Для нас, христиан последних времен, самым душеполезным является вдохновительное руководство примерами и научениями тех святых Отцов, которые жили в наше время и в недавнем прошлом, в условиях, схожих с теми, в которых живем мы, и все же сполна сохранившим то самое вечное учение, предназначенное не для какого-то времени или какого-то народа, а для всех времен до скончания веков, для православных христиан всех рас и народов.

Но прежде чем поговорить о двух из недавно живших святых Отцах, давайте скажем, что для нас, православных христиан, изучение святых Отцов — это не просто учебное занятие. Многое из того, что в наши дни считается "возрождением святоотеческого учения," — это не более, чем игрушка ученых-еретиков и их "православных" последователей, ни один из которых никогда не обнаруживал ту истину, ради которой готов был пожертвовать своей жизнью. Их "изучение Отцов" — просто умственные упражнения, случайной темой которых стали тексты святых Отцов, и полное отсутствие понимания того, что тексты эти содержат истины, от которых зависит духовная жизнь или духовная смерть. Такие псевдотолкователи учения Отцов тратят свое время на доказательство, что "псевдо-Макарий" был еретиком из Мессалины, не понимая и не используя для души чистого православного учения настоящего преподобного Макария Великого; что "псевдо-Дионисий" был уличен как подделыватель книг, духовные, неотмирные глубины которых совершенно недоступны пониманию его обвинителей; что христианская и монашеская жизнь преподобных Варлаама и Иоасафа, поведанная потомкам преподобным Иоанном Дамаскиным, — это ничто иное, как "пересказ истории Будды"; и на сотню подобных басен, сочиненных "экспертами" для доверчивой публики, которая и понятия не имеет, в какой лженаучной атмосфере были сделаны эти "открытия". Там, где возникают серьезные научные вопросы, касающиеся каких-либо текстов святых Отцов (такое, разумеется, встречается), там конечно же, нельзя доверять решение таким "экспертам", абсолютно чуждым истинных святоотеческих традиций, лишь зарабатывающим деньги своими изысками.

Когда "православные" ученые используют труды этих псевдотолкователей Отечника или проводят свои исследования в таком же рационалистическом духе, результат бывает трагическим, так как многие принимают таких ученых за "рупоров православия", а их рационалистические толкования за часть "истинного святоотеческого" мировоззрения и, таким образом, вводят в заблуждение многих православных христиан. Например, отец Александр Шмеман, притязая якобы на освобождение от "западного влияния", которое, как ему, невежественному в отношении истинных святоотеческих традиций (обрести которые можно в монастыре, а не в академии), представляется, полностью подчинило себе в наше время православное богословие, сам подпал под влияние протестантских рационалистических идей, касающихся литургического богословия, как было подмечено протопресвитером Михаилом Помазанским, подлинным современным богословом [1]. Предстоит еще, к сожалению, снять маску с такого псевдоученого, изучавшего русских святых, святых Отцов, как Г.П. Федотов, который воображает, что преподобный Сергий "был первым русским святым, которого можно назвать мистиком" (игнорируя, таким образом, четыре столетия таких же "мистических" русских Отцов, которые предшествовали ему), бессмысленно ищет "оригинальности" в "литературной работе" преподобного Нила Сорского (показывая, таким образом, что он даже не понимает значение традиции в Православии), злословит на великого православного святого — святителя Тихона Задонского — говоря о нем, как о "сыне скорее западного барокко, чем наследнике восточной духовности" и множеством искусственных доводов пытается превратить преподобного Серафима (который действительно столь традиционен, что его едва можно отличить от великих Отцов египетской пустыни) в некий "уникально русский" феномен, который был "первым известным представителем этого класса духовных старцев в России", чье "отношение к миру беспрецедентно в восточной традиции" и кто был "предтечей этой новой формы духовности, которой предстояло превзойти просто аскетическое монашество".

Весьма печально, но последствия таких псевдоучений часто проявляются в реальной жизни; доверчивые души, которые эти фальшивые выводы принимают за истинные, начинают "работать над литургическим возрождением" на основе протестантизма, превращают преподобного Серафима (игнорируя его "неудобные" учения, касающиеся еретиков, которые полностью соответствуют традициям Отцов) в какого-то индуистского йогу или "целителя" и вообще относятся к святым Отцам, как и большинство современных ученых, без почтения и благоговейного страха, как будто находятся с ними на одном уровне, словно они занимались какими-то упражнениями в эзотеризме или какой-то интеллектуальной игрой, а не были проводниками к истинной жизни и спасению.

Не таковы подлинные православные ученые, не такова подлинная традиция Отцов, в которой истинное, незамутненное учение Православного Христианства непрерывно передается и в устной, и в письменной форме, и в печатном слове от духовного отца к духовному сыну, от учителя к ученику.

В XX веке своей верностью святым Отцам особенно выделялся один православный иерарх — архиепископ Феофан Полтавский († 1940, 6/19 февраля) [2]. В двадцатые годы он был широко известен, как самый верный последователь святоотеческого учения из всех русских богословов за границей. В тридцатые годы он ушел в затвор, чтобы стать новым Феофаном Затворником, и с тех пор, к сожалению, он почти полность был забыт. Но, к счастью, ученики его и последователи свято хранили память о нем, и в недавнее время один из его учеников, архиепископ Аверкий из Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, Нью-Йорк, опубликовал его краткое жизнеописание вместе с некоторыми его проповедями [3]. В этих проповедях можно ясно видеть благоговейное и почтительное отношение иерарха к святым Отцам, отношение ученика к учителям, и великое его смирение, все возрастающее, достигшее высшей степени, когда он уже ничего не говорит от себя, а только передает мысли и сами слова святых Отцов. Так, в "Слове в день Пятидесятницы," он говорит: "Учение о Св. Троице есть вершина христианского богословия. Посему не дерзаю я излагать сие учение своими собственными словами, а изложу его словами святых и богоносных богословов и Отцов Церкви: Афанасия Великого, Григория Богослова и Василия Великого. Мои только уста, а их слова и мысли. Они предлагают Божественную трапезу, а я только служитель их Божественного пиршества".

В другой проповеди архиепископ Феофан объясняет, почему он отступает в тень перед святыми Отцами — это верная черта великих толкователей учения Отцов, таких выдающихся богословов, как архиепископ Феофан, но мирские ученый делают грубейшую ошибку, когда называют ее "отсутствием оригинального мышления". В "Слове на память святых Отцов 6-го Вселенского Собора", сказанном в болгарском городе Варна в 1928 году, он говорит "о значении св. Отцов и учителей Церкви для нас, христиан. В чем заключается их величие и чем обуславливается их особое значение для нас? Вот вопрос, на который предлежит дать нам ответ.

Церковь, братия, есть Дом "Бога жива, столп и утверждение истины" (1 Тим. 3, 15). Истина христианства хранится в ней во Св. Писании и Св. Предании; но она нуждается в правильном истолковании. Значение св. Отцов и заключается в том, что они являются наиболее правоспособными хранителями и истолкователями сей истины по святости своей жизни, по глубокому знанию слова Божия и по обилию обитавшей в них благодати Св. Духа". Вся эта проповедь состоит из цитат из самих святых Отцов (святых Афанасия Великого, Василия Великого, Симеона Нового Богослова, Никиты Стифата), подтверждающих сказанное.

Святой Отец, цитаты из которого обильно приводит в своей проповеди архиепископ Феофан, близок к нему по времени, это его предшественник по передаче истинной святоотеческой традиции в России — епископ Игнатий (Брянчанинов). Для нас сегодня он имеет двойное значение: он не только святой Отец, живший в близкие нам времена, но его поиски Истины очень схожи с поисками Истины искренних искателей Правды наших дней, и он, таким образом, показывает нам, как "просвещенный современный человек" может избежать тотального порабощения современными идеями и образом мыслей и снова войти в чистую атмосферу святоотеческих, то есть истинно православных, идей и образа мышления. Особенно вдохновительно для нас чтение рассказа самого епископа Игнатия о том, как военный инженер разорвал путы "современного знания" и присоединился к святоотеческой традиции, которую познал, помимо книг, непосредственно от ученика преподобного Паисия (Величковского) и передал дальше, нашим современникам.

"Еще когда я учился, — цитирует архиепископ Феофан епископа Игнатия, — не до веселий, не до развлечений было мне! Мир не представлял мне ничего приманчивого. Мой ум был весь погружен в науки, и вместе горел желанием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истинное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных. Между тем предстали взорам моим уже грани знаний человеческих в высших, окончательных науках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: "что вы даете в собственность человеку? Человек вечен и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство вечное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Доселе я вижу только знание, оканчивающееся землею, не могущее существовать по разлучении души с телом!"

Ищущий молодой человек поочередно искал ответы в математике, физике, химии, философии, получил глубокие познания в этих науках; потом в географии, геодезии, языках, литературе, но обнаружил, что все они лишь земные. В ответ на все свои вопросы он получил такой же ответ, какой получают другие, подобные ему, искатели и в нашем, еще более "просвещенном" XX столетии: " Науки молчали".

"За удовлетворительным ответом, за ответом существенно нужным, жизненным, обращаюсь к вере. Но где ты скрываешься, вера истинная и святая? Я не мог признать тебя в фанатизме (папизме — о. С.), который не был запечатлен Евангельской кротостью; он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог признать тебя в учении своевольном (протестантизме — о. С.), отделяющемся от Церкви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающую обретение новой, истинной веры христианской через осмнадцать столетий по воплощении Бога Слова! О, в каком тяжком недоумении пребывала душа моя! Как она томилась ужасно! Какие на нее восставали волны сомнений, рождавшиеся от недоверчивости к себе, от недоверчивости ко всему, что шумело, вопияло вокруг меня от незнания, неведения истины.

И начал я часто, со слезами умолять Бога, чтобы Он не предал меня в жертву заблуждения, чтобы указал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. И се чудо! Внезапно предстает мне мысль: сердце к ней, как в объятия друга. Эта мысль внушала изучать веру в источниках — в писаниях св. Отцев! "Их святость, — говорила она мне, — ручается за их верность: их избери себе в руководители". Повинуюсь. Нахожу способ получить сочинения св. угодников Божиих, с жаждою начинаю читать их, глубоко исследовать. Прочитав одних, берусь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях Отцов Православной Церкви? — Это их согласие чудное, величественное. Осмнадцать веков в устах их свидетельствуют единогласно "единое" учение Божественное!

Когда в осеннюю ясную ночь гляжу я на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами, столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов! Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крыльям, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов! Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в созвучной гармонии поют единую Божественную песнь, тогда говорю себе: таковы писания Отцов!