Сестра Марфо-Мариинской обители Ольга Серафимовна Дефендова привезла мне в Гребнево для помощи по хозяйству молодую верующую няню. Ольга Серафимовна наставляла няню Катю молиться, говоря, что, находясь в нашей семье, девушка может спасать свою душу. Катя эта была из деревни, из недавно пришедших к Богу. Ей в селе не давали паспорта, что практиковалось в 50-е годы, чтобы удержать молодёжь, убегавшую в города.

Я видела, что Катя никакого понятия не имеет о жизни в большой семье. Она мне говорила: «Давайте делать все по очереди: например жарить картошечку, помешивать её, а самой в это время читать про себя молитву. Это надо так делать, чтобы не рассеиваться, а быть сосредоточенной в молитве. Гладишь белье — молись и т. д. В общем, одно дело сделаем, потом другое, ведь спешить-то нам некуда». Я с удивлением слушала Катю. Хотелось ей ответить, да сдержалась я, думала, что она сама потом все поймёт. Эх, не одно, а четыре-пять дел сразу делает хозяйка! Надо помнить о том, что печь разгорается и через десять-пятнадцать минут надо начать засыпать уголь. Надо одновременно следить, чтобы дети одевались и умывались, иначе опоздают в школу. Тут же жаришь, готовишь завтрак. Вдруг все бросаешь и летишь на второй этаж, где закашлялся Федя. Так целый день и кидаешься из одного угла дома в другой: там пол подтираешь, там Любочку переодеваешь, белье без конца замачиваешь, полощешь, так как рвота при коклюше детей мучает все шесть недель.

Да, Катя скоро заметила, что у нас не до непрестанной молитвы: обед варится, а в это время стираешь, гладишь белье, но слушаешь, как школьник урок свой долбит. А тут ещё племянников трое в дом врываются, батюшка просит подать еду больной бабушке (свекрови) и т. п.

Екатерина повесила голову. Что с ней? Оказалось, что пятилетний племянник наш украл у неё всю её месячную зарплату, но она постеснялась нам это сказать. Уже прошло четыре дня, когда я спросила Петю: «Ты взял деньги у нас? Скажи, а то няня плачет». Малый уже потерял деньги, но показал сам, где они лежали: внизу шкафа, на полочке, дверка туда была не заперта, легко открывалась. На вопрос мой, зачем ему деньги, он сказал, что хотел купить себе телевизор. А телевизор тогда только что появился, и у нас в доме тоже. Родственники наши, никогда не ходившие к нам в прошлые годы, теперь спешили к нам, как только до них доносились звуки телевизора. Батюшка мой догадался поставить телевизор над лестницей, освободив все три комнаты от этого чуждого православной семье предмета. Однако шуму в доме прибавилось. Впоследствии мы строго выключали телевизор на время постов, но бывали и исключения. В те годы ничего безнравственного мы по телевизору ещё не замечали, а если показывали что-то по Чехову, Гоголю, Островскому или тому подобное, то и мы с батюшкой смотрели телевизор с удовольствием, Правда, я замечала, что после сидения у телевизора трудно бывает молиться, даже сон пропадает. Я каялась, но противостоять всем в семье не могла, да и сама порой надеялась увидеть что-то хорошее. Увы, хорошее пропало!

А в начале 1960 года, когда я в батюшкином кабинете сидела над больным Федюшей, то я молилась со слезами о его выздоровлении, и детские программы по вечерам не могли прервать моего слёзного вопля перед Богом.

В апреле, когда болезнь утихала, около двенадцати часов дня я услышала Федин кашель. Я прибежала на второй этаж, взяла на руки двухмесячного младенца — и вдруг...

Я позвала мужа: «Володя! Федя умирает!» Отец схватил меня за локоть и высунул мою руку с ребёнком за окно. Там был ещё мороз. Головка Феди в чепчике лежала на моей ладони. «Постоим, может быть, отдышится», — сказал отец. Он поддерживал мою руку с ребёнком и меня саму. Мы молча стояли несколько минут, мы молились. Личико Феди было бело, как снег, и спокойно, недвижимо; безжизненные глазки широко открыты. Он не шевелился, внутренние мышцы его были расслаблены, и через пелёнки мне на ноги вылилось все, что было у ребёнка внутри. Я почувствовала, что душа Феденьки улетела, а это безжизненное тельце стало мне вдруг, как чужое. «Господи! Господи!» -без слов стучали наши сердца. И Господь явил Свою силу: личико ребёнка вдруг стало подёргиваться, глазки закрылись, бледность стала пропадать. Отец тут же втянул через форточку мою руку с сыном. «Скорее грей его», — сказал муж и помог мне лечь так, чтобы засунуть под мышку головку ребёнка. Слава Богу, что Володя был рядом, а то я упала бы, ноги мои подкашивались. Но от радости не умирают. Мы поцеловались и душой возблагодарили Господа. Мы почувствовали, что Бог слышит нашу молитву.

Под праздник Благовещения все дети заболели ещё гриппом. К кашлю присоединились насморк, температура, хрипы в лёгких. Врач прописал банки, горчичники. Приходила учительница (таких было мало), рассказывала, что за уроками она своего голоса не слышит — такой грохот стоит от беспрерывного кашля сорока человек. Великим постом эпидемия охватила всех детей. Наши все лежали в жару, слабые, капризные, расстроенные: ни игр, ни книг, ни церкви с богослужениями — одни только уколы, лекарства, врачи. Батюшка уехал на службу, а няня Катя собралась в храм. «Как же ты меня одну оставляешь? Надо и за печкой следить, и к Феде бегать, и ужин готовить. Ведь вечером надо накормить батюшку, шофёра, детей... А из храма придут, как всегда, богомольцы к нам на ночлег. Придёт и медсестра ставить детям банки! Кому воды дать, кому горшок, кому спирт, спички — да мне хоть разорвись, не успеваю дверь отпирать, а Федюшка кричит — бутылочку с молочком держать ему некому!» Но нянька ушла, сказав: «В праздник такой грех работать...» А вернулась она вечером — плач, крик стоит, я с ног сбилась, никак всех своих больных не ублажу. «Нет, тут не спасёшь душу», — решила Екатерина. Она вызвала к нам в Гребнево своего духовника, чтобы он, видя обстановку в доме, дал ей своё благословение от нас уйти.

Нарочно меняю имя священника, потому что живы те, кто знал его. После посещения Гребнева он жил ещё тридцать восемь лет, умер в глубокой старости. Надеюсь, что за эти годы он вырос духовно и Господь открыл ему то, чего в 1959 году он ещё не понимал.

Отец Виталий пользовался большим уважением как моих родителей, так и Ольги Серафимовны. Все вместе и прибыли они к нам в Гребнево на легковой машине. Мой батюшка был дома, поэтому кругом все было в полном порядке: тепло, чисто, вазы с яблоками, нарядные дети рядышком сидят на диване — в общем, парад. Няня Екатерина, как обычно, в платочке, длинной юбке до пола, подходя под благословение, с умилением на лице кланялась своему духовнику, касаясь рукой пола.

Отец Виталий внимательно осмотрел все комнаты, нашёл все в норме, но сказал: «Да, хозяйство большое. Тут надо прислугой сильную бабу иметь, Екатерина наша для этого дела не подходит. Ей для духовного роста надо читать душеспасительную литературу, часто посещать богослужения, вычитывать молитвенные правила... А в многодетной семье это все едва ли возможно». Все благоговейно сели за трапезу, но за обедом царила какая-то натянутая атмосфера. Николай Евграфович, как всегда, вёл разговоры на высокие темы, а мой Владимир радушно угощал, но был очень сдержан. «Будто инспектор к нам прибыл, чтобы все проверить», — шепнул он мне тихо. Дети поняли настроение отца и притихли: девочки притаились в кукольном уголке, Сима молча и недоверчиво следил за гостями, только Коленька оживлённо съедал взглядом каждого, стараясь понять, что происходит. Я попросила разрешения поговорить с отцом Виталием.

Мы сели за стол. Я надеялась в лице отца Виталия найти опытного духовника, который помог бы нам наладить жизнь семьи так, чтобы это не было мне не по силам. Я просила отца Виталия благословения на такую супружескую Жизнь, чтобы больше мне не рожать детей, ибо я уже выбилась из сил.

— О нет, — ответил священник, — детей рожать — ваша обязанность!

— Тогда не увозите от меня няньку, потому что одна я не в состоянии справиться с делами, — умоляла я, — сейчас нам трудно, но уже март. Скоро окончится сезон отопления, детей не надо будет собирать в школу, они будут целыми днями гулять, дома станет тихо. Феденька поправится, подрастёт, а бабушка с дедушкой на лето приедут к нам. О, они мне очень помогают: бабушка поварит, а дед так умело занимается со старшими детьми! Тогда няня Катя пусть и уходит от нас, а пока я не могу её отпустить: дети устали от болезней, Федя так слаб и мал, а впереди уборка дома перед Пасхой, тяжёлые дни Страстной недели, когда к нам в дом приходят ночлежники из окрестных деревень, старички...