воззрениях Скрябина

Весь музыкально-религиозный путь Скрябина, как «спасителя человечества», представляется нам несомненным плодом демонических внушений. Этот путь – религиозная трагедия музыкального гения, самообольстившегося и возгордившегося человека. У Скрябина гордыня – это фильтр, сквозь который проходит все, что ни есть в мире.

«Все, что существует, существует в моем сознании, – пишет Скрябин. – Все есть моя деятельность, которая в свою очередь есть только то, что она производит. Поэтому нельзя сказать, что мир существует. Вообще понятие существование, сущность совершенно не выражают того, что представляет из себя мир. Мир (время и пространство) есть процесс моего творчества, причем слово процесс (как понятие временное) тоже не выражает того, что нужно. Мир – мое творчество, которое есть только мир… Все, весь чувственный мир есть творческий акт, единый свободный, мое хотение… Мы можем утверждать только деятельность (нашего сознания), которая производит (творит) мир» [134].

Такой путь, несомненно, вел Скрябина к настоящему антихристианству и бесовидению. Об этом сам Скрябин везде свидетельствует своими высказываниями. Так о своей «Мистерии» он говорит: «Смысл “Мистерии” как раз диаметрально противоположный христианству – их назначение обратное». Про девятую сонату, «черную мессу», как он сам ее называл, он говорил: «В девятой сонате я глубже всего прежнего соприкоснулся с сатанинским. Это тут настоящее зло. В “сатанической поэме” было другое. Там апофеоз неискренности. Это все притворство, фальшь… Сатаническая поэма гораздо мельче девятой сонаты. Там у меня не сатана, собственно, а один из мелких бесов… А тут дело серьезное». Про исполнение девятой сонаты Скрябин говорил: «Тут надо колдовать, играя».

Такая дань сатанической теме была естественным выражением религиозного исповедания Скрябина, понимавшего сатану как «созидающее мир активное начало», как «дрожжи Вселенной, которые не допускают быть всему на одном месте». Это следствие страшной трагедии безумца, бросившего небу вызов: «Смерть или Мистерия», – на который, как пишет ближайший друг Скрябина Сабанеев, небо ответило: «Смерть». Злые духи, которым подчас помимо воли служил Скрябин, требовали дани, требовали души – путь, сначала столь упоительный, испепелял душу, парализовал волю. «В его искусстве, – пишет про творчество Скрябина Сабанеев, – был все время мистический оргиазм, была м и с т и к а (разр. здесь и далее Сабанеева), была теургия, была магическая, подчас громадная, могущественная активность, превышавшая все до сих пор бывшее в музыкальном плане – но в ней не было с в я т о с т и, даже когда он хотел ее. Почему он иногда удивлялся, ловя себя на моменте художественного упоения красотой порока, почему он с такою страстною влюбленностью относился к своей девятой сонате, к “черной мессе”, как он ее сам называл и в то же время видел в ней определенно, ярко, и притом магически действенно выраженное воплощение идеи сатанизма и г р е х а. Он говорил о том, что видит в ней поруганную святыню, осквернение и кошмарные шествия адептов черной магии… В ней нет минуты литургического просвета. Он говорил, что не знает, з а ч е м н а п и с а л он эту сонату, как не знал, зачем он написал и следующую, тоже уклоняющуюся – 10-ю, в которой царит лик Древнего Пана, в которой он погружается в стихии природы, в зной и оргию весны. Это – ведь тоже не священный путь. Почему, наконец, и в его белой мессе, в литургической 7-й сонате, с ее призывами и глаголами пророков – почему и в ней чудится мне лик Сатаны? Почему эта священная соната – все-таки не святая»?

Музыкальный путь Скрябина тесно связан с его религиозно-философскими воззрениями. На его взгляды оказала большое влияние пантеистическая философия Шопенгауэра, индуистская пантеистическая философия, интерес к которой он сохранил до самой смерти. Он настолько проникся этой философией, что говорил про себя: «Я больше индус, чем настоящие индусы». Но более всего на него оказала влияние антропософское и теософское учение.

«Тайная доктрина» Блаватской всегда лежала у него на столе открытой – в ее философии, которая была оправданием и апологией сатаны [135], Скрябин черпал идеи и вдохновение для своей работы над Мистерией. Сам Скрябин признавался, что идеи Блаватской помогли решить ему эту творческую задачу. У нее он нашел и философское обоснование своего творческого музыкального метода, ведь именно у Блаватской он нашел богословскую мысль о преимущественном значении ритма и звука в священнодействии – она считала, что священное слово является синтезом ритма и звука. Затем от Блаватской Скрябин направил свой интерес к философии (антропософии) еще одного оккультиста – Рудольфа Штейнера, у которого он почерпнул идею человека-бога – великих возможностей человека. «Я – Бог! Я – Бог» – постоянно звучит этот рефрен на страницах его тетради.

Это была ущербная мистика – она опиралась не на свободу человека, а на магию звука и ритма. Эта практика неизбежно вела к человекобожеству. «Путь магический во всех областях легко становится путем человекобожеским, – писал Н.А. Бердяев в предисловии к своей «”Философии свободы”. – Путь же мистический должен быть путем богочеловеческим». Человекобожество Скрябина вело прямым путем к богоборчеству. «Восстаньте на меня, Бог, пророки и стихии, – пишет он. – Как ты создал меня силою своего слова, Саваоф, если ты не лжешь, так я уничтожаю тебя несокрушимою силою моего желанья и моей мысли. Тебя нет, и я свободен. Улыбка моей блаженной радости, безмерной и свободной, своим сиянием затмила боязливый и осторожный блеск твоих солнц. Ты страх хотел породить во мне, обрезать крылья ты мне хотел. Ты любовь убить хотел во мне – к жизни, то есть к людям. Но я не дам тебе сделать это ни в себе, ни в других. Если я одну крупицу моего блаженства сообщу миру, то он возликует навеки. Бог, которому нужно поклонение, – не Бог… Вы будете боги, ибо я бог, я вас создал; я ничто и я – то, что я создал… Я Бог» [136]. Пантеистический взгляд на мир, где Бог не отделим от мира, Скрябин доводит до ясности – он сам тождественен с миром, более того, мир есть плод его творчества, а Бога он уничтожает силою своего желания – значит, он есть единственный бог и другого Бога нет в мире. Скрябин по своим религиозным взглядам язычник, но язычник, обожествивший самого себя и противопоставивший себя христианскому Богу.

Отступление от Православия – переход к оккультной теологии и магической музыкальной практике отрезали Скрябина от корней собственной религиозной и музыкальной традиции. В музыке это позволило ему создать нечто оригинальное (ни учеников, ни последователей он не имел). Он сознательно шел на разрушение всех традиций в культуре. «Мир, живший в представлении моих предков, – пишет композитор, – я тебя отрицаю. Я отрицаю тебя, все прошлое Вселенной, науку, религию и искусство…» Однако его оригинальность не всем была по душе и в музыкальной среде. Например, такой тонкий и известный знаток музыкальной культуры, как А. Лосев (автор великолепных трудов о музыке, выпускник частной музыкальной школы по классу скрипки, профессор Московской консерватории, где преподавал историю эстетики), писал о музыке Скрябина: «Слушая Скрябина, хочется броситься куда-то в бездну, хочется вскочить с места и сделать что-то небывалое и ужасное, хочется ломать и бить, убивать и самому быть растерзанным. Нет уже больше никаких норм и законов, забываются всякие правила и установки. Все тонет в эротическом Безумии и Восторге… Христианину грешно слушать Скрябина, и у него одно отношение к Скрябину – отвернуться от него, ибо молиться за него тоже грешно. За сатанистов не молятся. Их анафематствуют» [137].

О содержании мистического

и творческого опыта Скрябина

В религии он создал нечто уродливое и разрушительное для души, отравленное ядом сатанинской гордыни. Весь его религиозный и мистический опыт нельзя никак иначе назвать, как только тем, что на языке православной аскетики называется прельщением и одержанием злыми духами. Сам композитор сознавался: «У меня такое чувство, что за мной кто-то стоит и смотрит... Я все время под чьим-то надзором, и этот надзор – я сам». «Я обречен совершить “Мистерию”, – утверждал Скрябин, намекая на то, что эта идея была ему внушена кем-то. Все типичные признаки одержания были у него налицо. Прельщение обычно заканчивается тем, что злой дух предлагает покончить жизнь самоубийством. Скрябин был долгое время болен этой идеей. Его искушения имеют просто классический характер, о них прямо говорится в Евангелии, как об искушениях сатаны. Как-то раз, гуляя вместе с русским философом Плехановым, Скрябин заявил ему: «Я могу броситься с этого моста и не упасть головой на камни, а повиснуть в воздухе благодаря силе воли...» Скрябин не понимал, с кем он имеет дело, умирая, он вдруг сталкивается с непонятным ему явлением – он видит «призраков, содержание и смысл которых непонятен», как он сам сознавался.