Первая неделя Пасхи — Светлая седмица — самая радостная. В 1975 году по ее завершении, в воскресенье Фоминой недели о. Серафим записал: «Как и в прошлом году, день выдался отменный, небо очистилось, хотя вчера шел дождь. Ярко зеленеют проклюнувшиеся на дубах листочки — поздняя в этом году весна, равно и поздняя Пасха. После службы братия пошли крестным ходом на Преображенскую гору, там читали из Евангелия, о. Герман произнес проповедь, предостерег новообращенных от обычных в начале пути ошибок, рассказал, какие плоды должны принести православные. Затем мы продолжили крестный ход к скиту св. Харитона, где и позавтракали, а брат Фома (Томас Андерсон) читал из Евангелия, подаренного ему на именины. Потом прозвучали пасхальные поздравления. Далее взрослые братия спустились с хоругвями к монастырю, в сопровождении игруньи–кошки. Один из паломников пошел к «Валааму» послушать магнитофонные записи священных песнопений. Отец Герман остался на горе с детьми (Фомой и Матвеем) на «пикник»: рисовали, слушали музыку, проповеди. Трогательно было видеть, как все трое внимали голосу любимого Владыки Иоанна с магнитофонной ленты. С Божьей помощью такие праздники принесли достойные плоды! Вдохновенное было время!»

Кульминация Пасхи наступает на 50–й день по Воскресении Христовом в праздник Троицы и Духов день. Как на Рождество и в Пасху, церковь убиралась ветвями деревьев. Поскольку день этот в ветхозаветной традиции соответствует празднику хлебного приношения (Лев. 23:16), стены украшались дубовыми ветвями, а пол посыпался травой. Читались коленопреклоненные молитвы, призывающие схождение благодати Святого Духа.

В монастыре появился обычай потчевать на праздники своими, «местными» яствами. В дни памяти преп. Германа (15/28–го нояб. и 12/25–го дек.) монахи пекли особое печенье–крендельки — таким преп. Герман оделял сирот, и гороховый пирог — известно, что старец выращивал горох на Еловом острове, а пославший его в Америку митроп. Гавриил любил потчевать гостей в Великий пост гороховым пирогом. Готовил его обычно келейник митрополита и друг преп. Германа, старец Феофан. Иногда платинские отцы даже баловали себя сёмгой с Аляски в день памяти преп. Германа.

На праздник сорока Севастийских мучеников (9/22–го марта) в России издавна принято было печь «жаворонков» — олицетворение весны, ее первых вестников. В Платине же гонцами весны были не жаворонки, а ящерицы! Так что в тот день вдобавок к «жаворонкам» о. Серафим пек и «ящериц», что безмерно нравилось детям.

Наконец, годовщина упокоения первого оптинского старца Леонида (11/24–го окт.) издавна отмечалась в самой Оптиной пустыни блинами, даже если выпадал постный день. Последний оптинский старец Нектарий сообщает, что умирая старец Леонид завещал в монастыре поминать его «утешением» для братии (т. е. чем‑то вкусным), поэтому в этот день и пекли блины. Обычай этот после закрытия Оптиной пресекся, пока, к великой радости еп. Нектария, его не возродили в Платине. В 1974 году, в день поминовения старца Леонида, когда поели блинов, о. Герман вдохновенно рассказал всем о первом оптинском старце. «Хроника» о. Серафима откликнулась: «Да хранит Господь яркий поминальный огонь духовности в наших сердцах!»

ПРАЗДНИК БЛАГОВЕЩЕНИЯ 25–го марта/7–го апр. 1975 года о. Серафим описал так: «Пятеро братии пели в холодной церкви — служба была прекрасной и согревающей душу, она включала в себя и нашу будничную службу Великого поста, и поклонение Кресту. Конечно, немалого борения стоит оставаться православными, соблюдать посты, подолгу петь в церкви — зато какая награда ожидает нас!»

Изредка отцы получали знамения Божественного благоволения: духовные утешения, помогавшие преодолевать тяготы, например, блаженное отдохновение после трудов в конце дня. Когда заботы и невзгоды, казалось, вот–вот сокрушат, когда вроде не оставалось сил, вдруг в душе вспыхивал радостный огонек: он возгорался не от каких‑то внешних обстоятельств, а от духовной сути самой жизни, подвига братии, от Божией благодати, явленной в церковных службах.

Их о. Серафим любил больше всего, ведь только в них он приобщался жизни совсем в другом измерении, без которого всё земное существование оказалось бы бессмыслицей. Для него церковные службы являлись ступеньками в вечность.

У людей, всю жизнь исповедующих Православие, со временем появляется чувство обыденности: посещение церкви становится привычным долгом, во многом утерявшим смысл, — этаким испытанием на выносливость. С о. Серафимом ничего подобного не случалось. Ни на одной службе он не пребывал в праздности, из каждой минуты богослужения извлекал пользу. Его собрат вспоминает: «Отец Серафим — натура очень чуткая, и он всегда знает, чего хочет. Поэтому каждая церковная служба обогащала его».

А приходил он в церковь уже в 5 утра, заставляя себя подняться с кровати и выйти в холод во тьму (зимой светает намного позже). Он твердо стоял на том, что каждый день должно совершать полный круг богослужений. Порой он сокращал лишь чтение Псалтири, но ни одной службы не пропускал. В первые годы, когда отцы жили в скиту одни, они неукоснительно следовали этому правилу, даже если приходилось весь день пребывать в городе. Тогда службу проводили прямо в машине по дороге: о. Серафим сидел за рулем, а о. Герман читал стихиры. Эта традиция — богослужение в пути — продолжалась и когда Братство пополнилось новыми людьми. Один из них, немало поездивши с о. Серафимом, вспоминает: «В основном мы читали молитвы Пресвятой Троице, разные тропари (особенно святым угодникам). Завершали мы обычно прославлением Богородицы. На обратном пути непременно пели тропарь преп. Герману, когда подъезжали к скиту. Отец Серафим знал все эти тексты наизусть и пели мы их не только путешествуя, но и при всяком удобном случае». Один из братии вспоминает, что в дороге каждый сидящий в машине по очереди вслух читал Иисусову молитву, отсчитывая по четкам.

Отец Серафим следил за тем, чтобы в ежедневных трудах и заботах каждый брат не лишался полного круга богослужений. Когда кто‑либо по занятости пропускал службу, о. Серафим потом повторял ее отдельно для этого брата.

Церковная музыка входила в жизнь о. Серафима неотъемлемой частью. Святые Отцы учили, что музыка — самая близкая душе форма общения, именно музыкой полнится душа, входящая в Рай. И, конечно, наиболее духовна церковная музыка. «Самая утонченная классическая музыка подводит душу к молитве, — говорил о. Герман братии, — а музыка церковная — это музыка молитвы». Поэтому в монашестве, о. Серафим более не стремился слушать классическую музыку, хотя некогда она оказала на него решающее воздействие — привела к Богу. В первые годы в скиту он вообще не слушал классики. Много позже, когда появились молодые братия, он купил магнитофон и записи классических произведений, дабы души молодого поколения, изуродованные грубыми современными ритмами, могли приобщиться к высокой музыке.

Многих американцев–новообращенных особенно привлекали византийские духовные песнопения, их минорные звучания исполнены таинственности. Отцу Серафиму более по душе были простые русские церковные песнопения. Но своего мнения он не навязывал и полагал глупым спорить «что лучше, русская или греческая церковная музыка». Величие русского церковного пения (и особенно древнего знаменного распева) затрагивало самые сокровенные струнки его души. Мелодии вкупе с литургической поэтикой, слушаемые им многие годы, вошли в плоть и кровь, всеми фибрами душе он был настроен на эту музыку.

Вне богослужений в церкви о. Серафим хранил память Божию, непрестанно творя Иисусову молитву, работал ли, гулял или отдыхал. То же настоятельно рекомендовалось и братии. С начала существования скита отцы Серафим и Герман установили строгое монашеское правило: входить в комнату с Иисусовой молитвой. В старину таким образом монахи остерегали себя от козней бесов, являвшихся в келиях пустынников нежданно–негаданно.