Однажды я поехал сеять рожь, под вечер разложил огонь и лег отдохнуть, как вдруг слышу — кто-то едет. Приподнявшись, я увидел порядочно одетого человека, который слез с телеги и ласково спросил меня: "Скажи пожалуйста, земляк, как проехать в такое-то село?" — "А ты кто? — спросил я его. "Я, — говорит, — приказчик такого-то купца; еду в то село на ярмарку за разными товарами, да вот сбился с дороги, увидал твой огонек и заехал".

Я хотел было идти показать ему дорогу, как враг начал нашептывать мне: "Вот тебе и богатство, само в руки лезет: едет на ярмарку, стало быть с деньгами, убей его и возьми их". С минуту подумал я, да и говорю: "Не советую, брат, тебе ехать в такую темень: кругом овраги да болота, пожалуй, опять собьешься с дороги, лучше останься со мной ночевать, а на заре я покажу тебе дорогу".

Он согласился, отпряг лошадь и в своей же телеге скоро заснул. Но мне было не до сна: проклятая мысль мучила меня неотступно, но и совесть твердила мне, что убить человека — страшный грех, что у него, может быть, есть жена, детки, они осиротеют, да и власти узнают — накажут и в Сибирь сошлют. А браг свое шептал: "Кто узнает? Он приехал к тебе ночью, никто и не видал его". Не устоял я, окаянный: схватил топор и сразу убил несчастного... Дрожащими руками я отыскал деньги, взял их и спрятал. Потом запряг его лошадь в его же повозку, вывел ее на дорогу в то село, куда он ехал, а сам лег спать.

Но сон бежал от меня: совесть страшно меня мучила, и я уже хотел было сейчас же ехать домой, чтобы во всем покаяться, но враг опять начал шептать: "Теперь уже сделанного не воротишь, а деньги у тебя — живи себе на них как хочется". И я послушался врага.

На рассвете пошел я к ручью, вымылся и вернулся домой, как будто ничего и не было.

На другой день разнесся слух, что на ярмарку лошадь привезла убитого человека, что ищут убийцу. Более полугода шли розыски, но меня не тронули, и дело предано было суду Божию.

Суд Божий скоро и совершился надо мной. На ограбленные деньги построил я дом с лавочкой, но через два месяца нашла туча, ударил гром и все мое добро сгорело дотла.

Не прошло и двух лет после пожара, как на меня обрушилось новое тяжкое несчастье. Пошел я в лес проведать своих пчелок, да кстати там же зарезать барана к базарному дню (мои овцы там же паслись). Только что я зарезал его, как вдруг слышу вблизи отчаянный крик: "Кто в Бога верует, помогите!" Запачканный бараньей кровью, с ножом в руках, бросился я туда, откуда слышались крики, и увидал на дороге зарезанного человека — и больше никого. Я растерялся, не зная что делать, а между тем из соседних пасек прибежали еще три человека, схватили меня и стали вязать. Спрашиваю их: "За что?" А они говорят: "Убил человека, да еще спрашивает, за что?" Я уверял их, клялся, божился, что не убивал: они и слушать не хотели. "А нож-то у тебя зачем? А кровь-то откуда?" Я говорил, что резал сейчас барана, и просил их пойти к моей пасеке посмотреть на барана, они пошли, но каково же было мое удивление, когда ни барана, ни следов крови не оказалось! Напрасно я уверял, что барана, должно быть, унес зверь, а кровь слизали собаки: никто мне не поверил.

Меня судили, наказали через палача, заклеймили и сослали в Сибирь, в каторжную работу. Два года томился я там, но не роптал, зная, что это совершился суд Божий за прежний мой грех. Через два года убийцы того человека были обнаружены, и меня, как невинного, возвратили на родину. Но и там меня ждало горе. Жена моя умерла, хозяйство, как выморочное, продано в мирскую пользу, куда ни покажусь — нигде меня не принимают, матери пугают мной маленьких ребяток, все зовут меня каторжником. Больно мне стало, очень больно, я впал в отчаяние и — страшно сказать — хотел наложить на себя руки.

Однажды я взял уже веревку и пошел в лес, но Господь смиловался надо мной и послал мне избавителя. Меня нагнал наш сельский батюшка, священник. Поравнявшись со мной, он сказал мне: "Здорово, Семен! Куда Бог несет тебя?" Не знаю и сам почему, я растерялся от этих слов его и стоял, как школьник, которого поймали в шалости. "Куда придется", — говорю ему сквозь зубы. Батюшка знал мои скорбные обстоятельства и, увидев у меня в руках веревку, тотчас разгадал мою думу. "Ах Семен, Семен, — говорит, — кажется, у тебя нехорошие мысли бродят в голове. Раскройка мне всю истину, я твой пастырь и отец: авось, Бог даст, поможем горю". Я нехотя признался ему во всем. "О, избави тебя Бог, —сказал он, — спаси тебя Мать Пресвятая Богородица и все святые угодники Божии от такого страшного намерения! Да что за причина?" — "Горько, батюшка, жить на свете, — говорю, — своего дома нет, а никто не принимает, все от меня бегают, едва не плюют на меня". — "Ты говоришь: горько жить на свете, — сказал батюшка, — а разве во аде-то будет лучше? Ведь там муки будут вечные. Ты видел на картине Страшного Суда Божия Иуду-предателя, видел, где он? Вот там же будут души и всех отчаянных самоубийц: ведь и Иуда был тоже самоубийца. За самоубийцу и молиться нельзя: над ним, по уставу Церкви, ни погребения не поют, ни панихид не правят, а зароют в землю, как животное какое, и — конец. Вот ты говоришь, что тебе негде жить. А вспомни Спасителя нашего Господа Иисуса Христа: ведь и Он, безгрешный, не имел где главу приклонить, терпел поношение, заплевание, заушение и распят с разбойниками на кресте. Говорят, и ты терпишь невинно: что же делать? Может быть, Бог готовит тебе за эти скорби вечное блаженство".

Эти слова служителя Божия согрели мое сердце, будто огнем, я пал перед ним на колени и сказал: "Нет, батюшка, я поделом страдаю; правда, не убивал я того человека, за которого меня обвинили, но я убил того приказчика, которого — помните? — лошадь привезла на ярмарку". Батюшка поднял меня, взял к себе в дом, угостил меня чем Бог послал и долго-долго беседовал со мной. Он утешал меня, уверял в милости Божией, читал примеры из житий святых, как Бог приемлет кающихся грешников, наконец, уже около полуночи, прочитал со мной вечерние молитвы: я и сказать вам не умею, как сладко молился я тогда. С того времени я и хожу по святым местам, оплакиваю тяжкие грехи мои и ищу себе тихого пристанища в какой-нибудь пустынной обители" ("Странник", 1860).

Так заключил свой рассказ смирившийся грешник. Как не повторить слова царя Давида: «праведен ecu, Господи, и правы суды Твои!»

568. Христиане ли мы?

Спрашиваю: христиане ли мы? Не оскорбитесь, братие, таким вопросом. Говорю вообще, имею в виду всех христиан. Апостол Павел говорил же христианам своего времени: «Себе искушайте, аще есте в вере: себе искушайте" (2 Кор. 13; 5). Необходимо испытывать себя, проверять свою жизнь. И учеников испытывают, и служащих проверяют, и купец наблюдает за своими делами, и богач учитывает свой капитал. Как же нам, христианам, не наблюдать за собой, не испытывать себя, не проверять своей жизни? Разве мы не дорожим своим христианством? Разве хотим только называться христианами, а жить как-нибудь, как водится и как хочется? В таком случае какая нам польза от нашего христианства? Для чего и быть в числе христиан, и называться христианами? Итак, не лишний, очевидно, братие, и не бесполезный вопрос, и я повторяю его: христиане ли мы?