Теперь мы это знаем. Это стиль общения. Содержание этих способов разное, но стиль общения — одинаковый, бескорыстный. Прощаем ли мы проступок малыша, отдаем ли ему свое время, силы и душевную теплоту в обычном общении, оказываем ли доверие «нарушителю» — во всех этих случаях мы действуем бескорыстно, ставим потребности и интересы ребенка выше своих собственных. А тем самым даем ему возможность почувствовать себя значимым, достойным внимания и доверия — создаем у ребенка «положительный образ себя». Но ведь этот образ неотделим от нравственного поступка.

А вот общение, лишенное доверия и бескорыстия, общение, основанное только на «взаимности», для этого не подходит. В рамках авторитарного и даже демократического общения может формироваться лишь прагматическая нравственность — нравственность, основанная на внешнем контроле.

Итак, мы видим: нравственное развитие ребенка–дошкольника — сложный и противоречивый процесс. Вначале он охватывает лишь «вербальную сферу»: ребенок осваивает нормы «на словах», в поведении же легко нарушает их. Постепенно, шаг за шагом, нравственные нормы начинают влиять и на поступки ребенка. Усиливается внешний контроль со стороны взрослых, возникает и растет контроль со стороны сверстников. Формируются прагматическое моральное поведение, прагматические нравственные мотивы.

Но в то же самое время развитие сознания ребенка, усвоение им представлений о добре и зле, «соприкасаясь» с бескорыстным общением со стороны близких взрослых, «высекает искру» нравственности нового типа — нравственности, основанной на потребности ребенка сохранить и упрочить положительный образ себя. Нравственности, свободной от внешнего контроля. Нравственности, способной устойчиво направлять его поведение вопреки изменчивости симпатий и настроений.

И пусть это только зачатки, ростки подлинной нравственности. Со временем, развившись и окрепнув, они составят основу личности и дадут ребенку надежный ориентир в сложном мире человеческих отношений.

Е. В. Субботский

Главные воспитатели — игра, творчество, труд

«Мама, дай и мне помыть посуду», «Я хочу погладить утюгом», «Можно я попечатаю на машинке?» — такие просьбы дошкольников — постоянный фон наших семейных трудовых забот. Интерес малыша ко всему «взрослому», «настоящему» огромен. Вот 4–летний помощник старательно водит по полу пылесосом, вот он помогает поливать грядки на даче: везде и всюду наши хлопоты сопровождает любопытный взгляд. Что–то мы поручаем ребенку, чаще отмахиваемся или просто «даем подержать»: маленькие, неумелые ручки могут небрежно обойтись с дорогой посудой, утюгом, паяльником… Тут следи и следи! Куда легче оставить малыша с игрушками и действовать самому.

Да, вклад современного ребенка–дошкольника в наш семейный, домашний труд пока невелик. Но так было не всегда. В прошлые времена ребенок рано начинал трудовую жизнь: 4–летний «мужчина» ловко управлялся с маленьким луком, арканом, ставил капканы на птиц, 5–летняя девочка носила в дом воду, работала с мамой в поле, шила одежду… Ну и, конечно, основная работа детей 4—7 лет: уход за младшими братьями и сестрами. С утра и до вечера 6–летняя девочка возится с малышом, кормит, следит; у мамы — другие заботы. В общем, ребенок вносил отнюдь не «игровой», а вполне серьезный, весомый вклад в трудовые будни семьи, в производство пищи, одежды, уход за младшими.

Что же произошло? Усложнился труд. Маленький лук, копье, аркан можно доверить и шестилетке; но можно ли доверить ему раскаленный утюг, токарный станок, руль автомобиля? Что уж там говорить о самолетах, теплоходах, ядерных реакторах! Требования современных орудий и предметов труда к уровню психических и физических способностей человека сильно возросли. Настолько, что сделали фактически невозможным полноценное участие в труде детей дошкольного возраста. Правда, у ребенка с 6—7 лет появляется новый, серьезный вид труда — школа. Учеба — это труд, и нелегкий. Недаром старший дошкольник так мечтает о ранце, учебниках, школьной форме. Но до 6 лет малыш свободен и от этого. Да и нужен ли обществу его труд? Производительность современного труда высока — вполне достаточна для того, чтобы экономически обеспечить дошкольника, не требуя ничего «взамен».

Итак, в жизни современного малыша возникает период, когда он свободен от серьезного участия в труде, избавлен от забот о «хлебе насущном», не страшится ни голода, ни холода, ни болезней. Все необходимое каким–то «волшебным» образом появляется на семейном столе, в платяном шкафу — и никаких забот. Но ведь так хочется принять участие в жизни папы и мамы, в жизни взрослых людей. Пусть не по–настоящему. Пусть «понарошке». А что если в это… поиграть? Зачем долго, мучительно долго ждать, пока «вырастешь», если уже сейчас, теперь можно «сесть» за штурвал корабля, взять в руки скальпель хирурга, слетать в космос? Благо, игрушек — хоть отбавляй! От пластикового молоточка до ракеты, от куклы до игрушечного театра. Корабли, машины, самолеты, инструменты, пластиковые и резиновые, простые и заводные, механические и электрические — да ведь это целый мир! Мир созданных человеком орудий и предметов, пусть уменьшенных и упрощенных, но зато таких доступных. Бери и пользуйся! Плыви по океанам, сражайся с пиратами, защищай Родину от врагов!

И дошкольник начинает играть. Вернее, начинает он раньше. Первые, самые простые игры возникают у ребенка на 2–ом году жизни. Малыш «кормит» куклу, «купает» мишку или воображает, как кормят и купают его самого. Казалось бы, простое подражание. Но нет. Тут новый шаг в психическом развитии ребенка. Ведь он впервые осмысленно использует предметы как игрушки: палочку как «градусник», лоскуток в качестве «одеяла». Чайной ложкой он набирает несуществующую «кашу», в пустом стакане подносит «воду». Игровые предметы важны для него не сами по себе, а как символы: заместители тех, «настоящих», подразумеваемых, находящихся в воображении. Тут мы наглядно видим, как наряду с речевыми символами в сознании малыша появляются символы предметные, возникает воображение как особая сфера психического. Хотя и кажется, что ребенок играет в одиночку, что он лишь время от времени обращается к взрослому, на самом деле наше присутствие необходимо ему. Стоит выйти из комнаты — и игра 2–летнего быстро затухает.

В действительности малыш не просто играет: он косвенно обращает свои игровые действия к взрослому, стремится получить одобрение и оценку.

Игра 3—5–летних сложнее. Простое воспроизведение действий с предметами уже не устраивает ребенка: ему хочется принять участие в «настоящей» жизни. Появляются роли, игра становится коллективной. Братья и сестры играют вместе, но чаще «подыгрывать» приходится нам, взрослым. Разнообразны сюжеты детских игр! Тут и «дочки–матери», семья, быт, и трудовые будни папы и мамы, и приключения. Чем старше дошкольник, тем сложнее и «романтичнее» сюжеты игры, тем дальше они от хорошо знакомых бытовых сцен. Все то новое, что прочитали ему в книжке, что он увидел в кино, по телевизору, в цирке, — весь знакомый мир хочет вовлечь ребенок в игру, воспроизвести, принять в событиях личное, действенное участие. В этом причудливом сюжетном калейдоскопе быстро чередуются работа проводника и машиниста, таксиста и охотника на слонов, космонавта и средневекового рыцаря.