Первым исповеданием Трех кончается «Новая жизнь». – «Часто и недаром упоминалось в повествовании моем (о жизни Беатриче) число Девять; то же число имело и в смерти ее великий смысл»[17]. Ибо, «в первый час девятого дня месяца, по счислению Аравийскому, отошла от нас душа ее благороднейшая, а по счислению Сирийскому, – в девятый месяц года; по нашему же счислению, – в тот год, когда девять раз исполнилось число совершенное (десять: 10 х 9 = 90, – год смерти Беатриче, 1290)... Ибо этим числом (Девятью) была она сама... Три есть корень Девяти... Если же Три, само по себе, производит Девять, и если начало всех чудес – Три: Отец, Сын и Дух Святой, Три в Одном, то Дама эта была сопровождаема числом Девять для того, чтобы показать, что сама она была Девятью – тем чудом, чей корень есть... единая Троица»[18].

В жизни смертной женщины совершается для Данте чудо Пресвятой Троицы. Тут надо выбрать одно из двух: это или кощунство кощунств, ересь ересей, или в этом религиозном опыте Данте заключена какая-то великая, новая, для нас непонятнейшая и неизвестнейшая истина.

«Новая жизнь» кончается первым явлением Трех, а последним – «Комедия».

Когда третий вождь Данте, св. Бернард, после молитвы за него к Пресвятой Деве Марии, так же исчезает, как два первых вождя, Виргилий и Беатриче, Данте остается один, лицом к лицу с Единым в Трех.

Ни слов мне не хватает, чтоб сказать, Ни памяти, чтоб вспомнить то виденье. Как у того, кто чувствует, проснувшись, Лишь смутное в душе волненье сна, Но ничего уже не помнит ясно, — Так у меня почти совсем исчезло Из памяти то чудное виденье, Но сладость, им рожденная, осталась... О, горний Свет, превосходящий все, Что скудный разум наш постигнуть может, Верни душе моей хотя немного Из явленного мне, и даруй силу — Того огня хотя бы только искру Векам грядущим передать![19]

Большей власти над человеческим словом, чем Данте, никто не имел; но вот эта власть изменяет ему. Как путник в горах, по мере восхождения на высоты, видит, что кончаются деревья, злаки, мхи, – так видит Данте, что на той высоте, которой он достиг, все человеческие слова кончаются.

Отныне будет речь моя, как смутный лепет Сосущего грудь матери младенца[20].

Но может быть, лучше всех внятных слов выражает этот младенческий лепет благоговейный ужас и восторг перед Неизреченным Светом.

...Таков был этот Свет, Что, если б от него отвел я очи, То слепотою был бы поражен. Но вынести его я мог тем легче, Чем дольше на него смотрел. О, Благодать Неисчерпаемая, ты дала Мне силу так вперить мой взор в тот Свет, Что до конца исполнилось виденье![21]

Тот же свет осиял и Павла на пути в Дамаск и скольких еще святых: можно сказать, что первичный опыт святости и есть явление этого Света. «Блеск ослепляющий, белизна сладчайшая, – вспоминает св. Тереза Испанская. – Солнечный свет перед этим так темен, что и глаза на него открывать не хотелось бы. Разница между этими двумя светами такая же, как между прозрачнейшей, по хрусталю текущей, отражающей солнце, водою – и темнейшей по темной земле под темным небом текущей... Тот Божественный Свет кажется естественным, а солнечный – искусственным. И так внезапно являет его Господь, что если бы надо было только открыть глаза, чтобы увидеть его, мы не успели бы... Я это знаю по многим опытам»[22].

Дантова опыта не знала св. Тереза, но вот эти два опыта совпадают с такою точностью, что совпадение это делает более чем вероятным их подлинность.

...В той бездне изначальной, я увидел В одной любви соединенным все Рассеянное бесконечно в мире... И понял я, что Бог – простейший Свет... ...Там, в глубине Субстанции Предвечной, Явились мне три пламеневших круга Одной величины и трех цветов. Казалось, первый отражен вторым, Как радугою – радуга, а третий был Как бы одним огнем, равно дышавшим Из них обоих. О, как тщетно слово Пред тем, что мыслью понял я тогда; Как тщетна мысль пред тем, что я увидел! О вечный Свет, себе единосущный, Себя единого в Отце познавший, Собой единым познанный лишь в Сыне, Возлюбленный Собой единым, в Духе! В том круге огненном, что мне сначала В Тебе казался светом отраженным, — Когда я пристальней в него вгляделся, Увидел я внутри, – того же цвета, Как самый круг, – наш образ и подобье.

«Наш образ», человеческий, в Боге, есть Лик Христа. Вот когда наконец Данте увидел Его, лицом к лицу: увидел, но все еще не узнал и не понял.

И погрузил в Него я взор мой так, Что был тому геометру подобен, Который ищет квадратуры круга... Я все хотел постигнуть и не мог, Как сочетается тот Образ с кругом, И как в него он вписан, и зачем. Вдруг молнией был поражен мой ум, — Я понял все, но в тот же миг Потухло все в уме изнеможенном. И обращала все мои желанья, Как ровно-движимое колесо, Опять к себе единой та Любовь, Что движет солнце и другие звезды[23].