He was not so upset that he was being insulted as that they were insulters. It is also criminal that they were ungrateful before sending down the miraculous food; but even in the midst of miracles they showed their wickedness, lawlessness, and greed in gathering food, and, having gone a little forward, they again murmured, again expressed dissatisfaction with the blessings of God; and on each such occasion the blessed one was crushed and grieved more than the sinners themselves. Thus, when they made a calf, they themselves played and rejoiced, but Moses lamented and grieved, invoked a terrible curse on himself, and, nevertheless, nothing could make him suppress his compassion for them.

But tell me, what did he do for this? The very method of healing, although it helped the cause, was filled with many tears; and there was not a man of stone who did not suffer in the least at the sight of his brothers and relatives beating one another, subjecting to this deplorable slaughter up to three thousand people (Exodus 32:28). And we, when we catch our children doing some evil deed, of course, punish and flog them, but we do this not without regret, but on the contrary, we grieve no less than those who suffer punishment themselves.

4. During the time of the great tribulation of Moses and the militia (of the Jews), a new sorrow befell them. God threatened that He Himself would no longer lead them, but would leave them and hand over their leadership to an angel; this was the most unbearable thing for Moses. Listen to what he says to God: "If you do not go with us, do not bring us out of here" (Exodus 33:15). Do you see how fear was replaced by fear, and sorrow by sorrow? But the calamity did not stop there: when Moses bowed down to God, and the Lover of Mankind was propitiated and granted grace, the Jews again plunged Moses into new sorrows, angering the merciful God and subjecting themselves to extreme misfortunes. After a much lamentable massacre, they again angered God so much that they called upon themselves a fire that would have destroyed almost all of them, if God had not shown great love for mankind. And Moses had to experience a double sorrow - both from the fact that the Israelites were perishing, and from the fact that the survivors did not reform and did not receive any benefit from the death of their brothers. The slaughter was not yet over, and the survivors had already remembered the onions and, not content with what they had, said: "Who will feed us with meat? We remember the fish that in Egypt we ate for nothing, cucumbers and melons, and onions, and onions and garlic; but now our soul is faint; there is nothing but manna in our eyes" (Num. 11:4-6). Then Moses, no longer able to endure their ingratitude, and exhausted by sorrow, renounced his superiority and wished for death instead of such a bitter life. Listen to his own words: "And Moses said," says the Scripture,

I alone cannot bear all this people, because they are heavy for me; when Thou doest such things to me, it is [better] to put me to death, if I have found mercy in Thy sight" (Num. 11:11-15). This was said by the one who once said: "Forgive them their sin, and if not, blot me also out of Thy book, in which Thou hast written" (Exodus 32:32). His sorrow had changed him so much! The same often happens to parents when they are upset by the actions of their children. However, Moses, even after these words, did not cease to have compassion for the Israelites, as is evident from what he did afterwards. When, after their attempt to kill the spies and stone him, he escaped from their hands, he again turned to prayer for them and besought God to be merciful to those who wanted to kill him (Numbers 14:10-20); so his love was stronger even than natural affection! Then, when the spies were dead, and the time of the former weeping had not yet passed, the Israelites again caused him new sorrow, firstly, because they did not obey his prohibition to fight, and, secondly, because they were struck by the Amalekites (Num. 14:41-45); and even before this war, many perished from greed and gluttony (Numbers 11:33). "He slew," says the Scriptures, "they were fat, and the young men of Israel, and food was still in their mouths" (Psalm 77:30,31).

And when the Jews had conquered the Canaanites, and had made a long round, they murmured again, and perished again, not from sickness, as before, nor from fire and scattered earth, as before, but from the bites of poisonous serpents, which would have destroyed them all, if Moses had not again appeared before God and implored Him. When they were delivered from this destruction and escaped the curses of the sorcerer, they again rushed into the most disastrous abysses: after the blessings of Balaam, or, rather, God's (for the words of Balaam depended not on his will, but on the power working in him), they began to commit adultery with the daughters of foreigners and serve Beelphegor. Moses, seeing such shame and disgrace, again commanded them to kill one another, saying: "Kill every man his people who are cleaved to Baal-Peor" (Num. 25:5), just as in the case of a bodily wound that does not heal after repeated dissections and cauterizations, they are ordered to cut again and cauterize what is left. However, when you hear about these difficulties, do not think that they were the only ones; I have omitted not a few of those mentioned (in the Scriptures): wars, the resistance of enemies, long journeys, insult from the sister, her punishment, about which the meek Moses especially lamented; but even if I had carefully collected everything, then what I have described would not have been a thousandth part of what actually happened. If the steward of a few servants in a house meets with many occasions for grief and sorrow, then he who is obliged to govern so many thousands for forty years, and in the wilderness, where there was neither (healthy) air nor water, how many things to do every day, how many cares, how many sorrows, both during the life and after the death of men? He saw all those whom he brought out of Egypt dead, except only two men; but he himself did not vouchsafe to bring their descendants into the promised land, but only saw it from the top of Mount Nebab and studied its nature well, but was not allowed to enjoy it with the rest of the Israelites, but remained outside it and died, about which he himself lamented before the Israelites in these words: "And the Lord was angry with me because of you, and I swore that I would not cross the Jordan, nor enter the good land which the Lord your God is giving you as an inheritance. I will die in this land without going beyond the Jordan, but you will go over and possess that good land" (Deuteronomy 4:21,22). And the most difficult thing is that God brought him to the tomb with sorrow, since Moses knew beforehand what calamities would befall the Jews: idolatry, captivity, unspeakable misfortunes, which is why he was crushed in his soul not only about what he himself had seen and what had already happened, but also about what had not yet happened. Thus, having begun to grieve and grieve from an early age, he ended his life with the same despondency.

5. And his successor Joshua ate with him, so to speak, all that was bitter; but if he escaped anything in his youth, he made up for it after the death of Moses. Not only did he tear his clothes and sprinkle ashes on his head during Moses' lifetime, but after his death he was again put in the same or even greater extremity, so that not for a short time, but for a whole day he lay on the ground. Listen to his words and lamentations: "Jesus tore asunder," says the Scriptures, "his garments, and fell on his face to the ground before the ark of the Lord [and lay] until the evening, he and the elders of Israel, and sprinkled dust on their heads. And Jesus said, O Lord Lord! Why hast thou brought this people over the Jordan, that thou mayest deliver us into the hands of the Amorites, and destroy us? Oh, if only we had stayed and lived beyond the Jordan! Oh, Lord! what shall I say after Israel has turned the rear of her enemies? The Canaanites and all the inhabitants of the earth will hear us, and surround us, and will cut off our name from the earth" (Joshua 7:6-9). Hearing this, God revealed to him the author of the defeat; and Jesus, having learned this, destroyed everyone, not only the sinner, but also his relatives and household, and a multitude of cattle (Joshua 7:24-26); and this did not a little disturb his soul. If we cannot look when strangers are called, then what did he not suffer, exposing his countrymen and comrades-in-arms to such calamities? And how did the deception of the Gibeonites, and the suspicion fall upon the tribes that dwelt on the other side of the Jordan? How difficult was it to constantly stay in war and in battles? What soul could remain calm at the same time? If he won victories, the pleasure of receiving trophies was overshadowed by worries about the wars that were still ahead. The division of the plots also gave him much trouble and much trouble; Those who have been entrusted with the division of property, however small, among brothers or other heirs after someone know this. I do not consider it necessary to speak of the subsequent misfortunes of the Jewish people; for it is no longer a question of whether anyone has led a life of sorrow, but of which of those who have pleased God (led such a life).

6. Therefore, if you will, let us omit Eli, who offended God by the wickedness of his children, or rather, by his carelessness. He was punished not because he had wicked children, but because he spared them more than was proper and did not punish them for transgressing the laws of God; realizing this, he himself, after a strong threat from God, said: "Lord; whatsoever pleases Him, let him do" (1 Samuel 3:18). Leaving him, then, let us pass on to Samuel, who from childhood was brought up in the temple, was always distinguished by piety before God, and from an early age proved to be so virtuous that, before he had yet matured, he was numbered among the wondrous prophets, and moreover at a time when prophecy was lacking: "In those days," says the Scriptures, "visions [were] not frequent, the word of the Lord was rare" (1 Samuel 3:1). This Samuel, born after many tears, was first of all saddened and troubled, like a grateful and loving disciple, seeing his teacher stricken with a miserable death; and then he had to constantly weep over the misfortunes of the Jews. His sons, impious, wicked, and utterly devoted to vice, grieved him both with their lives and with the fact that they could not inherit the honor bestowed upon him (1 Samuel 8:3). This sorrow was followed, or rather not followed, for it did not cease, but was joined by the unlawful demand of the Israelites, whereupon Samuel was so discouraged that he needed great consolation. Listen to what God says to him: "They have not rejected you, but they have rejected Me" (1 Samuel 8:7). However, even after this, Samuel cared for them so much that he said to them: "I will not allow myself to sin before the Lord, that I should cease to pray for you" (1 Samuel 12:23). Therefore, when he saw them, so beloved by him, in distress, slain in wars, angering God, could he feel any pleasure, could he ever remain without sorrow and tears? And when he made Saul king, sorrows again followed for him uninterruptedly, one after another. Thus, when Saul offered a sacrifice contrary to the will of God, when, having defeated the Amalekites, he spared their king, again contrary to the commandment, Samuel was so stricken in his soul that he did not see this man again, but from that time until the last day he lamented and wept for him, although he was reproached for his excessive sorrow. God said to him: "How long shall you grieve for Saul, whom I have rejected" (1 Samuel 16:1). If he wept at these events, what happened to him when Saul slew so many priests in vain and without guilt? - When did he go to kill his benefactor, who had done him no harm? - when did he see Saul naked prophesying and lying on the ground? - when he listened to David's many lamentations and complaints about Saul?

7. Remembering David, I do not know what to do: whether to recount his long lamentations described in the Psalms, or, leaving you to read them at your leisure, to tell his misfortunes myself. Thus, David suffered many disasters when he tended the flocks, repelling the attacks of both the fickle elements and wild beasts; the first is evident from what James said; and the last of what he himself said to Saul about the lion and the bear.

And how sorrowful it is to receive evil for good, listen to the blessed prophet, who constantly wept, lamented, and said: "Should evil be repaid for good" (Jeremiah 18:20)? Even without any other unpleasantness, it is a great sorrow to the commander that he is under suspicion of the king, who looks upon him with displeasure. What do I say - to the commander of the king's army? It is unpleasant for us if the servants treat us in this way; When, moreover, intrigues are plotted against the life of the hated, then what life can be more sorrowful than this? However, David endured and endured everything; lived with the one who plotted to kill him, and participated in his wars. And when he withdrew and withdrew from the war, although the very removal and discovery of the enmity (of Saul) contributed to some safety (of David), yet since he had to defend himself with four hundred men against the numerous army of Saul, he trembled more than before. Think of the situation in which he was, when he had neither city, nor fortress, nor allies, nor revenues, and had to fight with him who had all these things, while he himself could not find a place to flee except the desert and the caves. Taking the city, which is called Keil, he immediately departed from it, when the priest said that God would not deliver him out of Saul's hand if he remained there. And this priest was the same who escaped the hands of Saul and told David about the sad incident that had taken place in Nob, and (David) uttered the lamentable words: "I am guilty of all the souls of your father's house" (1 Samuel 22:22). Thus this priest, being constantly with David, served only as a reminder of that sad event; looking at him, David constantly remembered the death of the priests, and remembering this death and accusing himself of this slaughter, he lived more miserably than anyone condemned to death. If nothing else troubled him, the mere thought that he himself had been the author of the slaughter of so many priests would have been enough to wound and crush his soul. Meanwhile, crushed by this thought, which both night and day tormented his soul worse than a worm, he received other wounds afterwards, one after the other. Thus, when Nabal insulted him in the person of his servants, and called him a fugitive, an exile, an ungrateful slave, he did not endure such words without sorrow; Likewise, when he came to Achish, he pretended to be mad, fell to the ground, distorted his face, and foamed much from his mouth, he was tormented more than the real demoniac by the thought of the extreme to which Saul, whom he had so favored, had brought him. but the generals, envious of him, and desirous of slandering him before the king, removed him from the army, as if he were a useless, treacherous, and treacherous man: "the princes of the Philistines were indignant," says the Scriptures, "against him, and the princes of the Philistines said to him, Let this man go, let him sit in the place which thou hast appointed for him, that he may not go with us to war, and become our adversary in war. With what can he propitiate his master, if not with the heads of these men" (1 Samuel 29:4)? David, struck by these words, departed with great grief and despondency. But when he arrived home, he found so many disasters that he almost died of sorrow. The calamities that occurred at that time could have darkened his soul, even if they had been foreseen by him, and since they happened accidentally and unexpectedly, they seemed twice as severe, and were already unbearable. He went home to rest and find relief from his former sorrow in his children and wives; but when he arrived, he suddenly heard that he was in captivity with the enemy, and saw fire, and smoke, and the blood of the dead, and before he had wept over the slain and finished mourning for the captives, he was attacked by the inhabitants of the city, fiercer than beasts, and each of them wanted to find relief from his sorrows in his death. As in the collision of contrary winds on the sea, a great and fierce storm arises from their struggle; In the same way, despondency and fear tormented the soul of the righteous man, in which there was great agitation and confusion from these feelings, which were constantly overcoming and overcoming one another. When he was delivered from these calamities and returned his wives and all the captives, before he enjoyed this victory, he was again struck by the sorrowful news of the death of Jonathan, which so struck his soul, as can be seen from his lamentation: "Thy love was for me," he said, "greater than the love of a woman" (2 Samuel 1:26). What do I say about this weeping? He who wept so much for Jonathan's father, his enemy and ill-wisher, who sought his destruction a thousand times, what could he feel when he learned that he who had shared his dangers, who had delivered him many times from his father's wiles, who had participated in his secrets, and who had made many treaties with him, that this man had lost his life at a time when David could have done him justice for his former good deeds?

8. Когда эта скорбь была еще в полной силе, опять в новую печаль повергает его военачальник (Иоав), не давший Авениру исполнить обещанного, коварно убив того, который обещал легко и без всякого труда предать Давиду все войско. Давид был так огорчен этим убийством, что тогда же проклял Иоава, и во время кончины своей поручил своему сыну отмстить ему за это бесчестное убийство. Самые слова, которыми Давид громко оплакивал Авенира, достаточно изображают нам страдание души его: "царь", говорится в Писании, "громко плакал над гробом Авенира; плакал и весь народ. И оплакал царь Авенира, говоря: смертью ли подлого умирать Авениру? Руки твои не были связаны, и ноги твои не в оковах, и ты пал, как падают от разбойников" (2Цар.3:32-34). Что же после этого? Коварно умерщвляется Мемфивосфей [1] и к печали Давида о нем (ибо и о нем Давид скорбел так, что даже умертвил убийц его) присоединилось противодействие хромых и увечных, которое сильно возмутило его. Одолев и этих и других врагов, он с великою радостью переносить кивот, но в то самое время, когда переносили ковчег и все радовались, среди веселья случилось событие, которое омрачило всеобщую радость и повергло душу царя в уныние и великий страх. Гнев Божий внезапно поразил и умертвил Озу, который хотел поддержать падавший кивот; и страх от этого так сильно потряс душу Давида, что он тогда только решился перенести кивот к себе, когда узнал, какое благополучие было от него Аведдару, который тогда принял его (2 Цар.6:8-12). Потом, когда умер царь аммонитский, Давид, как муж добрый и человеколюбивый, отправил послов утешать сына его и убеждать его мужественно переносить смерть отца; а тот, за такую честь постыдно оскорбив послов, отослал их обратно к царю. Неужели по твоему мнению, этого мало, чтобы опечалить и поразить душу? Не доказывает ли этого и самая война, которая не имела никакого другого предлога и дошла до такого ожесточения, что подвергла Давида бесчисленным бедствиям (2Цар.10)? Этих бедствий, хотя бы кто примешал к ним тысячу удовольствий, достаточно для того, чтобы жизнь Давида признать скорбною; но последующие бедствия его таковы, что до них как бы еще и не начинались истинные скорби. Подлинно страдания этого царя превзошли всякую басню и всякую трагедию; на дом его обрушились такие необычайные и непрерывные бедствия, как будто у него одно зло постоянно старалось помогать другому злу. Так посмотри: Амнон полюбил сестру свою, полюбив, обесчестил ее; обесчестив, возненавидел и допустил разгласиться как бесчестию, так и кровосмешению, приказав одному из слуг тотчас изгнать ее из дому против воли и отправить чрез (городскую) площадь, причем она кричала и плакала (2Цар.13). Авессалом, узнав об этом и созвав на пир всех братьев, между которыми был и этот оскорбитель, умерщвляет его при посредстве слуг, когда тот ел и пил. Потом некто, отлучившись оттуда и в смятении не разузнав точно случившегося, возвестил царю, что все сыновья его умерли. Тогда Давид сидя плакал о мнимом убиении всех сыновей своих; когда же в точности узнал о случившемся, то грозил сыну и говорил, что умертвит его; и хотя (Авессалом) убежал в чужую страну, где он провел три года, царь во все время продолжал гневаться; даже и по прошествии этого времени не призвал бы его к себе, если бы умный военачальник против его воли не склонил его на такое дело. Но и призвав сына, он еще не заживил сердечной раны, но удалил его от лица своего еще на два года, и только после столь долгого времени, по просьбе военачальника, дал сыну позволение явиться к себе. Но сын, злопамятуя о прежнем или притом стремясь к власти, восстал на отца и довел его опять до скитальничества и бегства, которым он подвергался при Сауле, и даже сделал его жизнь гораздо тяжелее прежней. Тогдашние скорби Давид терпел, быв военачальником; а теперь он принужден был скитаться после многих лет царствования и после победы, можно сказать, над всеми врагами. И доведший его до этого был и не чужой и не неприятель, но "вышедший из чресл его", как сам он говорил с жалобою (2Цар.16:11). Тогда он был во цвете лет и мог все переносить мужественно, а теперь, в то время, когда ему следовало в этом негодном сыне иметь утеху своей старости, в нем встретил злоумышленника и врага. И вышел царь из Иерусалима вместе с немногими, босой, закрываясь и проливая слезы. Эта война причинила ему не только скорбь, но и стыд. Сын поступил тогда с блаженным оскорбительнее, чем Саул, обесчестил и наложниц отца, и притом не скрытно, но на кровле дома пред взорами всех; в ярости против отца нарушил и уставы природы, и законы обращения с женщинами, и в безумном упоении, когда война еще продолжалась, отважился сделать то, что обыкновенно делают уже по одержании победы и по взятии врагов в плен. Между тем Сива, встретив Давида в такой печали и страхе, еще более возмутил его, налгав на своего господина и сказав, будто (Мемфивосфей) замышляет овладеть царством (2Цар.16:3).

9. После Сивы является Семей, человек злой и неблагодарный, и направляет против Давида множество злословий, бросая в него камнями с такими словами: "уходи, убийца и беззаконник! Господь обратил на тебя всю кровь дома Саулова, вместо которого ты воцарился, и предал Господь царство в руки Авессалома, сына твоего; и вот, ты в беде, ибо ты – кровопийца" (2Цар.16:7,8). Слыша и претерпевая это, Давид сокрушался, как видно из самого плача его, но не решился ничего сделать и дал Семею уйти живым, сказав: "оставьте его, пусть злословит, ибо Господь повелел ему; может быть, Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие" (2Цар.16:11,12); а сам с беспокойством и страхом ожидал, чем кончится предприятие Хусия. Когда же и это сделалось известным, то началось война, самая необыкновенная из всех когда-либо бывших войн, и даже похожая на загадку. Того, кто был виновником таких бедствий и подал все поводы в такой войне, с чьим падением уничтожались все эти бедствия, - того самого тщательно беречь и щадить Давид убеждал полководцев своих, повторяя: "сберегите мне отрока Авессалома" (2Цар.18:5). Что могло быть хуже этого горестного положения? Что прискорбнее этого затруднения? Давид вынужден был начать войну, в которой равно было тягостно для него и победить и быть побежденным. Он не хотел ни быть побежденным, иначе не выслал бы такого войска, ни одержать победы, иначе не запрещал бы умертвить того, кто начал и повел войну против него. Когда же война была решена и кончилась, как угодно было Богу, когда отцеубийца пал, тогда все прочие были в веселье и радости, один только Давид горевал и плакал, и, запершись, звал умершего и скорбел о том, что сам не умер вместо него: "кто дал бы мне умереть", говорил он, "вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой" (2Цар.18:ЗЗ)? Слыхано ли что-нибудь ужаснее этого несчастия? Когда Авессалом умертвил своего брата, Давид хотел умертвить его; когда же Авессалом с неистовством восстал на него самого, тогда он щадит этого самого сына. И долго не перестал бы он плакать об умершем, если бы не пришел Иоав и не объяснил неуместности этой печали, если бы сильною речью не возбудил в нем бодрости и не склонил его принять войска с надлежащим достоинством. Впрочем, его бедствия еще не кончились и этим; но, во-первых, воины возмутились и разделились между собою; потом, едва только они покорились царю, и притом после многих ласковых увещаний, как опять отложились от него и присоединились к Савею; тогда опять началась другая война, между тем как не совсем еще окончилась и прежняя. Возмущенный этим Давид, собрав своих воинов, выслал их с военачальниками против неприятелей; но Иоав, одержавший победу и в этой войне, не преминул омрачить радость о победе печалью. В исступлении зависти, он без причины и совершенно безвинно злодейски умертвил равного ему военачальника, который привел под власть Давида весь народ; и это убийство так встревожило и возмутило царя, что он и при смерти своей завещал сыну и просил не оставить убитого Амессая не отмщенным. А еще тяжелее то, что Давид, находясь в таком расположении духа, не решался даже высказать причины своей скорби, потому что уже был угнетен бесчисленными бедствиями. После этих войн постиг всю страну голод и Давид, для прекращения этого зла, принужден был выдать детей Саула на смерть. Так повелевало определение (Божие); "ради Саула и кровожадного дома его, за то, что он умертвил Гаваонитян" (2Цар.21:1). А кто вспомнит, как Давид оплакивал Саула, тога поймет, как страдал он и в это время, выдавая детей его гаваонитянам; однако и это он перенес; а между тем опять последовали дальнейшие несчастия. После голода настала язва и в течение полудня падает семьдесят тысяч мужей, при чем царь, увидев ангела, простершего меч, и произнося скорбные слова, сказал: "вот, я согрешил, я поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего" (2Цар.24:17). Впрочем, нам невозможно с точностью пересказать все его печали; не все они изложены и в Писании; но по его плачевным песням и жалобам можно догадываться о тяжести и тех скорбей его, о которых не упомянуто, и о том, что этот праведник никогда не переставал скорбеть и сетовать. Что же он говорит? "Дней лет наших - семьдесят лет, а при большей крепости - восемьдесят лет; и самая лучшая пора их - труд и болезнь" (Пс.89:10). Если же ты скажешь, что он здесь изобразил жизнь человеческую вообще, а не свою только, то скажешь больше того, что я сам хочу сказать, и избавишь нас от многоречия, сам признавая, что не только в жизни Давида, но и в жизни всякого другого человека гораздо больше скорбей, чем удовольствий. Действительно, как и сам ты правильно говоришь, Давид произнес такой приговор, имея в виду не только свою жизнь, но и других, и выразил то же самое, что и патриарх, только с большею силою; что тот сказал о части, то этот после обо всех. Тот говорил: "малы и несчастны дни жизни моей" (Быт.47:9); а этот: "дней лет наших", т. е. дни всех людей, "семьдесят лет, и самая лучшая пора их - труд и болезнь".

10. Но это, как я сказал, представляю тебе исследовать со всею точностью на досуге, а сам перейду к прочим пророкам. Хотя они нигде не оставили нам описания своей жизни, встретив впрочем и для этого затруднение в чрезмерности угнетавших их бедствий, но я думаю, что одним словом можно назвать всю жизнь их прискорбною. И, во-первых, что было общим у всех их, они в течение жизни своей были мучимы пытками, бичуемы, перепиливаемы, побиваемы камнями, заключаемы в темницы, умирали от меча, скитались в овечьих и козьих кожах, терпя недостатки, бедствия, озлобления (Евр.11:36-38). К этому присоединилась у них и другая печаль, еще более тяжкая, от того, что они видели, как возрастало нечестие причинявших им бедствия; этим они терзались больше, чем собственными скорбями. Так один из них говорил: "клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодейство крайне распространились, и кровопролитие следует за кровопролитием" (Ос.4:2), показывая нам и безнаказанность, и разнообразие, и распространение нечестия. Другой взывал так: "горе мне! ибо со мною теперь - как по собрании летних плодов, как по уборке винограда: ни одной ягоды для еды, ни спелого плода" (Мих.7:1), оплакивая этими словами малочисленность людей добродетельных. Иные еще жаловались на другое что-либо подобное. Пастырь коз (Амос) не только сетовал о грехах иудеев, но и плакал об их несчастиях более, чем о собственных искушениях, и молился Богу так: "Господи Боже! пощади; как устоит Иаков? он очень мал" (Ам.7:2). Но не смотря на это, он не получил просимого, как сказано: ""и этого не будет", сказал Господь Бог" (Ам.7:6). А Исаия, услышав, что вся земля будет опустошена, не хотел утешиться, но постоянно плакал и говорил: "оставьте меня, я буду плакать горько; не усиливайтесь утешать меня" (Ис.22:4), потому что такой род смерти выше всякого несчастия. Кто в состояние читать без слез плачевные песни Иеремии о городе и о нем самом, как написанные особо, так и рассеянные по всей его пророческой книге? Иногда говорил он: "кто даст голове моей воду и глазам моим - источник слез! я плакал бы день и ночь о пораженных дщери народа моего"? Иногда: "кто дал бы мне в пустыне пристанище путников! оставил бы я народ мой и ушел бы от них: ибо все они прелюбодеи" (Иер.9:1,2). А иногда жалобно взывал: "горе мне, мать моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею" (Иер.15:10); иногда же проклинал и день рождения своего: "проклят день", говорил он, "в который я родился" (Иер.20:14). А грязный ров, скорби от уз, бичевания и клеветы и постоянные насмешки привели его в такое состояние, что он даже стал отчаиваться. Что испытал он, когда по взятии города встретил заботливость и почтение к себе со стороны иноплеменников? Радовался ли он этому? Напротив, тогда-то он и написал горький плач об умерших, и увидел бедствия не меньшие прежних от того, что оставшиеся в живых после войны раздражали Бога. Обещав повиноваться Ему во всем и ни в чем не противиться, они, однако, ушли опять в Египет, тогда как повеление (Божие) требовало совершенно иного, и пророка увели вместе с собою, и своею неблагодарностью вынуждали его предсказывать им беды, тягчайшие прежних.

Если бы и не случилось с ним ни одной из горестей, как опущенных нами, так и упомянутых теперь, то самое пребывание среди врагов, иноплеменников и людей нечистых, для праведного и чистого было тяжелее всякого наказания. А Даниил, по-видимому, наслаждался великою честью и жил как бы не в плену, пребывая при царском дворе и имея власть; но если кто прислушается к его молитве, обратит внимание на его пост, перемену лица и непрестанные мольбы, и точно узнает, для чего он делал это, тот увидит, что этот пророк более всех скорбел и унывал. Мучили его не только настоящие бедствия, но возмущали и будущие, так как он удостоился видеть пророческими очами и то, чего еще не было; взирая на иудеев, еще не освободившихся от прежнего рабства, он должен был предвидеть другое их пленение; город, который еще не был восстановлен, он видел уже разрушенным, а храм - оскверненным (нечистыми) жертвами и опустошенным, и всю святыню ниспровергнутою. Посему он скорбел и плакал и говорил: "Господи! у нас на лицах стыд, у царей наших, у князей наших и у отцов наших, потому что мы согрешили пред Тобою" (Дан.9:8).

11. Не знаю, как между пророками я пропустил одну небесную душу, - того, кто на земле жил как на небе, у которого не было ничего, кроме милости. Что же этот великий и дивный человек, если только можно назвать его человеком? После смелой речи пред Ахавом, после низведения огня, после избиения жрецов, после того, как он заключил и отверз небо во время, назначенное по его желанию, после столь многих и столь великих подвигов он подвергся такому страху и такому чрезмерному унынию, что сказал такие слова: "возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих" (3Цар.19:4). Это говорил тот, кто и теперь еще не умер. Мало этого; он удалился в пустыню, и спал там, изнемогши от тяжкого уныния. А ученик его получил не только сугубый дух учителя, но и скорби гораздо более тяжкие. Изображая этих пророков для нас и перечисляя их бедствия, блаженный Павел несколько раньше сказал: "те, которых весь мир не был достоин" (Евр.11:38). Благовременно пришел нам на память и этот блаженный. Если он, явившись один, может доставить нам достаточное утешение, то какого уныния и какой печали не уничтожит он, представши после других? Не считаю нужным говорить о голоде, жажде и наготе, о кораблекрушениях и пребывании в пустынях, о страхах и опасностях, о клеветах и темницах, ранах и бдениях, о бесчисленных опасностях смерти и обо всем прочем, что претерпел он за проповедь. Все это, хотя и причиняло некоторые скорби, но доставляло ему и удовольствия. Когда же отверглись от него все азийские верующие, когда уклонились от веры галаты - целый знаменитый народ, когда коринфяне разделили свою церковь на многие части и, оказав послабление блуднику, довели его до бесстыдства, тогда что, думаешь ты, чувствовал Павел? Каким мраком объята была душа его? Впрочем, для чего нам делать умозаключения, когда можно слышать собственные слова его? Так, в послании к Коринфянам он говорил: "от великой скорби и стесненного сердца я писал вам со многими слезами" (2Кор.2:4); и еще: "чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой и [чтобы] не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись" (2Кор.12:21). А к галатам говорил: "дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос" (Гал.4:19). На азийцев же он жалуется и своему ученику. И не только это мучило его, но и данный ему пакостник (плоти) так сокрушал и беспокоил его, что он многократно молил Бога об освобождении от него; ибо слово "трижды" значит здесь многократно (2Кор.12:8). Вообще мог ли когда-нибудь быть спокойным тот, кто сокрушался даже об отсутствии брата? "Я не имел покоя духу моему", говорит он, "потому что не нашел [там] брата моего Тита" (2Кор.2:13). И по случаю болезни другого брата, он опять страдал точно также: "Бог помиловал его", говорил он филиппийцам об Епафрасе, "и не его только, но и меня, чтобы не прибавилась мне печаль к печали" (Фил.2:27). Также сильно скорбя по поводу обольстителей и своих противников, он в послании к Тимофею говорил: "Александр медник много сделал мне зла. Да воздаст ему Господь по делам его" (2Тим.4:14). Итак, мог ли он иметь хотя малое отдохновение от уныния и скорби? Кроме вышесказанных бедствий, тяготивших душу его, были и другие, которые причиняли ему постоянную скорбь. И это опять сам он открыл, сказав: "кроме посторонних [приключений], у меня ежедневно стечение [людей], забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся" (2Кор.11:28,29). Если же он за каждого из соблазнявшихся сам воспламенялся, то этому воспламенению и невозможно было погасать в душе его: потому что никогда не было недостатка в соблазнявших и доставлявших пищу этому пламени. Когда отпадали города, а часто и целые народы, то тем более это могло непрестанно случаться с тем или другим (верующим) из столь многих церквей во вселенной. Но предположим на словах, если угодно, что никто никогда и не соблазнялся и не отделялся от Павла, и никакой другой подобной неприятности не случалось с ним, - и в таком случае я не могу признать его свободным от уныния; на это опять мне не нужно никакого другого свидетеля, кроме самого страдальца. Что же он говорит? "Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти" (Рим.9:3). А это означает следующее: желательнее было бы для меня впасть в геенну, нежели видеть израильтян неверующими. Это именно значат слова: "Я желал бы сам быть отлученным"; если же он готов был потерпеть геенские мучения для того, чтобы иметь возможность привести (к вере) всех иудеев, то, очевидно, что, не достигши этого, он вел жизнь более тягостную, чем мучимые в геенне, потому что для него было желательно последнее более, нежели первое.