"Многоуважаемый Пётр Нилович!

Я считаю, что Солженицын должен послать этому нео эмигрантскому - (в этом нео они видят какой то особенный укор!) - откровенно враждебному нашей стране. Я пытаюсь срочно вызвать Солженицына, местонахождение которого мне сейчас неизвестно, в Москву. Жду ваших указаний.

Твардовский.

11 апреля"

(Указаний после того не получил Твардовский и, изнывая, через сутки позвонил Демичеву сам. Тот "А-а, пусть как хочет". А вы, мол, расхлебаете! Ещё в большем угрызении стал Твардовский искать меня.) А слова-то телетраммы никак не складываются. Что-то наскрёб, но совсем без ругани, понёс показывать. - A. T. разгневался: слабо, не то. Я его мягко похлопал по спине, он пуще вскипел:

- Я - не нервный! Это - вы нервный!

Ну, ин так. Не пишется. Утро вечера мудреней, дайте подумать, завтра утром пошлю, обещаю. Кое-как отпустили А на душе - мерзко. Л. К. Чуковская с недоумением:

- Не понимаю. Игры, в которые играют тигры. Лучше устраниться.

И правда, что за морок? Как мог я им обещать! Да разобраться-то надо? Цепь загадок:

1) как могло случиться, что такую телеграмму вообще доставили? или огрех аппарата - или провокация КГБ.

2) кто такой Луи?

3) "ещё один экземпляр"! а где и кем доставлен первый? (И оба же - не бесплатно! И деньги за мой "Корпус" уже пошли на укрепление Госбезопасности!)

Пока неотклонимо готовится мой залп из пятидесяти "Изложений", узнать о Луи - и сразу находится бывшая зэчка, сидевшая с ним в карагандинском лагере, приносит дивный букет: никакой не Луи, Виталий Левин, сел необучившимся студентом, говорят - что-то с иностранными туристами, в лагере был известным стукачом, после лагеря не только не лишён Москвы, но стал корреспондентом довольно "правых" английских газет, женат на дочери английского богача, свободно ездит за границу, имеет избыток валюты и сказочную дачу в генеральском поселке в Баковке по соседству с Фурцевой. И рукопись Аллилуевой на Запад отвёз - именно он.

Всё ясно. Телеграмма - подлинная (доставлена по просчёту, по чуду), ГБ торгует моим "Корпусом", "Грани" честно предупреждают Твардовского, за это я должен по-советски облить их грязью, а ГБ пусть и дальше торгует моей душой, она - власть, она - наша, она - имеет право.

И полдюжины редакционных новомирских лбов полдюжины дней хохлятся в кабинетах, изливают друг другу, какой я негодяй, что скрываюсь от редакции, во всем угодливо кивают Главному, а он топочет на меня ногами, и угодничает перед Демичевым, и изнывает от страха за "Новый мир" - и ни один не вчитается в телеграмму, и ни один не позвонит на телеграф: да подлинная ли телеграмма? не поинтересуется: существует ли такой Луи? в какой стране? кто он и что?

Вот это и есть советское воспитание - верноподданное баранство, гибрид угодливости и трусости, только бы дать отпор - по направлению, где не опасно!.. Просто смешно, что накануне я мог обморочиться и заколебаться.

Оберёг меня Бог опозориться вместе с ними. Из штопорного вихря выносит меня на коне: потекли "Изложения"! И тут же, им вослед, попорхало ещё новое моё письмо - о Луи! [8] Да если б не было Виктора Луи - хоть придумай его, так попался кстати под руку! За всё печатание "Корпуса" отвечать теперь будет ГБ, а не я! Чтоб А. Т. пристыдился, две записки день за днём оставляю ему в редакции, - и, освобождённый, уезжаю в своё Рождество. Все удары нанесены и в лучшее время - теперь пусть гремит без меня, я же буду работать.

А прежде того - тихую тёплую Пасху встречать. Церкви близко нет, обезглавленная видна с моего балкончика - в селе Рождестве, церковь Рождества Христова. Когда-нибудь, буду жив или хоть после смерти, надо её восстановить. А сейчас только ночная передача Би-Би-Си заменит всенощное стояние. А в Страстную Субботу, в мирный солнечный день, жаркий из-за того, что ветви ещё голы, с наслаждением ворочаю завалы хвороста, натащенного наводнением, проникаюсь покоем. Как Ты мудро и сильно ведёшь меня, Господи!

Вдруг - быстрые крепкие мужские шаги. Это - Б. М., писатель, мой славный друг, шедрый на помощь. Пришагал на длинных, прикатил новую беду: ..... (что случилось - когда-нибудь потом).

Нет, никогда не знаешь, где подостлать.

Нет покоя. То же мирное солнышко светит на тот же оголённый лес, и так же мудро журчит, струится поток - но ушёл покой из души, и всё сменилось. Час назад, день назад победительна была скачка моего коня - и вот сломана нога, и мы валимся в бездну.