Людей душевных141 тех, кто не постигает и не принимает того, что от Духа, возможно, соблазнит отношение Старца к его родным. Ведь душевные люди не знают, что Бог и обеты монашеской схимы требуют от монаха быть чужим к своим родителям по плоти. Чужим – не от ненависти или отвращения, но чтобы быть подражателем Господа, ставшего Странником ради нас, а еще для того, чтобы возлюбить всех людей равной любовью.

Став монахом, Старец заключил с Богом «тайное соглашение» о том, что о его родных будет заботиться уже Он. Если бы Старец старался помогать родным, заботился бы о них, то это соглашение было бы нарушено. Он возложил своих родных на Бога раз и навсегда – и больше за них не волновался. Абсолютное доверие тому, что он вручил своих родных в более надежные руки, было и тайной, непрестанной молитвой Старца о них. Поэтому о родных он даже не молился. «По крайней мере, после того как я стал монахом, я ни разу не молился о моих родителях по плоти», – писал он в одном из своих писем. Он лишь вписал имена родных в помянник, чтобы священник, совершавший Литургию в его келье, поминал их на проскомидии.

Както раз он сказал следующее: «Я для своих родных не сделал ничего, не оказал им никакой помощи. А ведь я мог бы и собрать земляков, которые живут сейчас по всей Греции, мог бы, как монах, дать им духовные наставления...» Но к «нашим и не нашим», то есть к родным, он уже не возвращался. Он имел такое странничество, что однажды обмолвился: «Я даже не знаю, кто сейчас из моей семьи, братьев и сестер жив, а кто умер».

Старец рассказывал: «Вчера утром ко мне пришел один человек и сказал, что почила моя сестра Мария. "Ладно, – сказал я, – я ее помяну142". Весь тот день я принимал людей. Ночью, поминая имена усопших, я забыл имя моей почившей сестры и стал вспоминать: "Чьето имя я забыл. Чье же?" – и потом вспомнил, что это была моя сестра».

Когда Старец был новоначальным монахом, странничество помогало ему в монашеской борьбе. Однако когда он духовно возрос, то уже не подвергался опасности повредиться от общения с родными, потому что на всех людей смотрел уже одинаково, бесстрастно. Старец стяжал некую всемирность, он стал «отец всемирен». Но, несмотря на это, он с рассуждением выдерживал в отношениях с родными ту же дистанцию, что и раньше, делая это для того, чтобы не давать повода к уклонению от странничества юным и духовно слабым монахам.

После 1971 года (тогда он собирал материалы к Житию святого Арсения Каппадокийского) Старец Коницу уже не посещал, хотя местный архиерей и другие клирики его приглашали. Крайне редко, если для этого была духовная причина, он писал родным письма. В единственном письме, отправленном им матери, он написал, что оставляет ее и что отныне его Матерью будет Пресвятая Богородица.

Родные, хотя до конца и не понимали его поведения, ему доверяли, принимали то, что он им говорил, и не обижались. Они знали, сколь сильно он любил их до того, как ушел из мира, и о том, сколь много он для них сделал. Они верили, что он ведет себя так изза духовных причин, потому что он монах. Бог внутренне извещал родных Старца, и они не огорчались. Но надо сказать и о том, что даже в этой жизни родные Старца Паисия в некоторой степени были вознаграждены за то, что он так к ним относился: ведь помимо Божественной помощи они – как родственники Старца Паисия Святогорца – с избытком пользуются уважением, честью и помощью людей.

Монахам, которые спрашивали Старца о связях с родными, он говорил: «Нам не надо к ним прилепляться. Связь с родными – это утешение человеческое, тогда как мы, монахи, должны искать утешения от Бога. Монах, который очень любит своих родителей, остается духовно недоразвитым, и Господь не дает ему этой Благодати – чувствовать родными всех людей и любить всех в равной степени. Да ведь, кроме того, странничество – это и данный нами при постриге обет. Ради любви ко Христу мы обещали Ему удалиться от наших родных».

Старец не принуждал всех монахов вести себя, как он. Он подогревал их любочестие и оставлял каждого из них вести себя свободно – в соответствии со своим духовным состоянием. Видя, что монахи имеют добродетель странничества, он радовался; видя в них противоположное – огорчался. Когда он узнал, что один святогорский монах по серьезной причине выехав в мир, не заехал в родной дом, его лицо просияло от радости.

Старец положил добродетель странничества твердым основанием монашеской жизни, до конца своих дней он последовательно и бескомпромиссно соблюдал обеты, данные им при постриге. Так ему удалось всей душой возлюбить Бога и, ощутив каждого из людей своим братом, стать достойным восхищения примером монашеского совершенства.

Святые отцы говорят, что «совершенное странничество бывает причиной таковых подвигов».

Послушание