О молитве говорить всегда боязно, а читать “лекции” о молитве тем более невозможно. Можно говорить о молитве, потому что без слова проповеди не загорается сердце, но назвать это лекцией нельзя. Поэтому я с вами поделюсь кое-чем, что, как мне кажется, я узнал и на своей жизни, и из опыта других; а вы примите это, примените к своему опыту, продумайте, прочувствуйте принесите плоды большие, чем я умею принести.

Первое, что мне хотелось бы сказать: в молитве мы ищем встречи с Богом. И часто мы этой встречи добиваемся с отчаянным напряжением – и не добиваемся ее в конечном итоге, потому что не того ищем, чего надо было бы искать. Всякая встреча – событие чрезвычайно ответственное, а встреча с Богом – особенно. Нельзя безответственно встретить даже человека; раз встретив человека, мы уже навсегда каким-то образом несем ответственность и за то, что дали, и за то, что получили. Даже мгновенная встреча, даже как будто случайная встреча накладывает на нас печать. И эта встреча дальше, в нашей жизни, продолжает как-то звучать: новая струна зазвенела в нашей душе, какая-то новая искорка зажглась, новый оттенок зародился в нас от того, что мы встретились с чьим-то сердцем, с чьим-то умом, с чьей-то личностью. И если это верно по отношению к человеческой личности, это тем более и верно, и значительно по отношению к Богу. Встреча с Богом – это всегда нечто вроде Страшного суда. Приходишь к Богу, становишься перед Ним лицом к лицу, и что? – уходишь или осужденным, или оправданным: среднего нет и не может быть ничего. Поэтому так важно то, как мы к Богу подходим: для чего, с чем, с каким содержанием. И вот на грани этой встречи стоят слова духовных наставников, например, епископа Феофана Затворника, который говорит нам: в молитве принеси Богу крайнее внимание, все благоговение, на которые ты способен, и волю к покаянию. Вот с чем мы всегда можем приступить к Богу.

Крайнее внимание – потому что мы вступаем в область настолько ответственную, настолько значительную, что мы должны вспоминать слова Апостола: Блюдите, како опасно ходите (Еф. 5:15). Это грань суда, это приближение к огню; помните слова молитвы перед причащением: как бы не быть опаленным… Мы должны принести Богу все благоговение, на которое мы способны. То есть, должны знать, к Кому мы подходим, подходить к Нему вдумчиво, трепетно, строго. Это было бы легко, если бы верой или хотя бы мгновенный опытом нам было ясно, что мы стоим перед лицом Живого Бога. Если бы вдруг здесь, теперь перед нами стал Христос, то без всякого усилия наше внимание собралось бы и благоговение трепетом заполнило бы нашу душу. Как об этом говорил Иоанна Кронштадтский в одной беседе со священниками: потому только мы можем быть так невнимательны и так неблагоговейны, что у нас не хватает веры, то есть уверенность в вещах невидимых, уверенности в том, что мы действительно стоим перед лицом Живого Бога.

И наконец – какая цель этой встречи? Неужели мы, зная себя такими, какие мы есть, можем подходить к Богу в надежде так, сразу вступить в райское блаженство, пережить мистический опыт, экстаз? Нет. Если бы только мы отдавали себе ясный отчет в том, что мы собой представляем, то мы шли бы к Богу, моля Его, чтобы Он сначала сделал нас богоприемными, способными на эту встречу, очистил наши сердца, просветил наши умы, сделал правой нашу волю, уцеломудрил бы нас, и только тогда подошел бы к нам. И вы не думайте, что это только умозрения – мои или еще чьи-то. Подумайте о том, что нам говорит в этом отношении само Евангелие. Помните, после чудесного улова рыб, когда вдруг апостол Петр ощутил всем своим естеством, понял, Кто ему повелел бросить невод одесную сторону корабля – как он упал к ногам Христа и сказал: Выйди от меня, я человек грешный… Часто ли нам случалось ощутить себя грешными, недостойными близости Господней настолько, с такой честностью, с такой внутренней правдой, чтобы сказать Господу: выйди, Господи, я недостоин, чтобы Ты был со мной в моей судьбе, в моей жизни в это мгновение, которое я переживаю… Это не значит, что мы не мечтаем, чтобы, как в случае с Петром, Христос не исполнил этой страшной, смиренной, благоговейной просьбы; но разве мы когда-либо доходили до такой трезвости переживания, чтобы это познать и так поступить?..

И еще: охватывает нас нужда; и мы просим и молим, чтобы Господь к нам пришел. Вспоминаем ли мы действительно, реально, как когда-то подошел сотник к Спасителю и молил Его исцелить слугу своего? Христос на его моление ему ответил: Приду, исцелю. А тот: Нет, Господи; Ты только скажи слово, и исцелеет мой слуга… Он побоялся тревожить Учителя, настолько было глубоко его благоговением и сознание, что одного слова достаточно, не нужно даже присутствия Христова на том месте. Разве эти люди древнего Израиля, язычники, грешники нас не учат тому, как благоговейно и с какой верой мы должны относиться к этой встрече и к этой молитве?

Да, бывает, что мы должны бы ощутить себя вне Царствия Божия, и тогда мы могли бы, как докучливая вдовица (см. Лк. 18:1-7), стучаться в дверь райскую, молиться, чтобы отверзлась эта дверь. А мы часто воображением уже вступаем в рай, хотя на самом деле мы вне его. И того, что мы моли бы сделать для своего спасения и молитвенно, и подвижнически, мы не делаем; мы думаем, что мы там, где нас нет, мы живем воображением, а не реальностью. Перед причащением мы читаем молитву: Пред дверьми храма Твоего предстою, и лютых помышлений не отступаю… Пред дверьми храма, вне этой тайны богообщения, боговселения, приобщенности, участия нашего в естестве Божием. И мы не отдаем себе в этом отчета. Мы слишком неопытны, но мы также и слишком легкомысленны… Вот где начинается наше стояние: стань и осознай, что, как бы ты ни был богат Божией милостью, ты все-таки стоишь вне чертога Господня. С каким умилением мы взываем во время Поста: Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь… Да, поем, и умиляемся, и тут же не понимаем, все-таки не понимаем, что мы стоим вне чертога Господня, потому что та слава, то диво, в котором мы находимся, настолько велико, что нам кажется, что это уже рай, тогда как это только касание края ризы Христовой, Того Спасителя Христа, Который по нашей земле ходит и вокруг Которого делается так тихо, так глубоко, около Которого жизнь зарождается.

И вот когда будем думать о встрече, раньше чем искать услаждений, станем искать живого покаянного чувства. Покаяние начинается со внутреннего оборота; покаяние – тот поворот души, когда человек, который спиной или боком стоял к Богу, лицом глядит в Его направлении; сделав этот оборот, мы должны стоять в благоговении, в трепете и молиться Бога: Господи, обрати меня! Господи, дай мне подлинное покаяние, сделай меня настолько иным, чтобы я мог встретить Тебя лицом к лицу не в суд, не в осуждение, а в исцеление души и тела, в обновление, в новизну жизни!..

Скажете: а разве мы не христиане, разве не качествует в нас все то, что делает эту встречу естественной? Нет, не всегда. Я сейчас говорю не о грехе, потому что не грех является непреодолимой преградой между Богом и нами; никакой грех не может встать медной стеной между нами и Спасителем нашим, если только мы вызваем из глубины греха, глубины скорби, глубины ужаса о том, как мы глубоко пали. Но между Богом и нами часто стоит ложная добродетель и стоит удивительная чуждость по отношению к Богу. Я дам вам один пример из многих, которые напрашиваются.

Пришел ко мне лет восемнадцать тому назад взрослый уже человек, старше меня, сел передо мной, заплакал и говорит: “Отец Антоний, покажите мне Бога! Не видав Его, не могу верить, а без Него – жить не могу; больше двадцати лет Его ищу и не могу встретить…” Я тогда ему сказал: “А задумывались ли вы над тем, как милостив Бог, что до сих пор Он никогда не встал перед вами во весь рост и не потребовал отчета о том, чем полна ваша жизнь и чем полна ваша душа?” И он мне ответил: “Душа моя полна только жаждой встречи с Ним”. Я тогда помолился и говорю: “Если даже я мог бы вам показать Бога, вы не могли бы Его видеть”. Он возразил: “А докажите; что между мной и Им, какая преграда?” Я ему тогда поставил вопрос, который с тех пор часто-часто ставлю людям: “Есть ли в Священном Писании какой-нибудь рассказ, или место, или изречение, которое волнует вас больше всего?” И без колебаний он мне сказал: “Да. В восьмой главе Евангелия от Иоанна рассказ про женщину, взятую в прелюбодеянии. Это меня трогает и волнует, как ничто…” И тогда я ему предложил несколько минут подумать и себе представить: вот я вернулся в этот день, описанный в Евангелии, присутствую при том, что совершается; кто я? всепрощающий, все понимающий, способный спасти всякого Христос? или эта женщина, которая вдруг видит, что такое грех, видит, что действительно грех есть смерть, и ужас, и стыд, и страх? или один из апостолов, который с надеждой ждет, что невозможное случится, что Спаситель скажет такое слово, от которого пройдет ужас и начнется весна вечная? или один из тех, которые уже стоят с камнями, – кто я такой? Он подумал несколько мгновений и мне сказал: “Я себя вижу единственным иудеем, который не ушел по слову Христову и побил камнями эту женщину…” Я ему тогда сказал: “Благодарите Бога, что Он не дает вам с Собой встретиться. Вы Его не только видеть не можете, – у вас ничего с Ним общего нет; если бы вы Его увидели, это был бы последний над вами суд, потому что суд без милости тому, кто не оказывает милости (Иак. 2:13).

Он ушел. С тех пор прошло восемнадцать лет. Я его крестил два года тому назад. Но восемнадцать лет без двух он боролся и искал, и наконец стал на место женщины, взятой в прелюбодеянии, той, которая знала, что она согрешила, что нет ей прощения, нет ей оправдания, и которая приняла оправдание кровью Христовой и прощение, как чудо.

Вот почему так часто мы не можем встретить Господа; не дает Он нам встретить Себя в суд или в осуждение, и не даем мы себе встретить Его, потому что читаем священные страницы Евангельские, переживая их эмоциями нашими, но не сверяя их со своей жизнью. Мы остаемся и умиленными, и не обращенными одновременно. Сердце наше закрыто, глаза не могут видеть – и не бывает встречи. Но если бы мы только встали на место этой женщины, тогда мы встретили бы и Христа, и милость, и жизнь новую.

В вопросе встречи есть еще одна сторона. Вы, наверное, знаете, что между людьми встреча бывает глубокая, плодотворная только тогда, когда оба человека, которые встречаются, истинны, когда они встречаются, и не скрывая себя, и не защищая себя друг от друга. Тогда бывает встреча – иногда удивительно глубокая. Но когда два человека настороже или когда они притворяются, тогда встречи не бывает.

А чаще надо было бы это назвать просто притворством. Притворство же нам пути к Богу не дает. Вы подумайте о себе – каждый – сколько разных неполноценных личностей вы собой представляете за один-единственный день; каковы вы, например, в моменты, когда вы забываете, что Бог есть, и когда совесть или уснула, или загнана куда-то. Подумайте о том, каковы вы бываете, когда вдруг охватит мысль, что вы перед лицом Божиим. Или проще – подумайте о том, какая вереница личностей представляет вашу личность в течение одного дня. Как вы себя держите, скажем, при митрополите Никодиме [1] , и как вы себя держите по отношению к своим товарищам, как вы себя держите на улице, когда никто не знает, кто вы такой, или в церкви, когда вы с стихаре, и т.д. Примеров можно было бы так разработать – смешных, печальных – сколько воображения хватит или опытности. И вот приходит момент, когда надо стать на молитву; которая из этих подставных личностей должна перед Богом стоять? Та, которая два часа тому назад перед митрополитом Ленинградским и Новгородским стояла навытяжку, или та, которая, забыв и про Ленинградского и про Новгородского, и про Бога и про совесть, что-то натворила? Или которая из других промежуточных личностей? На самом деле это так! Как найти себя, которую из этих личностей перед Богом поставить? Ни одна из них не представляет вас, в полном смысле. При малых отклонениях еще можно себя найти. Но есть люди, которые так привыкают играть определенную роль в жизни, что они потом больше самого себя и сыскать не могут. Они настолько стали едины с тем образом, который себе выдумали, что они себя настоящего никогда не встречают. Бог где-то насквозь видит настоящего Ивана, Петра, Марию, а они сами больше не могут. И тогда встает вопрос о том, как же молиться? Становишься на молитву, и всей души, всей личности своей перед Богом так и не поставишь. Не сыскать ее в этом хламе подставных личностей и лживых образов. И вот над этим надо работать для молитвы больше, чем упражняться в самой молитве. Упражнение в молитве, конечно, постепенно выводит ближе и ближе к поверхности подлинное я, подлинного человека. Но как медленно, если ему не помогать как бы извне! И вот иногда ставишь перед собой вопрос: как же себя самого найти и обнаружить?

Бывают моменты, Богом данные, хотя не всегда благодатные, когда эта настоящая личность вдруг прорывается: моменты, когда мы взяты врасплох. Например, охватит меня ярость, и вот мое настоящее “я” так и клокочет, и все его видят, и даже я сам могу его обнаружить. Или вдруг придет горе такое настоящее, такое подлинное, что тебе уже никакого дела нет до того, что о тебе думают. Тогда вдруг становишься самим собой, иногда ненадолго, иногда и надолго, иногда – навсегда, в зависимости от того, какое горе, как оно проймет, как глубоко вспашет душу, как разорвет поверхностные окаменелые слои. Иногда радость так на нас действует, радость такая ликующая, что тоже не может быть ничем удержана; пусть смеются, пусть думают, что хотят, – царь Давид плясал перед ковчегом (см. 2 Цар. 6:16) от этой радости; смеялись – ну и пусть… Вот в такие минуты можно уловить о себе самом что-то настоящее. Но ведь не вся жизнь проходит в том, чтобы были или внезапные и неудержимые вспышки гнева, или горе без просвета, или радость, которая нас уносит за пределы самих себя.