихонов доказывал необходимость постройки деревянного храма лживыми доводами и затем самое возведение храма обставил небывалыми чудесами и совпадениями обстоятельств. Так, он пишет: «При всей своей радости, сироты не имели у себя никаких средств к построению каменного собора, а между тем необходимость собственного (?) храма была очевидна (?). Общество сестер, посвятивших себя Господу, состояло тогда уже слишком из 300 душ, которые за неимением собственного храма были принуждены выходить из ограды обительской в приходский храм и там молиться со всяким полом мирских людей. Таким образом, они теряли там спокойствие духа и развлекались мысленно. Еще более нарушали их мирную и уединенную жизнь совершавшиеся в этом храме бракосочетания прихожан и соединенные с ними шумные празднества».

Как известно, именно по этой причине о. Серафим и просил М. В. Мантурова построить при Казанской приходской церкви для общины два храма: Рождества Христа Спасителя и Рождества Богоматери. Служба совершалась в них приходским священником о. Василием Садовским.

«Поэтому, — продолжает Иван Тихонов, — сироты (?) решились просить Св. Правительствующий Синод о разрешении построить у себя другой, больничный храм, деревянный на каменном фундаменте, в честь Тихвинской иконы Божией Матери».

Следовало бы ожидать, что поэтому Иван Тихонов просил разрешения построить первый храм, ибо, по его словам, совсем церкви не существовало, но просьба сводится лишь на возведение больничного храма, и при больнице следовательно. Таким образом, ложь сама помешала скрыть правду; Иван Тихонов упросил разрешить ему строить третий храм в честь Тихвинской иконы Божией Матери, и, чтобы получить согласие Синода, он преднамеренно назвал его больничным. Что строился он не для болящих, а для всех, видно из обстановки дела. Так, Иван Тихонов свидетельствует (с. 113), что «образ Тихвинской Божией Матери был пожертвован в обитель в самый день утверждения ее, как бы в знамение того, что Она Сама, милосердная Мать сиротствующих, во исполнение Своих обетовании о. Серафиму и за его молитвы, пожелала в этот день разделить с ними и еще более усладить их духовную радость. Именно, когда одна из сирот дивеевских, Елисавета Андреевна Татаринова, хлопотавшая в то время в Санкт-Петербурге об устройстве обители, пришла в этот день к г. Бартеневу Юрию Никитичу, имевшему к о. Серафиму и к обители весьма большое расположение, тогда он и супруга его, поздравляя ее с великой радостью, недоумевали, чем бы ознаменовать свою любовь к обители в такой великий день, и наконец решились пожертвовать сиротам эту священную икону. Вскоре после того прислана была в обитель генеральшей Марией Петровной Куприяновой и другая икона Тихвинской Божией Матери, копия с той самой иконы Царицы Небесной, которая находится в Тихвине».

Характерен дальнейший рассказ Ивана Тихонова, изобилующий везде и всегда лестью и своеобразным подбором фактов. «В это время, — говорит он, — его посетили в Саровской обители две дивеевские сестры: казначея из дворян девица Юлия Симеоновна Макавеева и благочинная из купеческого сословия девица Татьяна Григорьевна Ненюкова (Бучумова), которые особенно пеклись о благосостоянии и устройстве Дивеевской общины». Почему это событие начинается рассказом о посещении его сестрами в Сарове, когда Иван Тихонов постоянно пребывал в Дивееве, трудно понять, но надо предполагать, что Иван Тихонов желал изобразить, как дивеевские сестры приезжали его просить помочь им в устройстве церкви. Между прочими разговорами они будто бы начали говорить о храме, как он необходим, как его жаждут все сестры и как в то же время недостаток средств не только уничтожает сладкое их намерение и желание, но не позволяет даже и думать о нем. Много при этом было излито будто бы воздыханий сердечных и слез приехавшими сиротами. Несомненно, казначея и благочинная были сторонницы Ивана Тихонова, как начальствующие лица. Они будто бы привели себе в пример Саровскую обитель, которая так изобильна всем и в которой так много храмов для славословия Господа, а они так убоги, что едва имеют место, где преклонить главу свою. При этой прискорбной жизни у них нет даже храма, в котором бы они могли, по званию своему, возносить молитвы Господу и прославлять Его святое имя и Пречистой Его Матери. «Смотря на их скорби и слезы, — говорит он, — совершенно справедливые, и я грешный смутился духом в эти минуты и разделял с ними их сокрушения». Но вдруг как бы свет веры просиял в душе его, и он спросил у них: есть ли у них хоть что-нибудь в виду для начатия постройки храма? Кто это спрашивал — попечитель и распорядитель обители у подчиненной ему казначеи? Но, видимо, Иван Тихонов задался целью уверить читателя его рассказа о постройке Тихвинской церкви, что сестры обители заботились об этом, а не он. Конечно, казначея и благочинная должны были ответить своему попечителю, что решительно не имеют ничего в виду. Тогда Иван Тихонов сказал им в утешение, что если они не имеют при себе ничего, чем бы могли начать постройку храма, то у него в келье есть два серебряных пятачка, которыми они и начнут, и он верует, что Спаситель примет и от него грешного эти убогие две монеты, как древле принял от вдовицы две лепты. По окончании этих слов начальствующие сестры упали Ивану Тихонову в ноги и сказали со слезами: «Мы веруем в силу Господа и Пречистой Его Матери, и если угодно Им наше желание и намерение, то оно исполнится так же, как и другие, касавшиеся обители. Вся она устраивается дивно, без всяких видимых средств, единственно Промыслом Божиим и предстательством Царицы Небесной, по молитвам отца Серафима, равно как и вашими, батюшка, попечениями». Трогательно сказано! Таким образом, говорит Иван Тихонов, они положили в основание только одну веру в предстательство и помощь Матери Божией и решительно согласились приступить к начатию храма. Им казалось, что при самом начале необходимо иметь наличного капитала, по крайней мере, 1000 рублей ассигнациями, потому что требовалось дать около 300 рублей ассигнациями рабочим за выемку земли (удивительно, что они решили это сидя в Сарове?!), да подрядчику каменного здания в задаток около 400 рублей и еще подрядчику деревянного здания около 300 рублей. Искали они мысленно таких благодетелей, которые бы дали им на первый случай заимообразно 1000 рублей ассигнациями, и не нашли никого ближе, по самому званию монашескому, кроме отца игумена Саровского, в котором будто бы думали найти отца. Поэтому с общего согласия отправили к нему письмо, в котором излили все свои скорби и слезные моления о помощи. Странно, что просили не лично, а написали письмо, когда игумен жил через несколько домов. Но Иван Тихонов, не любивший игумена за то, что он его дурно аттестовал, пишет, будто бы сверх ожидания получили от него решительный отказ. Даже Иван Тихонов счел приличным и стоящим печатно (с. 116) заявить об отказе игумена и прибавил: «Промысл Божий предусмотрительно затворил утробу отца игумена, да явится все богатство любви и попечения Заступницы Небесной; но тогда никто из нас не мыслил о том, яже суть Божия, но все лишь скорбели о том, яже суть человеческая». Это не вяжется с заявлением его, что они положили в основание постройки храма крепкую веру. Далее он говорит: «Каждую минуту отказ о. игумена представлялся воображению сестер (?) и приносил им новые, горчайшие слезы и стенания, высказывая все их убожество, до того, что они не имеют даже храма божественного (?), в котором могли бы облегчить свои скорби и возносить молитвы и славословия к Господу и Пречистой Его Матери, для чего и мир оставили!» Так играло воображение настойчивого в своих планах канонарха о. Иоанна!