Да в немерцающем свете со ангелы выну вечную жизнь получите.

Яко тамо сущие Бога выну славят,

Троицу со ангельскими лики присно славословят.

О, каково дарование земным дарует Бог в небе,

Во еже угодите Ему примут Его к своей потребе!

Любезный о Христе всех Царю, сподоби нас человеколюбия Своего,

Еже наследником быти царствия Твоего!

Вас же, читатели, о сем любезно умоляю:

Своей же грубости исправления желаю;

Но и паче своим благоразумием наша исправи:

Смиренно и милостиво рабу Твоему, Владыко, остави.

Еже усердие мое в сем более возлюби,

Рачительных моих трудов вотще не положи.3

Очевидно, что начальные буквы строк этого стихотворного текста образуют слегка испорченный акростих: «ДИОМ<И>Да Як[Т]ОВЛЕВа С<Ы>Н<А> СЕР…». Известно, что русские виршеписцы первой половины семнадцатого века довольно часто использовали акростих («краестрочие», «краестишие»), чтобы обозначить собственное имя или имя адресата4 . В данном случае акростих содержит имя древнерусского книжника Диомида Яковлева Серкова, составившего конспект «Цветника»5 . Позднее рукопись эта попала каким-то образом к преподобному Паисию Величковскому и была ошибочно приписана ему.

«Цветник» священноинока Дорофея был хорошо известен старообрядцам. Глубокий знаток древнерусской культуры и истории старообрядчества И.Н.Заволоко, цитируя в одном из своих сочинений «Цветник», называет его «древней поморской рукописью»6. Книга эта неоднократно переписывалась старообрядцами, а в 1790 году, когда Екатерина II дала староверам некоторую свободу, была издана7 в Гродно, на территории тогдашнего Царства Польского. Старообрядцы «… навели там свои типографии, и здесь старые книги печатались и тайно и явно, и даже с разрешения «его крулевского величества»8.

В царствование же Николая I старообрядческие книги истреблялись. «Старопечатная книга, найденная в избе истого «православного» ревнителя церкви, являлась «оказательством» старообрядчества и отбиралась с подпискою «впредь таких книг не приобретать и у себя не держать»9. Отношение к ним мало изменилось и в относительно либеральную эпоху Александра II. Один из официальных «обличителей» старообрядчества публицист Ф.В. Ливанов, критикуя мнимое невежество староверов с позиций «просвещенного» представителя господствующей церкви, писал: «Эти жалкие религиозные бредни … ценились, как и нашими раскольниками, бесчисленные цветники в кожаных переплетах»10 . Только теперь мы имеем возможность по достоинству оценить один из огульно охаянных «цветников»11 и воздать должное его составителю, который по собственному признанию, писал эту книгу «со многими слезами».

Определить, когда был составлен «Цветник», можно только приблизительно. Во всяком случае, самый поздний по времени из упоминаемых священноиноком Дорофеем русских святых – это Макарий Новгородский, Римлянин. Он умер во второй половине шестнадцатого века12 и был канонизован Православной Церковью во второй четверти семнадцатого13. Однако его почитание на местном уровне, в северных монастырях, согласно традициям Древней Руси, могло начаться уже вскоре после кончины. Следовательно, «Цветник» мог быть составлен не ранее второй половины шестнадцатого столетия, но и не позднее первой половины семнадцатого. Книга написана с соблюдением грамматических норм, существовавших до никоновской справы («Исус» вместо нововведенного «Иисус», «истинна» – вместо «истина», «вoвеки веком» – вместо «во веки веков» и проч.). К Патриарху священноинок Дорофей относится с почтением и покорностью. О преследованиях хранителей «древлего православия» ничего не говорит. Единственные упоминаемые им гонения – на благочестивых старцев – воздвигаются частным образом, недостойными настоятелями монастырей, «сластолюбцами» и «пьяницами», нарушающими святоотеческие уставы. А многочисленные пассажи о «нынешних последних временах» объяснимы, надо думать, тем, что православные на Руси ожидали конца света уже в 7000-м году от сотворения мира, то есть, в 1492-м от Рождества Христова. Ссылаясь, в частности, на Второе Соборное послание апостола Петра: «… у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день…» (2 Пет. 3, 8)14. Эсхатологические чаяния не исчезли и потом. Священноинок Дорофей их тоже разделяет. Но один раз косвенно ставит под сомнение, говоря, что если даже до Второго Пришествия еще далеко, разве личная смерть не есть Страшный Суд для каждого из нас?

О составителе «Цветника» мало известно. Имя его занесено в старообрядческий «Синодик», где он значится среди «из древле в русских пустынях усопших»15. К счастью, он в своем «Цветнике», отвлекаясь иногда от жанра поучений, переходит к автобиографическому. Рассказ его о себе выдержан в полном соответствии с агиографическим каноном, по которому пишутся жития преподобных. Живя в миру, видел он множество смертей душевных и телесных. И, страшась неминуемой кончины и вечных мук, мечтал об уединенной жизни и непрестанной молитве. Удалился в общежительный монастырь, а затем – в пустыню, где в течение трех лет так сильно искушаем был от бесов, что некоторые старцы даже считали его сумасшедшим. Наблюдая нестроения в обители и упадок святоотеческого благочестия, решился он написать для назидания братии «малейшую книжицу», которая была бы «уму вместима и объятна». И собрал в ней все, что необходимо знать монаху, начиная с евангельских заповедей и апостольских преданий и кончая бытовыми советами. Например, таким: протапливая келью, выносить угли вон и хорошо выпускать дым, чтобы не угореть во сне. А еще отец Дорофей к традиционной христианской заповеди о любви к ближнему добавляет «новое нечто». Для него, в частности, «великое поприще и подвиг перед Богом» – выкупить человека, из которого побоями выколачивают долги на правеже. Эта характерная для Древней Руси пытка упоминается в «Цветнике» неоднократно. Даже ноги у инока, подвергающегося бесовским нападкам, по отцу Дорофею, подкашиваются так, словно того бьют на правеже. Возможно, составителю довелось самому подвергнуться этой процедуре.

«Цветник» – произведение ораторское. Он создавался для чтения в храме или за братской трапезой. Это следует учесть современному читателю, которому обилие перечислений, многочисленные повторы и патетические призывы могут показаться малоинтересными.

Некоторые из поучений завершаются вдохновенными панегириками. Например, иночеству: «Иное одеяние – черное и печальное, смиренное и заштопанное. Иной нрав – кроткий, смиренный, умилительный и плачевный, послушливый и любовный. Иной язык – молчаливый и приятно отвечающий, и взор умиленный».

Священноинок Дорофей, сбрасывая с себя бремя дидактики, порой воспаряет, превращается в поэта. Он истинный апологет монашеского образа жизни. А любому апологету былое представляется идеальным: историку Церкви – апостольские времена, ревностному иноку – начало монашества. Современность в сравнении с ними, увы, заслуживает лишь сожаления и порицания. Но именно это несходство между благословляемым прошлым и плачевным настоящим, создавая разность потенциалов, и порождает восхитительную горячность апологета.