В апостольские времена, когда собирались на службу Божию и на Причастие, тогда каждый христианин, по силе своей и возможности, нес с собой несколько хлебов и сосуд вина. Эти принесенные хлеб и вино вручаемы бывали священнику и назывались они по-гречески "просфора", а по-нашему — "приношение". Священник из числа тех хлебов (или просфор) выбирал один хлеб, который бы был доволен, то есть достаточен для Причастия всех, и по совершении священнодействия им причащал. А из оставшихся хлеба и вина часть отдаляема была для нищих, а часть шла служителям церкви. Это горячее усердие к благочестию тогдашних христиан было столь значимо, что церковь всегда поминала во время службы при общем собрании всех верующих имена тех, кто приносил дары, а их доброхотное подаяние своими молитвами препоручала щедротам и милосердию Божию.

Итак, при службе Божией не было определенного числа приносимых хлебов или просфор: не пять или семь просфор могло быть, но и десять, и тридцать, и пятьдесят, и сто, и несколько сот, рассуждая по числу, довольству и усердию христиан. Но затем, когда прежняя теплота веры христиан стала ослабевать, святое обыкновение, чтобы каждый приносил с собой хлеб и вино, перестало бытовать. В дополнение этого недостатка Церковь определила от себя несколько хлебов или просфор, приносимых ею на жертвенник, чтобы через этот образ оставить некоторую память о бывшем прежде добровольном приношении христиан. Какое именно число таких просфор было сперва определено, история не указывает, однако по общему преданию греческой Церкви надо думать, что определенное ею число просфор было пяточисленным. Но при всем том от Церкви никогда и никакого запрещения не выходило, чтобы не приносили других, кроме пяти, просфор для поминовения о своем или своих усопших спасении.

Этому обычаю Восточной Православной Церкви последовала и наша Святая Церковь. Мы святую литургию совершаем на одном хлебе или просфоре, а кроме нее, на жертвенник приносим еще четыре просфоры, из которых одна приносится в честь и память Пресвятой Богородицы, вторая — в честь и память всех святых, третья просфора — о спасении всех, православно живущих, четвертая — о памяти и оставлении грехов всех, в вере усопших христиан. Итак, всех просфор будет пять. Однако наша Церковь не запрещает приносить и больше просфор, семь ли или десять, или двадцать и более. И ныне по обыкновению христиане приносят просфоры о своем здравии или о спасении своих представившихся родителей. Это обыкновение можно почитать за некоторые следы прежде бывшего в первенствующей Церкви обычая добровольного христианского приношения.

Вы говорите, что надобно де служить литургию на семи просфорах, но, однако, видите, что служба совершается на едином только хлебе или просфоре, а сколько употреблять прочих, — в том надо следовать церковному обычаю. Сила вся — в том едином хлебе или просфоре, ибо без него Святая литургия совершаться не может, — число прочих просфор определяется обычаем церковным и остается на произволении приносящих. И потому пять ли или семь, или больше просфор приносят на жертвенник, — в том греха нет, а в том только есть великий грех, чтобы, споря из-за числа просфор, отлучаться от Церкви и самовольно лишать себя той благодати, которой сподобляются с верой причащающиеся самого Тела Христова под видом хлеба.

По мнению вашему (называющих себя старообрядцами), у нас недостает двух просфор: одной де за Патриарха, а другой за Царя. Но у нас их поминание на жертвеннике не оставлено. Мы на заздравной просфоре поминаем и их. Так в чем же не соглашаться, когда и вы, и мы творим о них поминание? Для чего, говорите вы, не на особенной за каждого из них просфоре поминание это совершается? Но если надо, чтобы за Патриарха и за Царя приносились особые просфоры, то тем более надобно особую приносить за святого Иоанна Предтечу, особенную — за святых Пророков, особенную — за святых Апостолов, особенную — и за прочих святых. Но даже и по старым книгам сих особых просфор не положено, но за всех святых приносилась единая просфора, — также довольно будет и за всех православных единую просфору приносить.

Подумайте, молим вас, неужели милосердный наш Спаситель веру нашу отвергнет и любовь презрит за то только, что у нас на жертвеннике четыре, а не шесть просфор. Поистине, клянемся вам Богом Неба и земли, приятнее Ему будет наша любовь и согласие, нежели сто и тысяча просфор без любви!

(Из книги "Увещевание в утверждении истины")

316. Евангелие на второй день Пасхи

От Иоанна зачало 2-е:

Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил. И вот свидетельство Иоанна, когда иудеи прислали из Иерусалима священников и левитов спросить его: кто ты? Он объявил, и не отрекся, и объявил, что я не Христос. И спросили его: что же? ты Илия? Он сказал: нет. Пророк? Он отвечал: нет. Сказали ему: кто же ты? чтобы нам дать ответ пославшим нас: что ты скажешь о себе самом? От сказал: я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу, как сказал пророк Исаия. А посланные были из фарисеев. И они спросили его: что же ты крестишь, если ты ни Христос, ни Илия, ни пророк? Иоанн сказал им в ответ: я крещу в воде; но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете. Он-то, идущий за мною, но Который стал впереди меня. Я недостоин развязать ремень у обуви Его. Это происходило в Вифаваре, при Иордане, где крестил Иоанн.

Толкование:

«Бога никтоже виде нигдеже». То же самое говорит св. апостол Павел: Бога «никтоже видел есть от человек, ниже видети может» (1 Тим. 6; 16). Св. Иоанн Златоуст спрашивает: как же св. пророки говорят о себе, что они видели Господа? И об Ангелах Сам Господь говорит в Евангелии, что они «выну видят на небесах лице Отца Небесного» (Мф. 18; 10). На этот вопрос отвечает Сам Бог устами пророка Осии: «Аз видения умножих, и в руках пророческих уподобихся» (12; 10), то есть: Я снизошел немощи естества человеческого и являл Себя только в видениях и подобиях, но не самым Существом Моим; не бо узрит — не может узреть «человек лице Мое» — Существо Мое, «и жив будет» (Исх. 33; 20). Потому у Евангелиста слово видеть значит: совершенно познавать, вполне постигать. «Бога никтоже виде» значит: никто не имел и не может иметь полного и точного познания о непостижимом Существе Божием. "Если бы ты, — говорит св. Иоанн Златоуст, — спросил Ангелов и Архангелов о том, что такое Бог Сам в Себе, то и от них ты не услышал бы ничего о Существе Божием. Никакое созданное существо не может видеть (вполне познать) Несозданного: Его, Бога Отца, видит только Сын и Дух Святой".

«Единородный Сын, сый в лоне Отчи, Той исповеда». «Единородным» именуется Сын Божий по Своему Божеству, в отличие от сынов по благодати, каковым Он дал власть именоваться всем верующим в Него. "Един Единородный Сын у Бога Отца, и нет у Него брата", — говорит св. Кирилл Иерусалимский. "Слыша о лоне Отца, не представляй ничего телесного в Боге, — говорит св. Феофилакт. — Евангелист употребил сие слово для того, чтобы показать сродство, нераздельность и пребывание от вечности Сына с Отцом".

"Кто пребывает в лоне, — говорит св. Златоуст, — для того нет ничего сокровенного". Потому непостижимая тайна Божества во всей полноте открыта только Сыну Божию. Он Сам говорит о Себе: «ни Отца кто знает токмо Сын» (Мф. 11; 29). Это значит: никто не знает Бога Отца так, как знает Сын. А потому и учение Христово несравненно выше учения ветхозаветного.