ГЛАВА VI

Рука промысла, доселе невидимо покрывавшая беспри­ютного скитальца, коснулась сердца преосвященного Сте­фана, епископа Вологодского: архипастырь проник душев­ные стремления молодого Брянчанинова и расположился к нему.

Оправившись от болезни, Димитрий Александро­вич не хотел возвратиться к родителям, а по благослове­нию владыки поместился в Семигородной пустыни. Мест­ность этой обители благоприятствовала восстановлению его здоровья; он с новою ревностью предался своим обыч­ным духовным занятиям: богомыслию и молитве в тишине келейного уединения. Здесь написал он свой «Плач инока», в котором выразилось печалующее состояние души, уси­ленно стремящейся к Богу, но разбитой треволнениями жизни, вследствие чего уделом ее стал только плач на раз­валинах ее стремлений. Недолго пожил Димитрий Александрович и в Семигородной пустыни; вскоре, 20 февраля 1831 года, он был перемещен по его просьбе преосвящен­ным в более уединенный, пустынный Глушицкий Диониси­ев монастырь, где и зачислен послушником. К этому време­ни относится первое знакомство преосвященного Игна­тия с бывшим настоятелем Николо-Угрешского монастыря архимандритом Пименом. Отец Пимен, тогда еще молодой купеческий сын, так описывает наружность послушника Брянчанинова: «В первый раз довелось мне увидеть Брянча­нинова на набережной реки Золотухи (в Вологде): я был на левом берегу, а он шел по правому. Как сейчас, вижу его: высокого роста, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послуш­ническая шапочка». Далее повествователь восхищается его благородной осанкой, скромной поступью, в высшей степе­ни благоговейным предстоянием в церкви за богослужени­ем и, наконец, самою беседою, которую описывает следую­щими словами: «Невзирая еще на молодые лета, видно было, что Брянчанинов много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Доб­ротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна» [11] .

Между тем родитель Димитрия Александровича и во время пребывания его в Глушицком монастыре не переста­вал выражать желание исполнения своих требований: он настойчиво добивался того, чтобы сын оставил монастыр­скую жизнь и поступил в государственную службу. Тогда но­воначальный послушник стал просить архиерея оказать ему милость и ввиду семейных обстоятельств поспешить постричь его в монашество. Преосвященный, зная хоро­шо духовное настроение Брянчанинова, решился испол­нить его просьбу. Исходатайствовав разрешение Священ­ного Синода, он вызвал Димитрия Александровича из Глу­шицкого монастыря в Вологду и велел готовиться к пострижению; вместе с тем он приказал ему хранить это в тайне от родных и знакомых, чтоб избежать каких-либо притязаний со стороны их, могущих воспрепятствовать делу, так как намеревался постричь его неожиданно для всех. Стеснительно было такое положение в столь важное время: готовящийся к пострижению вынужден был оста­новиться на постоялом дворе и среди мирской волны при­готовляться к великому обряду.

28 июня 1831 года преосвященный Стефан совершил об­ряд пострижения Брянчанинова в малую схиму в кафедраль­ном Воскресенском соборе и нарек Димитрия Игнатием, в честь священномученика Игнатия Богоносца, память ко­торого празднуется Церковью 20 декабря и 29 января. Инок Игнатий сначала в первый, потом в последний из этих дней праздновал свое тезоименитство. Это имя Игнатия указы­вает еще на преподобного Игнатия князя, Вологодского чудотворца, мощи которого почивают в Прилуцком монас­тыре, где покоятся мощи и преподобного Димитрия При­луцкого — ангела новопостриженного инока от крещения. Таким образом, произведена над ним перемена имен двух чудотворцев, почивающих в одной обители. С именем од­ного, данным при крещении, соединено воспоминание об обстоятельствах рождения, а имя другого наречено при пострижении, как бы в ознаменование сходства земной участи новопостриженного с преподобным из княжеского рода. Родные Брянчанинова, прибывшие 28 июня в собор к богослужению, были крайне изумлены неожиданным священнодействием, которого они сделались зрителями. 4 июля того же года инок Игнатий был рукоположен пре­освященным Стефаном в иеродиакона, а 25-го того же месяца — в иеромонаха и временно оставлен при архиерейс­ком доме, который в Вологде находится при кафедральном соборе, в одной с ним ограде, образуемой стенами Крем­ля, времен царя Иоанна Грозного. Для обучения священ­нослужению новорукоположенный был приставлен к го­родской церкви Спаса обыденного под руководство свя­щенника Василия Нордова, впоследствии протоиерея и настоятеля Вологодского кафедрального собора.

Родители новопостриженного, разумеется, с неудо­вольствием отнеслись к этому событию, особенно Алек­сандр Семенович был поражен им; его воля, на которой он так упорно настаивал, не состоялась: все планы относи­тельно светской карьеры сына рушились, мечты о его бле­стящей будущности исчезли. Сын в глазах отца сделался бесполезным членом общества, утратившим все, что отец доставил ему воспитанием. Женское сердце, менее упор­ное в противодействиях обстоятельствам и всегда податливее на взаимности, расположило Софию Афанасьевну благосклоннее смотреть на поступок сына, но духовная сторона была также чужда ей, и мирские понятия брали верх. Все это, конечно, ничего не значило для монаха, ко­торый сам добровольно поставляет себя в положение, зас­тавляющее забыть все мирские связи и родственные чув­ства, но обстоятельства инока Игнатия были не таковы, чтоб это неудовольствие родителей было для него нечув­ствительно. По пострижении он должен был приютиться в загородном доме своего дяди и крестного отца Димит­рия Ивановича Самарина и вынужден был принять денеж­ное вспомоществование от одной из своих родственниц (г-жи Воейковой). Пребывание в Вологде заставляло его часто вращаться в кругу родных и знакомых: многие из них стали его посещать и требовали от него взаимных посеще­ний к себе. Молодой годами, красивый наружностью, он интересовал все вологодское общество, все о нем говори­ли, все желали сблизиться с ним. Это необходимо вовлека­ло его в мирскую рассеянность и прямо противоречило тем обетам, какие он только что произнес у алтаря. Вся внеш­няя обстановка пустыннолюбивого инока была противна его влечениям, он соскучился городской молвою и стал про­сить покровителя своего преосвященного Стефана отпус­тить его в Глушицкий монастырь, но преосвященный, наме­реваясь дать ему место, соответственное его способностям и благочестивому направлению, а также приличное по от­ношению его к обществу, удерживал его при себе. В скором времени открылось такое место: в конце 1831 года скончал­ся строитель Пельшемского Лопотова монастыря иеромо­нах Иосиф. Обряд погребения поручено было совершить иеромонаху Игнатию. 6 января 1832 года он был назначен на место умершего, а 14-го дано звание строителя, причем возложен был на него набедренник. 

ГЛАВА VII

Лопотов монастырь, основанный преподобным Григо­рием Пельшемским, вологодским чудотворцем, находится в Кадниковском уезде Вологодской губернии, в сорока вер­стах от Вологды и в семи от Кадникова, расположен на бе­регу реки Пельшмы, впадающей в Сухону, в местности лес­ной и болотистой. Монастырь был почти в разрушенном со­стоянии, так что предположено было его упразднить: церковь и прочие здания крайне обветшали, доходы были скудные, чувствовался недостаток в самом необходимом — к продовольствию, а потому и братии было очень мало. Много надо было употребить трудов и забот, чтоб все ис­править, обновить, пополнить скудость во всех отношени­ях. Новый настоятель не унывал; он принялся за дело с энергией. Вскоре потекли пожертвования от благочести­вых жителей Вологды, чествовавших память преподобно­го Григория; монашествующие из тех монастырей, где про­живал послушником строитель Игнатий, стали собираться в его обитель и в короткое время составили в ней брат­ство до тридцати человек. Богослужение приведено в над­лежащий порядок: обитель и внешне и внутренне обнови­лась, сделалась неузнаваема против того положения, в ка­ком принял ее строитель Игнатий. Но чего стоило это ему самому? По рассказам одного очевидца, посетившего Лопо­тов монастырь в зиму 1832 года, строитель Игнатий поме­щался в сторожке у Святых ворот, когда производилась по­стройка новой настоятельской кельи.

Смягчилось сердце Александра Семеновича, когда он увидел молодого сына своего в таком сане, какой приличен старческому возрасту, следовательно многое обещавшего впереди. Там, где не могла подействовать внутренняя, ду­ховная сторона, взяла внешняя, и она вполне оказала благо­творное влияние свое на Софии Афанасьевне. Строитель сын часто стал бывать в доме родителей: его могучему слову об истинах загробной жизни покорилось сердце матери, часто болевшей и чувствовавшей себя близкою к смерти. Мать напиталась духовными беседами сына; понятия ее из­менились; из плотских сделались духовными: она благодари­ла Бога, что сподобил ее иметь первенца своего в числе Его служителей, тогда как прежде почитала это для себя вели­ким несчастьем. Такая перемена с родительницей на поро­ге ее жизни несказанно радовала священноинока сына. Напутствованная его назиданиями и молитвами, София Афа­насьевна мирно скончалась 25 июля 1832 года. Строитель Игнатий сам совершил обряд отпевания в храме села Покровского. Замечательно, что при этом богослужении сын не выронил ни одной слезы над бездыханным телом мате­ри! И это происходило не от сдержанности, приличествующей предстоятелю священнослужения, или от холодности родственного чувства, а составляло особую черту его духов­ного характера. Чувство в нем было живо, сыновняя любовь к матери в своей естественной мере, но в нем душевный человек был заменен духовным; чувство плотского родства было вполне проникнуто духовной любовью, которая по­буждала не о временной потере жалеть, а желать единствен­но блаженной участи усопшей — в вечности. Потому такие родственные чувства в иноке Игнатии никогда не обнару­живались своим обычным образом; они отражались в нем глубокой думой и молитвенным, безмолвным благоговени­ем, при полном внешнем спокойствии.

В Лопотовом монастыре строитель Игнатий имел уте­шение встретиться и опять соединиться по жительству с любимым своим другом Чихачовым. Чихачов сделался деятельным помощником строителя Игнатия по устройству обители; он обладал отличным голосом, знал хорошо цер­ковное пение и составил очень хороший певческий хор, который немало содействовал к привлечению в обитель многих богомольцев. Настоятель Игнатий облек его в рясо­фор и руководил в духовной жизни.

Вступив на новое поприще начальника иноческого об­щежития, отец Игнатий был в полном смысле слова аввою общества иноков. Следующий отрывок из его аскетиче­ских сочинений изображает нам, каким духом он водился в деле назидания иноков: «Скажу здесь о монастырях рос­сийских мое убогое слово, слово — плод многолетнего наблюдения. Может быть, начертанное на бумаге, оно при­годится для кого-нибудь! — Ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская, ослабела иноческая жизнь пото­му, что она находится в неразрывной связи с христианс­ким миром, который, отделяя в иночество слабых христи­ан, не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним, когда и христианство, жительство­вавшее посреди мира, преизобиловало добродетелями и духовной силою. Но еще монастыри, как учреждение Свя­таго Духа, испускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение евангельских заповедей, еще там строгое и догматичес­кое и нравственное православие; там, хотя редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святаго Духа. Заме­чательно, что все духовные цветы и плоды возросли в тех душах, которые в отдалении от знакомства внутри и вне монастыря возделали себя чтением Писания и святых от­цов, при вере и молитве, одушевленной смиренным, но могущественным покаянием. Где не было этого воздела­ния, там — бесплодие.

В чем состоит упражнение иноков, для которого — и самое иночество? Оно состоит в изучении всех заповеда­ний, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ человеческих: приро­ды поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, которую он видит в Еванге­лии. Десятословие Ветхого Завета отсекало грубые грехи, Евангелие исцеляет самую природу, болезнующую грехом, стяжавшую падением свойства греховные. Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собою, с мыс­лями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущения­ми и пожеланиями тела, с миром, враждебным Евангелию, с миродержателями, старающимися удержать человека в своей власти и плене. Всесильная истина освобождает его (см. Ин.8:32); освобожденного от рабства греховных страстей запе­чатлевает, обновляет, вводит в потомство Нового Адама, всеблагий Дух Святый...» [12] .

Преосвященный вологодский Стефан, видя неутоми­мые и полезные труды строителя Игнатия по возобновле­нию и благоустройству Лопотовой обители, возвел его в сан игумена 28 мая 1833 года, но болотистая местность Ло­потова монастыря уносила последние остатки здоровья, и наконец совсем уложила его на одр болезни. Чихачов томился душой за своего настоятеля и, не видя никакого дру­гого исхода бедственному положению, осмелился предло­жить ему свою мысль — переселиться из Лопотова монастыря куда-либо в другое место. Мысль эта была одобрена игуменом, и решено было ехать Чихачову на свою родину, в Псковскую губернию, хлопотать о перемещении их в один из тамошних монастырей. Напутствованный благослове­нием своего настоятеля, отправился Чихачов в преднаме­ренный путь. Приехав в Петербург, он обратился к графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, с которою не­задолго прежде имел случай познакомиться. Это было в первую его поездку из Лопотова монастыря, когда он ез­дил на свою родину для устройства дел семейных; тогда в первый раз встретил он графиню в Новгородском Юрьеве монастыре, в кельях настоятеля, знаменитого архимандри­та Фотия. Графиня ласково приняла Чихачова и пожерт­вовала в Лопотов монастырь несколько книг и 800 рублей денег. С тех пор Брянчанинов и Чихачов пользовались ми­лостивым расположением графини Орловой, что продол­жалось до самой ее кончины. На этот раз графиня Анна Алексеевна также радушно приняла Чихачова, дала поме­щение в своем доме, снабдила всем нужным, и деятельно стала хлопотать о перемещении игумена Игнатия из Лопо­това монастыря. Чихачов, находясь в столице, в кругу знатного обще­ства, посещавшего графиню, намеревался уже возвратиться обратно в Лопотов монастырь, но графиня его удержала и советовала ему представиться Московскому митрополиту Филарету, который тогда находился в Петербурге. Чихачов явился на Троицкое подворье. Высокопреосвященный ми­лостиво принял Лопотовского монаха и сказал: «Мне не безызвестны жизнь и качества игумена Игнатия», и предложил тому настоятельское место в Николо-Угрешском третье­классном монастыре, своей епархии, если пожелает он туда переместиться, обещаясь потом доставить и лучшее. Чиха­чов поблагодарил милостивого владыку и осмелился выра­зить пред ним опасение, что игумену Игнатию неудобно бу­дет самому проситься из вологодской епархии, так как он пострижен лично вологодским архиереем, который может оскорбиться таким поступком своего постриженца. «Хоро­шо, — сказал митрополит, — я сделаю предложение об этом в Синоде и надеюсь, что мне не откажут». На другой день был послан из Синода указ в Вологду к преосвященному Стефану о перемещении игумена Лопотова монастыря Игнатия в Николо-Угрешский монастырь, куда, по сдаче своего мона­стыря, и предписывалось его немедленно отправить.