Глухо осудит «Монархию» и св. Антонин Флорентийский (1389—1459)[3], а Тридентский Собор, в 1545 году, осудит ее уже громко[4]. Но вековая тяжба Данте с Римскою Церковью все-таки ничем не кончится: он не осужден и не оправдан. Так и остался нерешенным вопрос, кто он такой, – еретик или верный сын католической Церкви. Но может быть, лучше было бы для Церкви осудить его, чем сделать с ним то, что будет сделано, – не увидеть его, не услышать, забыть; потому что, надо сказать правду, как она ни странна и ни маловероятна: в Церкви так же или еще больше, чем в миру, Данте забыт. Мгновенный огонь костра был бы менее жесток, нежели этот вечный холод забвения; огненные гробы ересиархов – меньшая казнь, в аду, чем ледяные гробы «сынов Иудиных» – предателей.

Данте – «еретик» не осужденный. В чем же ересь его? А вот в чем.

«Некогда гнусная алчность, cupiditas, старейшин фарисейских осквернила древнее священство... и погубила возлюбленный город Давидов (Иерусалим)... Так и вы ныне... влечете за собой все стадо Христово в бездну погибели, – пишет Данте кардиналам Римской Церкви, после гибели императора Генриха VII. – Я, хотя и малейшая овца стада, никакой пастырской власти не имеющая, – все же милостью Божьей, есмь то, что есмь... и ревность по доме Его снедает меня... О, Святейшая Матерь, невеста Христова, каких ты себе детей породила, к стыду своему!.. Но знайте, Отцы, что не я один так думаю... И всегда ли все будут молчать, an semper et hoc silebunt?»[5] Здесь уже слышатся первые гулы того великого землетрясения, которое начнется, но не кончится в Реформации.

Логовом своим сделала Римская Церковь «то место, где каждый день продается Христос». – «Древняя Волчица», antica lupa[6], ненасытимая Алчность, проклятая Собственность, или, как мы сказали бы, «социальная проблема», решаемая навыворот, не человеком и Богом, а человеком и диаволом: вот главная для Данте причина того, что мир погибает во зле, и «род человеческий блуждает во мраке, как слепой»[7].

В небе седьмом, Сатурна, где бесчисленные Огни, души святых, нисходят по высочайшей лестнице, св. Петр Дамианский обличает Римскую Церковь.

«Доколе же, о Господи, Ты терпишь?» Так он сказал, и множество Огней, По лестнице сошедши, закружилось, И каждый круг их делал все прекрасней. И, подойдя к нему, остановились, И возопили столь великим воплем, Что я ни с чем его сравнить не мог бы, И слов не понял, – так был оглушен. И обратился, в изумлении, к той, Которая вела меня... Она, как мать На помощь к сыну, бледному от страха, Торопится, сказать мне поспешила: ...«О, если б ты услышал в этом вопле, Который испугал тебя, мольбу, То понял бы, что суждено тебе Святое мщенье Божие увидеть Еще до смерти»[8].

Так начинается Страшный Суд над Римскою Церковью, а кончается так:

«Слава Отцу, Сыну и Духу Святому!» – поет весь Рай в небе Неподвижных Звезд, и Данте видит четыре пламенеющих факела – апостолов Петра, Иакова, Иоанна и Адама. Вдруг белое пламя Петра,

Так, разгораясь, начало краснеть, Как если бы свой белый свет Юпитер Во рдеющий свет Марса изменил.

Хор Блаженных умолк, и, в наступившей тишине,

Сказал мне Петр: «Тому, что я краснею, Не удивляйся; ты сейчас увидишь, Как покраснеют все от слов моих. Престол, престол, престол мой опустевший Похитил он, и пред Лицом Господним, Мой гроб, мой гроб помойной ямой сделал, Где кровь и грязь, – на радость Сатане!»

Кто этот «он»? Только ли папа Бонифаций VIII? Нет, и тот, кто за ним, – за маленьким Антихристом – великий.

Тогда все небо покраснело так, Как на восходе иль закате солнца, Краснеет густо грозовая туча... Я думаю, такого не бывало Затмения на небе с той поры, Как распят был Сын Божий на земле[9].

Самое страшное в этом Страшном Суде над Церковью – то, что он так несомненен: кто, в самом деле, усомнится, что если бы Петр увидел, что происходило в Церкви, за тринадцать веков до времени Данте и в последующие века, он покраснел бы от стыда и сказал бы то, что говорит у Данте: