Высылка - могла быть, но она и прежде уже не раз быть могла, да никогда к ней не подкатывало. А если будет, то, представляли мы с женой: охватят кольцом нашу квартиру, всех вместе, отрежут телефон и велят собираться - поспешно или посвободнее. Если бы продумать медленно, могли бы мы догадаться, что такая форма властям не подойдёт. Но медленно никогда не доставалось нам подумать: всегда мы были в гонке текущих дел. Уже третий год, как держали мы такую бумажку: "Землетряс", и варианты: застигло нас вместе, порознь, в дороге - но так никогда и не собрались детально разработать. Да перебрать все годы по неделям - каждая была наполнена как главная из главных: что-то пишу, срочно доделываю, или исправляю старую редакцию, перепечатываем, фотографируем, рассредоточиваем (и сколько изменных решений: эту вещь - лучше дома держать? не дома? и так пробуем, и этак), отправляем за границу, сопровождаем пояснительным письмом. И за теми заботами и за свалкой с врагами, так никогда и не углубились превратить "Землетряс" в график.

8 февраля в Швеции вышел "Архипелаг", поддержка прибывала. И в Норвегии после выступлений в стортинге министр иностранных дел передал советскому послу беспокойство норвежской общественности. Тут и датская с-д партия - тоже в мою защиту. Спокойно я работал в Переделкине. И вдруг от Али внеурочный звонок: приносили повестку из генеральной прокуратуры [35], явиться мне туда и немедленно, к концу рабочего дня. (Это и невозможно было из Переделкина, голову сломя, как не рассчитали, зачем написали так?) Придравшись, что повестка не мотивирована, не указаны причины вызова, в качестве кого вызываюсь, исходящего номера нет (придраться непременно надо было, глазами ела эту повестку), - жена отклонила вызов.

У Чуковских в столовой много лет телефон стоял на одном и том же месте - на резном овальном столе, противоположно окну, так что в пасмурный день, да к концу его - серо было. И взявши трубку, и услышав о генеральной прокуратуре, я сразу вспомнил, так и прокололо, как на этом самом месте в такие же полусумерки из этой же трубки в сентябре 65-го, я услышал от Л. Копелева: "Твоё дело передано в генеральную прокуратуру". Дело моё тогда было - захваченный архив, с "Пиром победителей" и "Кругом", и передача его в генеральную прокуратуру означала судебный ход. (Почему они на него не решились тогда - загадка. Имели бы успех.) Тогда-то - в генеральной прокуратуре "Круг" мой просто заснул в сейфе. Но какое-то пророчество было в том: чтобы через 8 лет та же задремавшая змея на том же месте меня ужалила.

Что ж. Громоглашу я против них уже 7 лет, должны были и они, наконец, подать команду.

По телефону с женой мы разговаривали всегда условно, притворно, всё через Лубянку, так и сейчас - будто этот вызов в прокуратуру не выше прыща (она и звонила не тотчас). А поняли оба, что дело серьёзно. Серьёзно, однако сбивало, что летом туда же вызывали Сахарова и всего-навсего для увещательной беседы: прекратить непристойную деятельность. Правда, и не сбив это вовсе, к нему и ко мне отношение властей всегда было разное. Номенклатурно мысля: он - три медали "Золотая звезда", уж от него ли государство не попользовалось? зачеркнуть даже им не просто. А я, сколько знают они меня - как спирт нашатырный под нос, другого от меня не видели. Вызывать меня на увещание - никак не могли. А тогда - на что? И почему - к концу рабочего дня, последнего в неделе? Тут бы и вникнуть. Нет, аналогия отвлекала. (Они на неё и рассчитывали, заманить?..) Ясно было, что своими ногами я не пойду, но и будто - простор ещё оставался, время.

Двух часов не прошло - вдруг топот мужской на крыльце и сильнейший грозный стук по стёклам - именно так стучали, как ЧКГБ - властно, последним стуком. А Лидия Корнеевна ничего не знала - чтоб работы её не прерывать, я ей о прокуратуре ещё и не сказал, и впопыхах объяснять уже некогда. Не готовы мы оказались, впустили! В чужом доме и не мог я советовать - не впускать.

Трое. С глупейшим поводом: для ремонта дачи (какого делать не будут) уже приходили дважды (осматривать меня и мою комнату) - так вот, два месяца назад "забыли книгу сметы" в этом доме, теперь искать пришли. Выедали меня глазами, с полуслепой Л. К. ходили по комнатам. Вдруг - телефонный звонок, и - чужой ремонтник, в чужом доме! - хватнул трубку, выслушал, буркнул - и тут же, книгу потерянную более не ища, - ушли сразу все. Пошла Л. К. за ними, успела увидеть за воротами машину и ещё двоих-троих.

Кажется, так явно: приходили за мной. Нет, безнаказанность стольких уже сошедших эпизодов, а главное - инерция работы, не давшая мне много лет нигде завязть, захряснуть, затиниться, - эта самая инерция мешала мне тотчас же кинуть всю работу, методически собраться и утром катить в Москву. Кончалась пятница, и двое суток - субботу и воскресенье, могли мы потратить на самое нетерпящее, улаживая, обдумывая, признав, что Землетряс уже начался! Нет, я просидел ещё три ночи и два дня в Переделкине, вяло продолжая и ничего не докончив, уже как будто невесомо взвешенный, а всё ещё и на земле, и даже в понедельник утром, не слишком рано спеша в Москву, оставил на месте свой быт, поверхность письменного стола, книги.

Утром 11-го, по дороге в Москву, я знал уже, что отвечу прокуратуре. Но так не рано приехал я, а посыльной прокуратуры (офицер, конечно, но с застенчивой улыбкой) так в рани рабочего дня с новою повесткой, что я не успел и с женой обсудить, как следует, и уже при нём, посыльном, посадивши его в передней, перепечатывал на машинке свой ответ [36] - и вместо подписи приклеил его к повестке. Растянулось долго, и посыльной офицер нервничал в передней (думал ли, что мы ему засаду готовим?), при моём проходе зачем-то вскакивал и вытягивался. Получив ответ - благодарил, и так торопился уйти, листа не сложив, что я ему: "В конверт положите, дождь". Втиснул неловко.

Началась драка - бей побыстрей! Ещё при посыльном стали мы звонить корреспондентам, звать к себе. Сперва - объявить мой ответ. Но заскакивало чувство дальше, раззудись рука, - после этаких слов какие ж ещё остались запреты? Выговаривать - так до дна. И, схвативши третий том "Архипелага", выпечатывали мы уже отрывок из 7-й части, из брежневского времени: закона нет. Пришли от "Нью-Йорк Таймс", от Би-Би-Си, я прочёл им вслух на микрофон. Вот эти два ответа за несколько часов - стоили ситуации.

Но собираться, прощаться - мы и не начинали. Бой - так не первый же раз, не грознее прежних.

Я и сегодня не могу точно понять: почему не взяли меня в Переделкине на даче? почему дремали субботу и воскресенье? И после дерзкого моего ответа 11-го утром - почему не шли взять меня тотчас, если было уже всё решено? Ведь если в пятницу вечером я пришёл бы в прокуратуру (а так просто метнуться по моему характеру, она - рядом, на Пушкинской, две минуты ходьбы и не какое-нибудь же заклятое ГБ) - вот попался бы гусь, вот бы в ловушку! - меня бы тут же и взяли, беззвучно, неглядно. Почему ж не брали в понедельник и во вторник, давали трубить на весь мир? Может быть, и сробели - от громкости моего отпора. Если б я явился в прокуратуру - значит, ещё признавал их власть, значит, ещё была надежда на меня давить, переговариваться.

К вечеру пошли мы с женой погулять, поговорить на Страстной бульвар: это было любимое наше место для разговора подольше - и удивительно, если нас не прослушивали там никогда (правда, мы старались всё время менять направление ртов). Тот самый Страстной бульвар - уширенный конец его, почти кусочек парка - и вообще любимый, и за близость к "Новому миру", сколько здесь новомирских встреч! В этот раз следили за нами плотно, явно. Но когда не следили совсем? - от этого день не становился изрядным.

Перебрали, что в чертах общих мы готовы как никогда, все главные книги спасены, недосягаемы для ГБ. И что к аресту надо приготовиться, простые вещи собрать. Но - усталые, приторможенные мозги: на настоящее обсуждение Землетряса - он пришёл, но он ли уже? - не достало чёткости, какая-то вялость. Я повторил, как и прежде, что два года в тюрьме выдержу - чтоб дожить до напечатания всех вещей, а дольше - не берусь. Что в лагере работать не буду ни дня, а при тюремном режиме можно бы и писать. Что писать? Историю России в кратких рассказах для детей, прозрачным языком, неукрашенным сюжетом. (С тех пор задумал, как свои сыновья пошли, а соберусь ли?) Обсуждали, как при свидании передавать написанное серьёзное. Как буду вести себя на следствии, на суде (давно решено: не признаю их и не разговариваю с ними).