Как это случилось? Но для этого надо припомнить, что такое мирская философия, которая мнит, будто занимается этими вопросами.

«Все попытки дать такое определение общеобязательного понятия философии, говорит Освальд Кюльпе оказываются неудачными при сопоставлении их с фактами исторического развития этой науки...

Ввиду этого не "остается ничего иного, как вообще отказаться от общего определения...» Вот — слово. Но если человек не знает точно и определенно ни границ того дела, которое он совершает, ни его задач и цели, ни того, куда еще заведет его «философствование» чрез несколько десятков и больше лет, то, ясное

дело, он находится не на прочном пути, но подвергается опасности потерять затраченный труд и время понапрасну. Такой мудрец — воспользуюсь грубым сравнением — находится не в лучшем положении, чем тот простак, который надеется выиграть двести тысяч рублей на билет, оставшийся от трамвайной поездки.

Конечно, вся беда здесь не в том, что философы не знают, куда посадить свою госпожу за общим столом человеческих знаний, а в том, что разговоры-то с этой дамой праздны и очень непоучительны; выработка научно обоснованного миросозерцания и исследование предпосылок любой науки,

-17-

то есть закономерных форм, определяющих наблюдение и экспериментальный анализ, — всего того, чем хочет заниматься философия, есть продукт, в сущности, падшего познающего человеческого духа, предоставленного самому себе. Душевный же человек,\|Л)%іко<; (1 Кор. 2, 14), «психик», не может разуметь Истины и Цели вещей, которые могут восприниматься только духовно, 7rvsufi(mK<jo<;, являясь плодом длительного аскетического подвига и живого религиозного опыта9. Но как раз философия до последнего времени не любила догматической точки зрения, а проводила и намерена, конечно, проводить со всей прямолинейностью критическую — другими словами, выражаясь в духе святоотеческого языка, находилась всегда в потемках. Но и этого мало. Философия, всегда имеющая дело с конечными причинами, подлинную сущность которых приоткрыть в силах только богословие, вместо того чтобы идти с ними рука об руку (боюсь уже выразиться, чтобы быть ancilla, «служанкой», его), отторглась от последнего и противостала ему. Утверждаясь на одном только своем разуме, который не может без благодати перейти поставленных для него Творцом границ, человек, претендующий познать и осмыслить понятия и вещи, находящиеся как раз за чертой дозволенного ему, неминуемо впадает или в кощунственное празднословие, или в отчаяние, или в хулу, или в безумие, что, впрочем, все одно и то же в смысле погибели. Поэтому-то апостол и предупреждал колосских христиан: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею» — и дальше объясняет, какая это философия, про которую он говорит: «...не увлек... пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2, 8). И так, собственно, всегда было, как в древнее, так и в настоящее время. Разница только та, что в древности, как я сказал, как будто дело было правильнее, определеннее, разумнее — потому, конечно, что проще. Правильность же надо разуметь здесь в смысле плодотворности практических результатов, достигаемых «философствующим» человеком. «Быть мудрым значит быть добродетельным», — совершенно верно говорил Сократ, но ошибался, когда делал обратное заключение, что нравственный негодяй есть только невежда; потому что теория требует еще своего практически-принудительного применения в жизни.

-18-

Эта практическая основа древней философии, когда впоследствии переплелее теоретический уток христианского вероучения, дала роскошные «ковры» (отр<х>(іата10) первохристианского любомудрия. Но новая, кантианская, христианству ничего не дала и дать не может11.

Итак, что же остается делать убежденному христианину, желающему научиться истине и видящему несостоятельность мирской философии и у себя дома, и в тех местах, куда она изволит показываться? Ничего другого, конечно, как бросить ее и обратиться к законно носящему это наименование учению. Это и сделали первые наши отцы и учители Церкви. Отказавшись от основ и задач «ветхой» мудрости, они вместо этого «изыскали глубины духа» новой и «уяснили естество сущих», как поется в тропарях св. Григорию Богослову и его другу св. Василию Великому.

Для этих и подобных им людей философия была совсем не тем, чем для языческих и неверующих современных мудрецов, и путь к ней тоже был совсем другой, и в силу этого, наконец, и результат тоже стал новый и неожиданный —

чудесный. Философия для христианского православного «гностика» — употреблю

выражение Климента Александрийского — стала заключаться в чистом житий, в очищении себя при помощи благодати Божией от страстей и приобретении добродетелей — одним словом, сделалась подвигом.