Посему, чтобы не происходило ничего этого, ограничивай молитву39 испрошением сего пособия – хлеба, ища снеди, приправляемой тебе самой природой. И сия приправа есть добрая совесть, при правильном употреблении хлеба всего более его услаждающая. А если желательно тебе усладить и ощущение гортани, то пусть приправой у тебя будет скудость, пусть не прилагается сытость к сытости, побуждение к принятию пищи не притупляется пьянством, но вкушению оной да предшествует у тебя, по заповеди, пролитие пота. В поте и труде будешь есть хлеб (Быт. 3, 19). Видишь ли, какая первая приправа пищи, по Писанию? Достаточно для тебя сей только потребностью занимать мысль свою; лучше же сказать, до этого только связывать душу попечениями о хлебе. Но скажи Тому, Кто изводит из земли пищу (Пс. 103, 14), скажи Тому, Кто питает вранов (Пс. 146, 9), дает пищу всякой плоти (Пс. 135, 25), отверзает руку и исполняет все живущее по благоволению (Пс. 144, 16): «От Тебя моя жизнь, от Тебя да будет и средство к жизни. Ты даждь хлеб, то есть даруй иметь пищу от праведных трудов». Ибо если Бог есть правда, то не от Бога имеет хлеб, кто имеет пищу от любостяжательности.

Сам ты властелин испрашиваемого в молитве, если довольство твое не из чужого, если доход твой – не от слез другого, если при твоей сытости никто не сделался голодным, если при твоем излишестве никто не воздохнул. Особенно же Божий хлеб таков, это – плод правды, клас мира, несмешанный с семенами плевел и неоскверненный ими. Если же, возделывая чужое поле, без стыда делая неправду и записями закрепив незаконное приобретение, скажешь потом Богу: даждь хлеб, то другой будет внимать этим словам твоим, а не Бог; потому что плод неправды плодоприносит естество, противное Богу. Кто старается о правде, тот от Бога приемлет хлеб; а кто возделывает неправду, того питает снабдитель неправды. Посему, взирая на совесть свою, приноси Богу прошение о хлебе, зная, что у Христа нет общения с Велиаром. Если принесешь дар от неправды, то дар твой – цена пса и плата блудницы (Втор. 23, 18). Хотя прикрасишь подаяния щедростью, однако ж от Пророка, гнушающегося такими приношениями, услышишь: К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов, и туком откормленного скота, и крови тельцев и агнцев и козлов не хочу... курение отвратительно для Меня (Ис. 1, 11, 13); и в другом месте: приносящий агнца в жертву – то же, что задушающий пса (Ис. 66, 3) вменится. Посему, если от Господа имеешь хлеб, то есть от праведных трудов, то позволительно тебе приносить Ему начатки от плодов правды.

Прекрасно же и присовокупление слов: на сей день. Ибо сказано: хлеб наш насущный дай нам на сей день. В этом слове заключается другое любомудрие: произнося это, должен ты дознать, что жизнь человеческая однодневна. Собственность каждого – одно только настоящее, а надежда на будущее остается в неизвестности; не знаем, что родит тот день (Притч. 27, 1). Для чего мучим себя неизвестным, томим заботами о будущем? Сказано: довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6, 34), где заботой называется злострадание. Для чего прилагаем попечение об утрии? Посему Господь тем, что повелевая говорит: сей день, запрещает тебе заботу об утрии, как бы следующее внушая тебе словом: «Кто дал тебе день, Тот даст и потребное на день. Кто сияет солнце (Мф. 5, 45); Кто уничтожает ночную тьму, Кто показывает тебе луч света, Кто вращает небо, чтобы над землей стало светило, Кто дает тебе это и многое другое, Тот ужели имеет нужду в твоем содействии, чтобы удовлетворить твоей плоти, снабдив его потребным? Какую тщательность о собственной жизни привносит от себя естество бессловесных? Какие пашни у вранов, какие житницы у орлов? Не одна ли у всех снабдительница жизни

39 Так в рукописи.

– Божия воля, которой все содержится? Вол, или осел, или другое какое бессловесное, не учась, от природы имеют любомудрие, и хорошо располагают настоящим; о том же, что будет после, нет у них никакой заботы».

Ужели мы имеем нужду в советниках, чтобы уразуметь эту кратковременность и однодневность плотской жизни? Не вразумляемся тем, что бывает с другими? Как не уцеломудриваемся собственной своей жизнью? Что было пользы от большого заготовления тому богачу, который обольщал себя неосуществимыми надеждами, разорял, строил, собирал, роскошествовал, чего достало бы на многие годы, то в суете надежд запирал в житницы? Не одна ли ночь обличила всю эту мечтательность надежды, как суетное некое сновидение о чем-то нестоящем внимания? Жизнь телесная ограничивается одним настоящим, а жизнь, предоставляемая надежде, есть собственность души. Но человеческое неразумие погрешает в употреблении той и другой, думая телесную жизнь продлить надеждами, а жизнь душевную тратя в наслаждениях настоящим. Посему-то душа, занимаясь видимым, по необходимости делается чуждой надежды существенной и действительной, по надежде опираясь на непрочное, – и сим не овладевает, и чего надеялась, того не имеет.

Посему научимся из настоящего совета, чего надлежит просить сегодня, и чего впоследствии. Хлеб – сегодняшняя потребность, а Царствие – уповаемое блаженство. Сказав же о хлебе, Писание разумеет под сим всякую телесную потребность. Если сего станем просить, уму молящегося будет явно, что забота его об однодневном. Если же просим чего-либо из душевных благ, то явно, что прошение имеет в виду всегда пребывающее и нескончаемое, на что Господь и повелевает наипаче взирать молящимся как на важнейшее, удовлетворяющее и первой потребности. Просите, говорит Он, Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6, 33) о Христе Иисусе нашем. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.

Слово 5-е

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого (Мф. 6, 12–13)

Слово, простираясь вперед, вошло на самый верх добродетели. Ибо словами молитвы изображает, каким, по его требованию должен быть приступающий к Богу; показывает, что он уже вне пределов естества человеческого и уподобляется по добродетели Самому Богу; так что делая то, что свойственно делать одному Богу, по-видимому, и сам делается вторым богом. Ибо оставление долгов есть Божие свойство, и свойство преимущественное,– сказано: кто может прощать грехи, кроме одного Бога (Лк. 5, 21). Посему, если кто в жизни своей уподобился отличительным чертам Божия естества, то сам некоторым образом делается тем же, с кем сходство показал в себе точным уподоблением.

Итак, чему же учит слово сие? Во-первых, с дерзновением, на какое приобретено право предшествовавшей жизнью, сознать в себе уподобление Богу, и тогда уже осмелиться называть Бога Отцом своим и просить прощения в прежних прегрешениях; потому что не всякому просящему возможно получить то, чего желает, но тому, кто делами приобрел себе право просить40 с дерзновением. Ибо сие прямо внушает нам Господь в настоящем изречении, а именно: приступая к благодетелю, будь сам благодетелем; приступая к доброму, будь добрым; приступая к правдивому, будь правдивым; приступая к терпеливому, будь терпеливым; приступая к человеколюбивому, будь человеколюбивым; а также будь и всем иным, приступая к добросердому, к

40 Сие место переведено по рукописи и по изданию Элера.

благосклонному, к общительному в благах, к милующему всякого, и если еще что усматривается божественного, во всем этом уподобляясь произволением, приобретай тем себе дерзновение на молитву. Посему, как невозможно лукавому освоиться с добрым, и покрытому нечистыми сквернами иметь общение с чистым и нескверным, так приступающего к Божию человеколюбию отлучает от оного жестокосердие. Посему, кто за долги держит человека в своей власти и обходится с ним жестоко, тот нравом своим устранил себя от Божия человеколюбия. Ибо какое общение у человеколюбия со зверством, у любвеобильного расположения – со свирепостью, и у всего прочего, что по противоположности злу представляется принадлежащим противной стороне, и в таком непримиримом ему сопротивлении, что преданный одному необходимо удален от противоположного? Как сделавшийся добычей смерти уже не жив, и наслаждающийся жизнью удален от смерти, так приступающему к Божию человеколюбию совершенно необходимо быть чуждым всякой жестокости. А кто соделался чуждым всего разумеемого под именем порока, тот некоторым образом по такому нраву делается богом, доводя до преспеяния в себе то, что разум признает и о Божественном естестве.

Видишь, до какого величия Господь возвышает слушателей словами сей молитвы, прелагая некоторым образом естество человеческое в Божественное, и узаконяя, чтобы приступающие к Богу сами сделались богами? «Для чего, – говорит Он,– ты, поражаемый страхом, бичуемый своей совестью, раболепно приходишь к Богу? Для чего сам себе заграждаешь дерзновение, заключенное в свободе души и изначала существенно принадлежащее естеству? Для чего льстишь словами Необольстимому? Для чего с услужливыми и угодливыми речами обращаешься к Тому, Кто взирает на дела? Тебе, одаренному свободой и благоразумием, можно со властию иметь всякое благо, какое только дается от Бога. Будь сам себе судьей. Произнеси себе спасительный приговор. Желаешь, чтобы отпущены были тебе Богом долги? отпусти сам; Бог изрек приговор, твой суд над соплеменником, в котором ты властен, каков бы то ни был, есть и твой приговор. Что сам о себе знаешь, то подтверждено о тебе и Божиим судом».