«Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев, родных мне по плоти, мог бы сказать и Данте, как Павел» (Рим. 9, 3).

Праведного язычника, Рифея Троянца, Данте видит в раю, в сонме великих святых.

За то, что отдал прямоте душевной Там, на земле, он всю свою любовь, Бог открывал ему глаза слепые, От благодати к благодати, На будущее искупленье наше; И он уже в него поверил так, Что не терпел языческого смрада И обличал порочный род людской[21].

Спасся праведный, почти святой, язычник Рифей, а не менее святой Виргилий погиб:

Я небо потерял за то, что во Христа Не верил; нет иной вины за мной[22].

Это могли бы сказать с Виргилием все погибшие невинные, в дохристианском человечестве, потому что не верить во Христа, еще не пришедшего, – какая же это вина?

Как много есть желающих бесплодно, — Таких, кто мог бы утолить желанье, Но мучиться им будет вечно! Я мудрого Платона разумею, И Аристотеля, и множество других, —

так он (Виргилий) сказал, —

...и, вдруг челом поникнув, Умолк, в смущении[23].

А когда опять заговорит, то скажет:

...праведным судом Я обречен на вечное изгнанье[24].

Изгнан, вместе с некрещеными младенцами, в жалкий, детский ад, где слышатся «не громкие вопли, а только тихие вздохи» неутолимой тоски[25]. Если разум Данте соглашается и с этим «праведным судом», то сердце его с ним согласиться не может, но опять молчит, не спрашивает: «За что?», а только тихо плачет, как один из тех некрещеных младенцев в аду.

Праведность всего дохристианского человечества олицетворяется для Данте в «мудром учителе», «сладчайшем отце» его, Виргилии, в ту минуту, когда говорит ему поэт Стаций, обращенный им в христианство язычник:

Ты был тому подобен, кто светильник Несет во мраке позади себя, Светя, в ночи другим, но не себе, — Когда предрек: «Век новый наступает, Свет правды скоро воцарится в мире, Божественный нисходит с неба Отпрыск... Я обращен тобою ко Христу[26].