Старец огорчался изза того, что «люди утеряли чувство покаяния. Они грешат, и совесть их в этом не обличает. Хотя у нашего внутреннего человека столько работы, что она никогда не кончится. Покаяние никогда не заканчивается, подобно тому как над резной деревянной иконой можно трудиться с увеличительным стеклом хоть всю жизнь. Если человек не начнет работать над самим собой, то диавол найдет ему другую работу – заниматься другими. Необходимо стяжать духовную чуткость. Христианин должен увидеть страсти, живущие у него внутри, каяться в них, а не стараться их забыть. Европейцы, как крышкой, покрывают сверху свою совесть, а потом живут так, что их нельзя назвать ни больными, ни здоровыми. Если в нашей духовной жизни происходит падение, то нам надо не расстраиваться, а приводить себя в порядок. Я, когда видел какойто из своих грехов, – радовался. Я радовался тому, что мне открылась одна из моих ран и я могу ее исцелить. Вот, предположим, человек разбивает стакан и после этого смеется. Беда не в том, что он разбил этот стакан, а в том, что он не осознает того, что он сделал. Раз он смеется, раз он не осознает своей ошибки, то он будет разбивать стаканы еще и еще. Печаль человека должна соответствовать степени его прегрешений, потому что в противном случае он будет впадать в те же самые грехи».

Из своего опыта Старец учил: «В духовной жизни действуют духовные законы. Если мы искренне покаемся в какомто из наших грехов, то потом нам не надо будет расплачиваться за него болезнью. Болезни или несправедливости Бог попускает за те из наших грехов, которые мы не осознаем».

Кроме этого, Старец советовал всем покаяние, для того «чтобы избежать брани. Ведь мы сами провоцируем диавола вести против нас брань своими грехами. Этот мир пришел в негодность, поэтому он и погибнет – если, конечно, не покается. Этот мир похож на дырявый мешок, настолько дырявый, что его уже невозможно заштопать. Может быть, только Бог сможет перешить этот дырявый мешок в какойнибудь крохотный мешочек». Одному монаху Старец говорил: «Мы несем ответственность за то, что происходит: ты это понимаешь? Тот, кто старается стать лучше, влияет и на тех, кто находится вокруг него, и на весь мир. Если бы я был святым, то своей молитвой я бы очень помог людям». Старец особо подчеркивал значение покаяния в монашеской жизни, он говорил о монахах, что они одеваются в покаяние. Вся жизнь монаха есть покаяние.

В это спасительное покаяние оделся и сам Старец, став его великим делателем и проповедником.

Нестяжание

Необыкновенно последовательно Старец соблюдал обет нестяжания, данный им Господу в день своего монашеского пострига.

Когда Старец был в Эсфигмене и после пострига его перевели в новую келью, то он нашел в ней три подрясника. Старец подумал, что один подрясник он будет надевать в церковь, другой – на послушание, а в третьем находиться в келье. Но, подумав так, он осудил себя: «Да, замечательное ты нашел себе оправдание». После этого он отнес два подрясника рухольному, себе оставив только один – тот, который был на нем. Уходя из монастыря, он не взял с собой ничего. У него не было даже простой монашеской сумки. Постирав коврик, на котором он совершал в келье земные поклоны, он сшил его края, приделал к ним веревку и получилась сумка, в которую, уходя из Эсфигмена, он положил свою рясу.

Когда он жил в монастыре Стомион, у него тоже был только один подрясник. Другой одежды у Старца не было. Стирая свой подрясник и вешая его сушиться, он закутывался в рясу. Он говорил: «Второй подрясник не нужен».

Когда он жил на Синае, его нестяжание достигло наивысшей точки. В его аскетирии не было ничего из вещей века сего.

Когда Старец жил в келье Честного Креста, вся его «келарня» – то есть склад – состояла из маленького сундучка. Этот сундучок стоял в конце коридора, соединявшего келью с церковью. Старец использовал сундучок и как сиденье, и как стол, и для того, чтобы складывать в него немногие необходимые ему продукты: сухари, немного риса, маслин и баночку меда. Но, несмотря на настоящую бедность, когда он угощал когонибудь в своей келье, его страннолюбие было щедрым и поистине царским, потому что щедрым и страннолюбивым было его душевное расположение.

Преподобный Арсений Каппадокийский, явившись Старцу Паисию, сказал ему: «Меня заставляет любить тебя еще больше то, что на почте ты не принимаешь денежных переводов. Ведь я слежу за тобой и на почте». Действительно, Старец попросил работников почтового отделения Кариеса, чтобы они возвращали приходившие ему почтовые переводы отправителям. Старец лишь записывал имена людей, присылавших ему деньги, чтобы их поминать, а иногда – и их адреса, чтобы посылать им чтото в благословение. Старец предупреждал таких людей, что если они вновь пришлют ему перевод или посылку, то он перестанет их поминать. Он много раз просил почтовых работников, чтобы они возвращали отправителям и приходившие ему посылки, но, видя, что для них это обременительно, получал посылки, чтобы их не расстраивать. Несмотря на то что днем он очень уставал, вечером он садился и разбирал эти посылки, с рассуждением раскладывая их по кучкам – в соответствии с нуждами других монахов. Потом в рюкзаке он относил им эти вещи или просил об этом других отцов. Так сам он оставался нестяжательным и был«яко нищ, а многи богатящ»158. Любые вещи, кроме тех, в которых он испытывал острую необходимость, – по его же собственным строгим критериям – он считал бременем, которое его огорчало и от которого он стремился избавиться. Он говорил: «Когда у меня есть [лишние] вещи, я чувствую себя так, словно на мое тело надета тесная, сдавливающая майка».

В хранении нестяжания Старца затрудняло то, что облагодетельствованные им лица несли и присылали ему подарки. Для чуткого Старца подвиг стал вдвойне обременителен: с одной стороны, постараться отказаться от этих подарков и приношений так, чтобы не расстроить и не ранить людей, желавших ему чтото подарить, а с другой стороны – рассудительно раздавать другим то, что он все же был вынужден принять – так, чтобы при этом не оскорбить и дарителей. Однажды мать больного ребенка прислала Старцу тысячу драхм. Расстроенный Старец в связи с этим 4 марта 1971 года писал человеку, знавшему ту женщину: «Чтобы Вы поняли меня лучше, я приведу пример. В то время как я громко стучу в Христовы двери молитвой, деньги, которые присылают мне люди, желающие меня за эту молитву отблагодарить, превращаются в камень. Он бьет меня по голове и оглушает меня так, что я перестаю даже молиться – до тех пор пока не найду, кому эти деньги отдать, а это тоже нелегко – ведь как ни старайся, все равно получишь духовный ущерб. Говорю Вам искренне: со вчерашнего вечера и до сего – тоже вечернего – часа я не мог сосредоточиться, потому что мне надо было найти, кому отдать эти деньги. Несчастные люди прислали мне их от своей большой любви, и я их за это поблагодарю. Но я пишу Вам для того, чтобы в следующий раз Вы мне тоже помогли. Я начал с детских домов в Греции, а потихоньку добрался даже до Кении, до несчастных православных негритят, а потом опять "переключился" на несчастных деток, которые просят помощи здесь, в Греции...»