В июне 1826 года Димитрий Александрович получил трехмесячный отпуск от службы и для поправления здоро­вья отправился на родину, в дом своих родителей. Зная чес­толюбивое намерение своего отца и не желая притом огор­чить родителей решительным объявлением им своей воли, Димитрий Александрович старался исподволь и осторожно приготовить их к предполагаемой перемене жизни, но и это не помогло — Александр Семенович не мог примирить­ся с мыслью о монашестве своего первенца. Он сердился на него, отказывал наотрез, отстранял его от себя, как сына непокорного. Все должен был выносить кроткий и чувстви­тельный юноша, послушный заповеди Спасителя: Иже лю­бит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф.10:37). С глубо­кою скорбью, не получив желаемого согласия, он уехал из дома родительского в столицу. Здесь ему предстояла необ­ходимость сначала сдать окончательный экзамен в Инже­нерном училище, что он исполнил в конце декабря, и хотя без конкуренции с товарищами по выпуску, сдавшими экза­мен гораздо ранее, но по числу баллов он и тут сохранил свое первенство; затем, освободившись от зависимости училищной, он подал в отставку от службы. Тут встретила его новая буря: он должен был иметь дело с высшей влас­тью, должен был отстоять свое заветное желание даже пред Монархом, Которому всецело был обязан воспитанием, об­разованием и благодарностью за милостивое высокое к нему внимание. Трудно ему было убеждать мирских людей в правдивости своих духовных стремлений, понятных толь­ко некоторой горсти чернецов в Невской лавре; тут нужна была решимость отважная; надо было противостоять лишь самоотвержением и силою воли, а не доводами и очевидны­ми указаниями. Ясно, что спор был неравный: надлежало или поддаться, уступить, или показать пример непоколебимого мужества, доблести мученической, прямого исповед­ничества.

Государь Император Николай Павлович, узнав о подан­ной Брянчаниновым просьбе и о желании его идти в монас­тырь, поручил своему Августейшему брату Великому князю Михаилу Павловичу отговорить всеми любимого воспи­танника от такого предприятия. В первых числах января 1827 года Димитрий Александрович был потребован во дво­рец к Великому князю. Там было собрано все высшее началь­ство Инженерного училища. Девятнадцатилетний юноша с трепетным сердцем, но твердою волею предстал пред собра­нием. Великий князь сообщил ему, что Государь Император, зная его способности к службе, вместо отставки намерен пе­ревести его в гвардию и дать такое положение, которое удов­летворит и его, Брянчанинова, самолюбию, и его честолю­бию. Молодой человек сказал на это, что, не имея достаточ­ных денежных средств, он не может служить в гвардии. «Заботы об этом Государь изволит принять на себя», — пре­рвал Великий князь. — «Расстроенное мое здоровье, — про­должал юноша, — о чем известно Его Величеству из донесе­ний лечивших меня медиков, поставляет меня в совершен­ную невозможность нести труды служебные и, предвидя скорую смерть, я должен позаботиться о приготовлении себя к вечности, для чего и избираю монашеское звание». Вели­кий князь заметил, что он может получить службу в южном климате России и что гораздо почетнее спасать душу свою, оставаясь в мире. Брянчанинов отвечал: «Остаться в мире и желать спастись — это, Ваше высочество, все равно, что сто­ять в огне и желать не сгореть». Несмотря на убеждения Ве­ликого князя, прибегавшего и к ласке, и к угрозе, Брянчани­нов оставался тверд в своем намерении и просил оказать ему милость — уволить от службы. Тогда Великий князь решитель­но возразил ему, что так как он остается непреклонен в сво­ем упорстве, то объявляется ему Высочайшая воля: Государь Император отказывает ему в увольнении от службы и делает ему лишь ту милость, что предоставляет самому избрать крепость, в которую он должен быть послан на службу. Брянча­нинов отклонил от себя добровольное избрание. Великий князь обратился к графу Оперману, своему помощнику по званию генерал-инспектора инженеров; тот указал на Динабург. Великий князь одобрил указание, и в тот же вечер состоялось назначение Брянчанинова в Динабургскую инженерную команду, с приказанием в 24 часа выехать из С.-Петербурга к месту нового служения.

Начальником Динабургской команды был в то время генерал-майор Клименко; ему сообщено было о настрое­нии Брянчанинова и предписано иметь строгий надзор за его поведением. Товарищи по службе сперва не совсем до­верчиво относились к Димитрию Александровичу, но по­том переменили свое мнение, увидев истинное благочес­тие, кротость и благоразумие его. Они даже сделались пре­данными ему, разделяя его труды по службе вследствие болезненного его состояния. Служебные занятия офицера Брянчанинова состояли в наблюдении за производством разных построек и земляных работ в крепости; он же до того был слаб здоровьем, что принужден был по несколь­ко недель кряду держаться безвыходно в квартире, а пото­му необходимо нуждался в помощи товарищей по исполне­нию служебных обязанностей. Одна только переписка с отцом Леонидом поддерживала Димитрия Александровича в этом одиночестве духовном, так как и с любимым другом своим Чихачовым он был разлучен. Осенью 1827 года Ве­ликий князь Михаил Павлович посетил Динабургскую кре­пость и, убедившись в физической несостоятельности офицера Брянчанинова к отправлению службы, склонился на его непременное желание получить отставку.

ГЛАВА IV

6 ноября 1827 года Димитрий Александрович получил вожделенную отставку. Он был уволен с чином поручика и немедленно через Петербург отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду, чтоб под его руководством начать подвиг иночества. Прибыв в Петер­бург в одежде простолюдина, в нагольном тулупе, он остановился в квартире Чихачова. Здесь условлено было обоим поступить в монастырь, и по возможности немедленно. Чихачов тотчас написал прошение. Выставляя причиною домашние обстоятельства, но не получил удовлетворения и должен был еще повременить на службе.

Выход из службы Димитрия Александровича совершил­ся без ведома родителей, а потому, естественно, навлек на себя гнев их. Они отказали сыну в вещественном вспомоще­ствовании и даже прекратили с ним письменные сношения. Таким образом, полная нищета материальная сопровожда­ла вступление Димитрия Александровича в монастырь; он буквально выполнил заповедь нестяжания при самом нача­ле иночества, и вполне справедливо мог сказать с Апосто­лом, как истинный ученик Христов: Се мы оставихом вся и в след Тебе идохом (9:27). В «Плаче» своем он так выразил свои чувствования, с которыми вступал на этот новый путь жизни: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину, — как ки­дается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на яв­ную смерть. Звезда-руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине, или правиль­нее, во мраке, в бурях монастырских» [10] .

Беспрекословное послушание и глубокое смирение от­личали поведение послушника Брянчанинова в монастыре. Первое послушание было назначено ему служить при по­варне. Поваром был бывший крепостной человек Алек­сандра Семеновича Брянчанинова. В самый день вступления в поварню случилось, что нужно было идти в амбар за му­кой. Повар сказал ему: «Ну-ка, брат, пойдем за мукой!» — и бросил ему мучной мешок, так что его всего обдало белой пылью. Новый послушник взял мешок и пошел. В амбаре, растянувши мешок обеими руками и по приказанию повара прихватив зубами, чтоб удобнее было всыпать муку, он ощу­тил в сердце новое, странное духовное движение, какого еще не испытывал никогда: собственное смиренное пове­дение, полное забвение своего «я» так усладили его тогда, что он во всю жизнь поминал этот случай. В числе прочих послушников он назначен был тянуть рыболовный невод в озере Свирского монастыря. Раз как-то невод запутался в глубине. Монах из простолюдинов, заведовавший ловлею, зная, что Брянчанинов хорошо умел плавать и долго мог держаться под водою, послал его распутать невод. Несмот­ря на сильный осенний холод, Димитрий Александрович беспрекословно исполнил приказание, которое отозва­лось крайне зловредно на его слабом здоровье — он сильно простудился. Подобные случаи послушания и смирения сде­лали то, что вся монастырская братия стала с явным уваже­нием относиться к Брянчанинову, отдавая ему предпочте­ние пред прочими, чем он очень тяготился, потому что, живя в среде монастырского братства, он даже старал­ся скрывать свое происхождение и образование, радуясь, когда не знавшие считали его за недоучившегося семина­риста.

Поступив в монастырь, Димитрий Александрович всей душой предался старцу отцу Леониду в духовное руко­водство. Эти отношения отличались искренностью, прямотою, представляли совершенное подобие древнего послушничества, которое не решалось сделать шагу без ведома или позволения наставника. Всякое движение внутренней жизни таких послушников происходит под не­посредственным наблюдением старца; ежедневная испо­ведь помыслов дает им возможность тщательно наблюдать над собою, она предохраняет новоначального инока от вредного действия этих помыслов, которые, будучи испо­веданы, подобно скошенной траве, не могут уже возникать с прежней силою. Опытный взор старца-духовника обнару­живает самые сокровенные тайники души, указывает гнез­дящиеся там страсти и таким образом удивительно способствует самонаблюдению. Чистосердечная исповедь, все­гдашняя преданность старцу и всецелое пред ним отсече­ние воли вознаграждаются духовным утешением, легко­стью и мирным состоянием духа, какие свойственны бес­страстию.

Такой род начального подвижничества и в древнее время, когда духовными старцами изобиловали пустыни и монастыри, был уделом немногих послушников. Тем реже он встречается ныне, при заметном оскудении духовного старчества. Димитрий Александрович, как сказано, во всем повиновался воле своего духовного отца, все вопросы и недоумения разрешались непосредственно им. Ста­рец не ленился делать замечания своему юному питомцу, вел его путем внешнего и внутреннего смирения, обучая деятельной жизни.

«Однажды, — рассказывает И. А. Барков, человек весь­ма благочестивый и достойный всякого вероятия, — ко мне приехал из Свирского монастыря отец Леонид зимой: был жестокий мороз и вьюга, старец приехал в кибитке. Когда вошел он ко мне, я захлопотал о самоварчике и подумал: не один же старец приехал, вероятно, есть какой-нибудь воз­ница — и я стал просить старца, чтобы он позволил ему также войти. Старец согласился. Я позвал незнакомца, и немало был удивлен, когда предстал предо мной молодой, красивой наружности человек, со всеми признаками благо­родного происхождения. Он смиренно остановился у поро­га. «А что, перезяб, дворянчик? — обратился к нему старец и затем сказал мне: — Знаешь ли, кто это? Это Брянчанинов». Тогда я низко поклонился вознице».

Такой крайне смиряющий образ руководства был пред­принят отцом Леонидом в отношении ученика своего, моло­дого офицера Брянчанинова, без сомнения, для того, чтобы победить в нем всякое высокоумие и самомнение, которые обыкновенно присущи каждому благородному и образованно­му человеку, вступающему в среду простецов. Старец посту­пал, как нелицемерный наставник, в духе истинного монашества, по примерам святых отцов; он постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения не мог­ли не нравиться благородному послушнику, с искренней лю­бовью к Богу предавшемуся иноческим подвигам.

Спустя год представилась надобность отцу Леониду со всеми учениками переселиться из Свирского монастыря, по причине многолюдства этой обители, в другое место. Он направился в Площанскую пустынь Орловской епархии; Димитрий Александрович, в числе прочих учеников, сле­довал за старцем. В это время прибыл в Площанскую пус­тынь и Чихачов. Друзья обменялись сердечными привет­ствиями, порадовались, что опять соединились в тихом приюте монастырского уединения, и стали жить по-пре­жнему совокупно, связывая себя союзом святейшей друж­бы. На такую жизнь вдвоем, отдельно от других учеников, благословил их и старец Леонид.