...О Юпитер, За нас распятый на земле, ужели Ты отвратил от нас святые очи? Или, быть может, в бездне сокровенной Премудрости своей, Ты нам готовишь Неведомое благо?[2]

Вся «Комедия» есть не что иное, как утвердительный ответ на этот вопрос: да, «неведомое благо» готовится людям в грядущем явлении того Божественного Существа, под видом «Гончей», Veltro, о котором возвещает Виргилий, когда, по выходе из «темного леса», перед сошествием в ад, Данте встречает «Волчицу».

Тебе иным путем отсюда выйти должно... Затем, что здесь Волчица стережет... Всех убивая встречных... Лютый голод Ее таков, что никогда ничем Насытиться не может: Чем больше ест она, тем голодней. Со многими блудит она зверями, И будет с большим множеством блудить. Но Гончая придет убить Волчицу. Не золото той Гончей будет пищей, Но добродетель, мудрость и любовь. Меж войлоком и войлоком родится И жалкую Италию спасет... Волчицу же из городов и весей Загонит снова в ад, откуда в мир Ее когда-то выманила зависть[3].

Самое близкое к Данте и частное явление этой «древней Волчицы», antica Lupa, есть Римская Курия, или даже вся Римская Церковь, а самое далекое и общее – «алчность», «жадность», cupidigia – то царящее в мире зло, которое мы называем «социальным неравенством».

О Жадность, всех живущих на земле, Ты поглотила так, что к небу Поднять очей они уже не могут![4] Будь проклята, о древняя Волчица, Что в голоде своем ненасытимом, Лютее всех зверей![5]

Кто эта «Волчица», понять легко. Но кто же «Гончая»? Много у Данте темных загадок, крепко замкнутых дверей, от которых ключи потеряны; но из всех загадок темнейшая, крепчайшим замком замкнутая дверь, – эта.

Кажется, два самых ранних истолкователя «Комедии», Безымянный, Anonimo (между 1321 и 1337 гг.) и Пьетро Данте, ближе всех остальных к разгадке. Оба они видят в «Гончей», Veltro, «Христа Судию» Второго Пришествия[6]. Очень вероятно, что истолкование это идет от самого Данте, через сына его. Но если так, то, по-видимому, сам Данте не хотел разгадать загадку до конца; или те, кто от него слышал истолкование, не поняли его, как следует, потому что если имя Veltro, как очень на то похоже, есть тайнопись Иоахимова «Вечного Евангелия» – откровение уже не Второго Лица, Сына, а Третьего, Духа, то и само явление Божественного Существа, чей геральдический образ для Данте есть ослепительно белая и быстрая, как молния, «Гончая», будет явлением тоже не Сына, а Духа[7].

Вот для чего «святые очи отвратил от нас Распятый»: чтобы «приготовить нам неведомое благо». Два бывших и ведомых блага: первое – создание мира; второе – Искупление, а третье, будущее, неведомое, – явление Духа. В этом третьем благе будет что-то прибавлено к начатому, но не конченному в первых двух: мир создал Отец, искупил Сын, оправдает Дух. Это, идущее от Духа, третье благо и есть, может быть, то, что Ориген называет «восстановлением всего», apokatastasis ton panton, и о чем говорит Павел:

Да будет Бог все во всем (I Кор. 15, 28).

Вот что значит: «лучше для вас, чтоб Я ушел».

О, тихий Свет Христов, вознесся Ты на небо, Чтоб слабых глаз моих не ослепить!

«Отступи от меня, чтоб я мог подкрепиться»...

Сын «ушел» – «отступил», чтобы мог прийти Дух.

Каждый бедный человек, каждый пастух в Апеннинских горах и каждый нищий брат св. Франциска Ассизского, понял бы в те дни, что значит: «меж войлоком и войлоком родится». Очень дешевая и грубая шерстяная ткань, которая шла на одежду бедных людей и рясы нищих братьев, изготовлялась из «войлока», feltro[8]. Это значит: будет рождение Духа в такой же нищете, как рождение Сына в вифлеемских яслях, на соломе. Данте согласен и в этом, как во всем, с первым благовестником Духа, Иоахимом Флорским: «Истинный монах (служитель Духа) ничего не почитает своим, кроме кифары»[9].