Статьи и проповеди(с 2.11.2010 по 16.05.2011 г.)

Но эти же слова повелевают проверить отношение к Писанию. Его нужно внимательно изучать на протяжении всей жизни. Дважды мы, православные, говорим о Ветхом Завете в Символе веры. Христос воскрес в третий день «по Писанием», и Дух Святой «глаголал пророки». Нужно изучать все, что Дух сказал через пророков, и все, что имеет отношение к пророчествам о Спасителе. Любовь к Писанию - это опосредованная любовь к Самому Господу, это наша сладчайшая обязанность и труд всей жизни.

В идеале наша вера должна быть такова, что не только заезжий проповедник, или мусор телевизионных страшилок, или бытовые слухи и пересуды не должны колебать нашу веру. Даже явившийся ангел или восставший мертвец не должны привлекать наше внимание так, как живые слова Живого Бога.

Притча - это не история. Она и в церкви предваряется словами: «Рече Господь притчу сию». Тогда как реальная история начинается со слов «во время оно». Притча - это специально написанная картина, посредством которой Христос открывает нам нечто бесценно важное. Но притча о богаче и Лазаре имела и в истории свое воплощение. В истории был человек, который воскрес из мертвых, которого тоже звали Лазарь. Он воскрес по слову Христа, но его воскресение никого из неверующих не убедило в Божественности Иисуса. Более того, начальники иудейского народа согласились и Лазаря убить вместе с Иисусом, так как Лазарь был не чем иным, как живой проповедью о Мессии. Слова: «Если и мертвец воскреснет, не поверят», - исполнились буквально.

Такова упертая сила неверия. Ее мы тоже можем увидеть в притче наряду с похвалой великой силе Писания, наряду с тайным внутренним богатством Лазаря и внутренней нищетой богача.

Несколько пространных слов произнес Златоуст на тему этой короткой притчи. И это были воистину золотые слова. В десятки, а то и в сотни раз превышают его слова своим объемом слова Господа. Превышают, но не исчерпывают. Тем более не исчерпывают их глубины и эти одновременно и длинные, и малые строки. Не исчерпывают, да и не пытаются. Поскольку слова Господа Иисуса Христа удивительно кратки и божественно глубоки.

882 Об одной цитате из Достоевского

130-летию со дня смерти писателя посвящается...

Мне жаль великих. Их так легко разобрать на запчасти и использовать не по назначению. Впервые чувство, связанное с этой мыслью, я ощутил много лет назад, а поводом послужила надпись над входом в кафе. «Дон Кихот» называлось кафе, и оформление надписи было соответствующим.

Рыцарь Печального Образа, как и подобает, был изображен с глазами, полными возвышенной скорби. Голову его украшал «шлем Мамбрина», переделанный из старого таза, как повествует Сервантес. Двери под вывеской то и дело растворялись и затворялись, впуская и выпуская посетителей. Заходившие были голодными и трезвыми, и в карманах у них были деньги. Карманы выходивших, надо полагать, были значительно облегчены, зато их владельцы были сыты и веселы. То есть процесс обмена денег на еду, питье и попутные услуги совершался внутри заведения в полном соответствии с экономической теорией.

Все посетители были взрослыми людьми, то есть все в школе проходили Сервантеса. Все, по крайней мере, слышали это имя за партой. Но вряд ли кто-то из них перечитывал книгу о Дон Кихоте во взрослом возрасте, и, думаю, от этого изображение над входом было особенно печальным. А ведь роман Сервантеса считается одним из самых значимых литературных произведений Второго тысячелетия. «Есть эпохи, превращающие тазы в рыцарские шлемы, и есть эпохи, пользующиеся рыцарским шлемом, как тазом», — подумалось тогда. Может, это подумалось и не тогда, а позже, но вскоре меня опять кольнула жалость к великим — великим авторам и великим произведениям. Жалость вновь была связана с наружной рекламой над торговым заведением.

Теперь это уже был магазин сантехники, и назывался он «Кармен». Гордая испанка была изображена на витрине в танцевальном изгибе. Только три цвета использовал художник — красный, черный и белый, и очень хорошо у него получилось при минимуме выразительных средств передать в скупых и быстрых линиях и огонь страстей, и неизбежность гибели тех мотыльков, что летят на пламя. Я тогда ехал в троллейбусе и смотрел в окно. «Кто читал Мериме или смотрел хорошую экранизацию, — думал я, — теперь может до самой конечной остановки вспоминать произведение и размышлять о нем. А кто не читал?» Троллейбус шуршал по асфальту, пассажиры на остановках входили и выходили. «А кто не читал, — мелькнула мысль, — для того было бы лучше изобразить испанку сидящей на унитазе (все таки магазин продает сантехнику), и тогда не важно, как ее зовут:

Изабелла, или Долорес, или все-таки Кармен»

И опять стало немного не по себе от того, что один человек страдал, думал, боролся, книги писал, а другой человек лет через двести назвал его именем, к примеру, крем от прыщей.