Необыкновенно последовательно Старец соблюдал обет нестяжания, данный им Господу в день своего монашеского пострига.

Когда Старец был в Эсфигмене и после пострига его перевели в новую келью, то он нашел в ней три подрясника. Старец подумал, что один подрясник он будет надевать в церковь, другой – на послушание, а в третьем находиться в келье. Но, подумав так, он осудил себя: «Да, замечательное ты нашел себе оправдание». После этого он отнес два подрясника рухольному, себе оставив только один – тот, который был на нем. Уходя из монастыря, он не взял с собой ничего. У него не было даже простой монашеской сумки. Постирав коврик, на котором он совершал в келье земные поклоны, он сшил его края, приделал к ним веревку и получилась сумка, в которую, уходя из Эсфигмена, он положил свою рясу.

Когда он жил в монастыре Стомион, у него тоже был только один подрясник. Другой одежды у Старца не было. Стирая свой подрясник и вешая его сушиться, он закутывался в рясу. Он говорил: «Второй подрясник не нужен».

Когда он жил на Синае, его нестяжание достигло наивысшей точки. В его аскетирии не было ничего из вещей века сего.

Когда Старец жил в келье Честного Креста, вся его «келарня» – то есть склад – состояла из маленького сундучка. Этот сундучок стоял в конце коридора, соединявшего келью с церковью. Старец использовал сундучок и как сиденье, и как стол, и для того, чтобы складывать в него немногие необходимые ему продукты: сухари, немного риса, маслин и баночку меда. Но, несмотря на настоящую бедность, когда он угощал когонибудь в своей келье, его страннолюбие было щедрым и поистине царским, потому что щедрым и страннолюбивым было его душевное расположение.

Преподобный Арсений Каппадокийский, явившись Старцу Паисию, сказал ему: «Меня заставляет любить тебя еще больше то, что на почте ты не принимаешь денежных переводов. Ведь я слежу за тобой и на почте». Действительно, Старец попросил работников почтового отделения Кариеса, чтобы они возвращали приходившие ему почтовые переводы отправителям. Старец лишь записывал имена людей, присылавших ему деньги, чтобы их поминать, а иногда – и их адреса, чтобы посылать им чтото в благословение. Старец предупреждал таких людей, что если они вновь пришлют ему перевод или посылку, то он перестанет их поминать. Он много раз просил почтовых работников, чтобы они возвращали отправителям и приходившие ему посылки, но, видя, что для них это обременительно, получал посылки, чтобы их не расстраивать. Несмотря на то что днем он очень уставал, вечером он садился и разбирал эти посылки, с рассуждением раскладывая их по кучкам – в соответствии с нуждами других монахов. Потом в рюкзаке он относил им эти вещи или просил об этом других отцов. Так сам он оставался нестяжательным и был«яко нищ, а многи богатящ»158. Любые вещи, кроме тех, в которых он испытывал острую необходимость, – по его же собственным строгим критериям – он считал бременем, которое его огорчало и от которого он стремился избавиться. Он говорил: «Когда у меня есть [лишние] вещи, я чувствую себя так, словно на мое тело надета тесная, сдавливающая майка».

В хранении нестяжания Старца затрудняло то, что облагодетельствованные им лица несли и присылали ему подарки. Для чуткого Старца подвиг стал вдвойне обременителен: с одной стороны, постараться отказаться от этих подарков и приношений так, чтобы не расстроить и не ранить людей, желавших ему чтото подарить, а с другой стороны – рассудительно раздавать другим то, что он все же был вынужден принять – так, чтобы при этом не оскорбить и дарителей. Однажды мать больного ребенка прислала Старцу тысячу драхм. Расстроенный Старец в связи с этим 4 марта 1971 года писал человеку, знавшему ту женщину: «Чтобы Вы поняли меня лучше, я приведу пример. В то время как я громко стучу в Христовы двери молитвой, деньги, которые присылают мне люди, желающие меня за эту молитву отблагодарить, превращаются в камень. Он бьет меня по голове и оглушает меня так, что я перестаю даже молиться – до тех пор пока не найду, кому эти деньги отдать, а это тоже нелегко – ведь как ни старайся, все равно получишь духовный ущерб. Говорю Вам искренне: со вчерашнего вечера и до сего – тоже вечернего – часа я не мог сосредоточиться, потому что мне надо было найти, кому отдать эти деньги. Несчастные люди прислали мне их от своей большой любви, и я их за это поблагодарю. Но я пишу Вам для того, чтобы в следующий раз Вы мне тоже помогли. Я начал с детских домов в Греции, а потихоньку добрался даже до Кении, до несчастных православных негритят, а потом опять "переключился" на несчастных деток, которые просят помощи здесь, в Греции...»

Если Старец находил в келье деньги, которые ктото из посетителей оставлял ему тайком, он вкладывал купюры в книги и дарил эти книги бедным детям, учившимся в Афониаде. Если он догадывался, кто ему эти деньги оставил, то посылал этому человеку в благословение иконки и другие вещи, стоимость которых была намного выше оставленных ему денег. Это было его принципом: давать больше, чем принимать.

Когда Старец жил на Катунаках, его посетил один человек. Старец приготовил обед и угостил посетителя. Тот попросил продать ему несколько деревянных иконок. «Сейчас, – ответил Старец, – у меня нет времени на рукоделие». Однако посетитель тайно оставил Старцу двести драхм и свой адрес. Вскоре он получил по почте пятьдесят деревянных иконок, которые стоили гораздо больше, чем двести драхм.

Продавал рукоделие Старец очень редко. Обычно он раздавал свое рукоделие в благословение людям. Он имел абсолютное доверие Промыслу Божию и поэтому о себе не беспокоился и денег на собственные нужды не держал. И Бог промышлял о нем, присылая ему то, в чем он нуждался.

Старец не принимал денег и от тех людей, которых поминал. Он писал: «Если мне понадобятся деньги и случится так, что в то же время Вы пришлете мне письмо с просьбой помолиться о серьезной мучающей Вас проблеме, то знайте, что я предпочту занять у когото еще и потихоньку своим скромным рукоделием отдать долг – чем просить денег у Вас».

Если у Старца оказывались деньги, он старался их раздать. Однажды у него оказалось пятьсот драхм, и он хотел дать их одному студенту. Юноша заколебался. Он не хотел брать эти деньги, зная бедность самого Старца. «Не надо, Геронда, не надо! У меня есть деньги!» – отнекивался студент. «А сколько миллионов?» – в шутку спросил Старец и убедил его принять помощь.

Переселяясь из каливы батюшки Тихона в «Панагуду», Старец нагрузил все свои вещи на двух мулов. Больше всего места занимал тяжелый пресс, с помощью которого он делал штампованные иконки, и годичный набор Миней159. Личных вещей было совсем немного. Они умещались в один рюкзак, и он мог носить их за собой – как улитка или кочевник. Таково было все его имущество.

Когда он переселялся в «Панагуду», у него было всего двести пятьдесят драхм, и он дал их в задаток мастеру, у которого заказал маленькое железное окошко для храмика кельи, в которую переселялся.