Иными словами, сказка, игра — это особый способ освоения мира, способ, позволяющий дошкольнику в специфической форме присвоить, понять и по–своему систематизировать тот поток событий, который обрушивается на него со всех сторон и который не хочет ждать, пока мышление ребенка станет «научным». А такая, пусть ненаучная, пусть временная, систематизация ребенку необходима: она снижает «напряженность непонимания», гармонизирует сознание малыша, делает мир понятным, а значит, приятным и удобным. Делает его миром, в котором интересно жить, который хочется лучше исследовать и глубже понять.

Но посмотрим на вещи с другой стороны. Ведь мысль дошкольника далеко не всегда интересуют глобальные вопросы. Как и ребенок младшего возраста, он продолжает активно осваивать предметы окружающей его обстановки, часами готов копаться в новой сложной игрушке, возиться в песке, пускать кораблики по воде. Экспериментируя с доступными ему предметами, малыш не только задает вопросы, но и сам пытается объяснить причины действия механизмов, свойства магнита, плавающих или тонущих в воде тел. Один из психологов провел опыт: показал детям 4—7 лет маленькие фокусы и попросил объяснить их. Вот монета, опущенная в рукав, появляется в руке экспериментатора; вот листок бумаги, приложенный к открытому концу наполовину заполненной водой пробирки, упорно не желает падать, хотя пробирку перевернули отверстием вниз… Оказалось: дети объясняют эти явления, не обнаруживая никаких следов анимизма. Конечно, они неверно указывают причины: монета оказалась в руке, потому что «в рукаве была дырка», листик не падает, потому что «приклеился». Но эти неверные объяснения вполне в духе современной науки: ни к каким «желаниям», «хотениям» неодушевленных предметов как к объяснительному принципу дети не обращались. Советские психологи А. В. Запорожец и Г. Д. Луков провели сходные опыты: на глазах у ребенка в воду бросали различные предметы и просили объяснить, почему одни из них плавают, а другие тонут. И тут малыши дошкольники мыслили вполне «наукообразно»: если предмет тонет, то потому, что он «большой» или «железный», если плавает, то потому, что «маленький» или «деревянный». Объяснения могли быть самые причудливые, и лишь старшие дошкольники давали ответы, близкие к истине, но интересно другое: дети не обращались к идее анимизма.

Вывод напрашивается сам: те явления и предметы, которые близки и доступны ребенку, которые он может исследовать, потрогать, воспроизвести, очень быстро теряют в его глазах статус одушевленности, превращаются в обычные явления и предметы. Пусть малыш еще не знает их истинных причин, их внутреннего устройства (ведь и мы с вами не всегда можем верно указать причину неизвестного события), но он ищет эти причины там, где ищет их и сознание взрослого человека — в непрерывной и законосообразной цепи причин и следствий природы. Напротив, те явления и процессы, которые далеки от его непосредственного опыта (течение рек, движение небесных тел и т. д.), которые он может наблюдать, но ничего не может с ними делать, естественные причины которых ускользают от мысленного взора ребенка и выходят за пределы его маленькой «наукообразной» вселенной, — они наделяются малышом человеческими свойствами, обладают «психикой и душой».

Но значит ли это, что анимизм дошкольника — явление чисто словесного, «вербального» мышления ребенка? Что он существует только на словах? Если это так, то большого значения в развитии детского мышления он не имеет: ведь мышление — это прежде всего действие, активное преобразование и освоение вещей. А разница между словом и делом очень велика. Может быть, на словах малыш выражает веру в одушевленность неживых вещей, на деле же, в реальной практике общения и обращения с ними, отнюдь не верит в то, что они могут «думать», принимать «решения» или подвергаться волшебным превращениям. А может быть, наоборот: на словах 4—5–летний малыш объясняет явления вполне наукообразно, на деле же верит в возможность «волшебного», необычного, сверхъестественного?

Попробуем проверить. Наш опыт легко провести в домашних условиях. Сделаем так, чтобы сначала ребенок встретился с необычным, волшебным явлением в сфере словесного описания, а затем — в реальной жизненной ситуации. Расскажем ребенку сказку «Волшебная шкатулка». Суть ее вкратце такова: один из папиных знакомых дарит девочке Маше шкатулку, которая может превращать картинки с нарисованными на них предметами в сами предметы; стоит заложить картинку в шкатулочку и громко (иначе шкатулочка не услышит) сказать «волшебные» слова: «Альфа, бета, гамма», и в шкатулочке вместо рисунка появится настоящий предмет. Знакомый снабдил Машу маленькими картинками с нарисованными на них предметами (золотое колечко5 красивая брошь, авторучка, зажигалка, паук и оса). Вначале девочка не поверила в возможность такого «волшебства», но однажды, попробовав, убедилась в волшебных свойствах шкатулки.

А теперь спросим малыша: почему шкатулка превращает картинки в предметы? Может ли такое быть в жизни? Может ли, например, портрет человека превратиться в самого человека? Обычные дошкольники 4—7 лет дают похожие ответы: шкатулка превращает предметы, потому что она «волшебная», но в жизни такого быть не может. В сказке, мультфильме, игре — пожалуйста, в реальной жизни — нет. Почему? Да потому, что в жизни волшебства не бывает, никакая шкатулка не может «слышать» обращенную к ней речь и «подчиняться» одной лишь мысли и желанию человека.

Продолжим наш опыт. Через 2—3 дня предложим малышу красивую шкатулку, приложим к ней рисунки с упомянутыми предметами и как бы невзначай выскажем предположение: «Может быть, это и есть та самая шкатулка из сказки?» Покажем ребенку и настоящие предметы: колечко, брошь, зажигалку: «Смотри, может быть, все это мне сделала волшебная шкатулка?» Конечно, ребенок нам не поверит, скептически улыбнется… но не будем спешить. Оставим его наедине с картинками и шкатулкой, а сами под благовидным предлогом выйдем из комнаты. Что будет делать ребенок? Специальные опыты показали: большинство дошкольников в такой ситуации немедленно начинают «волшебные» манипуляции; они быстро закладывают в шкатулку один рисунок за другим (кроме, конечно, паука и осы), произносят магические слова, да еще делают пассы руками — как заправские волшебники. Не увидев эффекта, ребенок удивлен: «Не превратилось?» «Опять картинка!» — с досадой восклицает он. Лишь немногие дети 4— 6 лет осваивали незнакомый предмет «рациональным» способом, так, как это делал бы взрослый человек: крутили его, смотрели картинки, раскладывали из них «пасьянс», но не пробовали «превращать».

Итак, слово и дело у наших детей действительно разошлись: на словах большинство детей отрицают возможность волшебных превращений в сфере реальной жизни, на деле же — верят и надеются, что шкатулка превратит предмет. На словах шкатулка — вещь неодушевленная, на деле же ребенок стремится воздействовать на нее как на живое существо, способное услышать его и подчиниться его желаниям. Выходит, нельзя говорить о том, что по отношению к знакомым, доступным для практики и манипуляции вещам дошкольник преодолел анимизм. Необходимо спросить себя: о каком виде мышления мы говорим? О словесной мысли, о «мысли в рассуждении» или о «мысли–действии», «мысли–поступке»? Ведь словесное мышление абстрактно, отвлеченно: на словах можно верить или не верить в возможность волшебства — от этого в жизни мало что изменится. Иное дело — мысль в действии. Воздействуя на предметы, преобразуя их, ребенок вносит изменения в реальный мир. Изменения, которые могут иметь необратимый характер и влиять на собственную жизнь малыша, удовлетворять или ограничивать его потребности, интересы. В плане словесной мысли уже младший дошкольник теряет веру в одухотворенность хорошо знакомых ему предметов; на деле же, в определенных условиях, по–прежнему пытается «уговорить» предмет.

А это значит, что в отношении познания причин явлений младший школьник находится как бы на перепутье. С одной стороны, приписывая предметам и явлениям способность самим определять свои действия, дошкольник может принимать и осваивать огромное количество самой разнородной и противоречивой информации, не заботясь о ее строгой систематизации и естественнонаучной «увязке»; не имея этой способности, ребенок просто был бы не в состоянии справиться с этой лавиной разнообразных сведений, чувствовал бы себя растерянным и подавленным.

С другой стороны, в его словесном, а постепенно и в действенном мышлении все сильнее сказывается влияние научной, «рациональной» картины мира, имеющей свою опору в понятии о естественной причинности. Это готовит мышление ребенка к новому этапу развития — этапу школьного обучения, этапу, на котором научная картина мира постепенно и сознательно осваивается им.

Такую сложность, противоречивость мышления дошкольника хорошо чувствуют и понимают многие родители и педагоги. Они не отмахнутся от «слишком сложного» вопроса ребенка и не станут давать на него «научных» ответов. Они сумеют дать ответ в остроумной и сказочной форме. Тем и хороши «Айболит» или «Алиса в стране чудес», что в сказочной, близкой и понятной ребенку форме они говорят ему о сложных вопросах: о добре и зле, характерах и взаимоотношениях людей. Сказка, волшебное событие, «перевертыш» нужны ребенку. Там же, где ребенок может и хочет самостоятельно исследовать объект, узнать его структуру и функции, по возможности не станем ему препятствовать. Ведь такое исследование — пусть с некоторыми «потерями» для взрослых — основа пока еще только складывающегося, но столь важного и нужного в будущем естественнонаучного мышления.

До сих пор мы говорили лишь об одном из аспектов мышления дошкольника — особенностях познания им причинных связей явлений. Теперь обратимся к другому. Попробуем понять, как приходит ребенок к осознанию факта целостности и устойчивости объектов внешнего мира.

В самом деле, мыслить, устанавливать причинные связи, исследовать объект можно лишь тогда, когда этот объект предстает перед нами как нечто целостное и единое, как то, что отличается от других объектов и устойчиво во времени. Стоит представить себе, что это условие нарушено, — и мир превратится в хаос непрерывно меняющихся, текущих и превращающихся друг в друга форм.

«Но разве можно сомневаться в том, что дошкольник воспринимает предметы устойчивыми, ведь он видит те же объекты, что и мы, взрослые: мебель, дома, машины, явления природы?» — спросит читатель.