Вот так мы жили: рядом колотились - а прочесть он не мог.

Из сплетенья своих чиновных-депутатских-лауреатских десятилетий высвобождался Твардовский петлями своими, долгими, кружными. И прежде всего, естественно, силился он проделать этот путь на испытанной пахотной лошадке своей поэзии. В душные месяцы после чехословацкого подавления он писал - сперва отдельные стихотворения:

- "На сеновале", потом они стали расширяться в поэму - "По праву памяти". В те самые весенние месяцы 69 года он её дописывал, когда я не дозвался его читать "Архипелаг". Бедняге, ему искренне казалось, что он важное новое слово говорит, прорывает пелену всеми недодуманного, приносит освобождение мысли не одному себе, но миллионам жаждущих читателей (уже давно шагнувших на километры вперед!..). С большой любовью и надеждой он правил эту поэму уже в вёрстке, отвергнутой цензурой, и летом 69-го снова собирался подавать её куда-то наверх. (Судьба главного редактора! В своём журнале свою любимую поэму напечатать не имел права!) В июле подарил вёрстку мне и очень просил написать, как она мне. Я прочёл - и руки опустились, замкнулись уста: что я ему напишу? что скажу? Ну да, снова Сталин (как будто дело в нём, ягнёнке!) и "сын за отца не отвечает", а потом "и званье сын врага народа", "И всё, казалось, не хватало Стране клеймёных сыновей"; и - впервые за 30 лет! - о своём родном отце и о сыновней верности ему - ну! ну! ещё! ещё! - нет, не хватило напора, тут же и отвалился: что, ссылаемый в теплушке с кулаками, отец автора

"Держался гордо, отчуждённо,

От тех, чью долю разделял...

...Среди врагов советской власти

Один, что славил эту власть".

И получилась личная семейная реабилитация, а 15 миллионов - сгиньте в тундру и тайгу? Со Сталиным Твардовский теперь уже не примирялся, но:

"Всегда, казалось, рядом был...

Тот, кто оваций не любил...

Чей образ вечным и живым...

Кого учителем своим

Именовал Отец смиренно..."

Как же и чем я мог на эту поэму отозваться? Для 1969-го года, Александр Трифонович, - мало! слабо! робко!

Вообще, у Твардовского и возглавленной им редколлегии увеличенное было представление о том, насколько они - пульс передовой мысли, насколько они ведут и возглавляют общественную жизнь даже всей страны. (Что они знали хотя б о националистах Украины и Прибалтики? о церковных вопросах? о сектантах?..) В редакции все они друг друга так восполняли и убеждали, по нескольку человек по нескольку часов просиживая в комнате, что казалось им они, члены редакционной коллегии, и есть движущий духовный центр, самозамкнутый во владении истиной, авторы - воспитуемые, от авторов не получишь светового толчка.

Зимой 68/69-го, снова в солотчинской тёмной избе, я несколько месяцев мялся, робел приступать к "Р-17", очень уж высок казался прыжок, да и холодно было, не раскутаешься, не разложишься, - так часами по лесу гулял и на проходке читал "Новый мир", прочёл досконально целую сплотку, более двадцати номеров подряд, пропущенных из за моей густой работы, - и сложилось у меня цельное впечатление о журнале. Конечно, более приятного и разумного чтения в СССР не было. Чтение освежающее, броунизирующее мысли. Интеллектуальная лёгкая гимнастика. Всегда - благородно, честно, старательно (если простить, пролистывать целые сотни пустых или гадких страниц туполобых казённо-революционных, казённо-интернациональных и казённо-патриотических публицистов.)

Но это - сравнивая со всем печатным. Если же рядом с журналом есть выбор чего-либо из Самиздата - какая рука не предпочтёт самиздатского? С развитием в 60-х годах самовольного машинописного печатания живая жизнь всё более уходила туда, - редакция же "Н. Мира" трагически не понимала этого, и заместители, собираясь в кабинете Твардовского, серьёзно планировали стратегию отечественной мысли. Пожалуй, самой неудачной из таких попыток была статья Дементьева (НМ 1969, № 4, а вышла в июне) - давно уже не члена редакции, а всё ещё - родственной идеологической души, а всё ещё радетеля, запечного друга.

Историю той несчастной статьи либо обойти совсем, либо разобрать подробней. Она как будто отводит от стержня этой книги, но почему-то не обминуется.

В 1968 г. в "Молодой Гвардии" опубликованы были две статьи, заурядного темноватого публициста Чалмаева (а вероятно за ним стоял кто-то поумней), давшие повод к длительной газетно-журнальной полемике. Сумбурно построенные, беспорядочно-нахватанные по материалу (изо всех рядов, куда руки поспевали), малограмотные по уровню, сильно декламационные по манере, с хаосом притянутых цитат, со смехотворными претензиями дать "существенные контуры духовного процесса", "ориентацию в мировой культуре" и "цельную перспективу движения художественной мысли", - эти статьи всё же не зря обратили на себя много гнева и с разных сторон: изо рта, загороженного догматическими вставными зубами, вырывалась не речь - мычанье немого, отвыкшего от речи, но мычанье тоски по смутно вспомненной национальной идее. Конечно, идея эта была казённо вывернута и отвратительно раздута непомерными восхвалениями русского характера (только в нашем характере правдоискательство, совестливость, справедливость! только у нас "заветный родник" и "светоносный поток идей"), оболганьем Запада ("ничтожен, задыхается от избытка ненависти" - то-то у нас много любви!), поношеньем его даже и за "ранний парламентаризм", даже и Достоевского приспособив (где Достоевский поносил социализм - перекинули ту брань на "буржуатный Запад".) Конечно, идея эта была разряжена в ком-патриотический лоскутный наряд, то и дело автор повторял коммунистическую присягу, лбом стучал перед идеологией, кровавую революцию прославлял как "красивое праздничное деяние" - и тем самым вступал в уничтожающее противоречие, ибо коммунистичность истребляет всякую национальную идею (как это и произошло на нашей земле), невозможно быть коммунистом и русским, коммунистом и французом - надо выбирать.

Но вот что удивительно: из того мычанья вырывались похвалы "святым и праведникам, рождённым ожиданием чуда, ласкового добра", и даже кое-кто назван не без погрешностей: Сергий Радонежский, патриарх Гермоген, Иоанн Кронштадтский, Серафим Саровский, и помянута "Русь уходящая" Корина (разумеется, "лишённая религиозного чувства"); и "народная тоска о нравственной силе"; и с симпатией цитирован Достоевский в довольно божественных своих местах, и даже один раз "De profundis" сокрыто; а один раз и прямо о Христе - что он "ризы над поляной отряхнул"; и даже прорвалось (лучшее место!) глубокое предупреждение - не согрешить, отвечая насилием на насилие; и против жестокости, и против взаимной отчуждённости сердец - вот уж не по-ленински! и никак не с ленинской позиции возражали Горькому (!), защищая духовное слово от базарного; и даже намёкнуто на масштаб русской тысячелетней истории, где тонут "формации", несколько их помещается (социализм не назван трусливо); и заикнуто даже о происшедшем уничтожении русской нации - только, оказывается, не от ЧК и ЧОНа, а от "буржуазного развития" - от русских купцов, что ли; и на обнищание нашей современной деревни указано на духовное - когда в кинотеатр стекаются с окружных деревень, как прежде стекались на всенощное бдение; где-то там на краю и по "алюминиевым дворцам" хлопнуто мимоходом, по Базарову... Да можно выделить, перечислить и оценить отдельные мысли этой и смежных статей "Молодой гвардии", весьма неожиданные для советской печати:

1) Нравственное предпочтение "пустынножителям", "духовным ратоборцам", раскольникам - перед революционными демократами. (Как прохороводили они у нас от Чернышевского до Керенского.) (Честно говоря - присоединяюсь.)