Церковное свидетельство о Христе было вполне конкретно и исторично. Оно даже в самые сжатые изложения своей веры включало упоминание о Понтии Пилате, об исторической вехе, соотнесенной с единичным и уникальным событием Истории. И оно же в этой, конкретной точке пространства увидело воплощенную Вечность: «Он в действительности Господь, не за преспеяние приял право господствовать, но по естеству имеет достоинство господства» (св. Кирилл Иерусалимский1575 ).

   Лишь полностью игнорируя Евангелие, можно, подобно Елене Рерих, утверждать, что «заветы Христа имеют гораздо больше значения, чем Его происхождение»1576. Сам Христос Свое служение не сводил к роли Учителя. Не перед выходом на проповедь Христос говорит «на час сей Я и пришел в мир», и не после окончания беседы говорит Он: «Совершилось!»1577.

   В конце концов, если Христос – Учитель и Проповедник – почему Он так мало учил? Вот если бы Он не поссорился с фарисеями, избежал Креста – Он мог бы еще немало учеников стяжать и еще многому научить Израиль и человечество? А так Распятие – это досадная случайность, слишком рано прервавшая Его вдохновенный полет. У К. С. Льюиса есть богословская сказка, где обыгрывается этот сюжет: во время автобусной экскурсии, следующей из ада в рай, пассажирам предлагается навсегда остаться в Раю. Находившийся среди обитателей преисподней один весьма известный богослов отказывается от такого приглашения. Он желает вернуться вниз, чтобы в тамошнем довольно-таки представительном богословском кружке сделать доклад. «Я хочу осветить одну неточность. Люди забыли, что Христос умер довольно молодым. Поживи он подольше, он бы перерос многое из того, что сказал. А он бы жил, будь у него побольше такта и терпимости. Я предложу слушателям прикинуть, какими были бы его зрелые взгляды. Поразительно интересная проблема! Если бы он развился во всю силу, у нас было бы совершенно другое христианство. В завершение я подчеркну, что в этом свете Крест обретает несколько иной смысл. Только тут начинаешь понимать, какая это потеря»1578 … Думаю, что содокладчиком этого богослова в том «представительном богословском кружке» вполне могла бы выступить Елена Блаватская. Или же г-жа Дмитриева, прямо высказавшая основной тезис преисподнего богословия: «Чем дольше находился бы Учитель среди людей – другими словами, чем дольше бы прожил Христос, – тем больше людей он приобщил бы к знанию»1579.

   Если бы Христос желал цивилизовать мир, как легко он мог бы родиться сыном императора! Если бы Христос направил свое служение на решение внешних, социальных, материальных проблем, то он установил бы отменные законы. Он этого не сделал. И это ставится Ему в вину: Он ничего не сделал, этот Богочеловек!..

   И если бы Христос желал оставить «Учение» – Он смог бы надиктовать ученикам многие тома. Но христианство так и не стало книжной религией. Христос ничего не писал – в отличие от Моисея, оставившего Пятикнижие; в отличие от Магомета, оставившего Коран, и в отличие от чрезвычайно словоохотливого Будды, оставившего «три корзины» (Трипитака) своей мудрости. Далеки от книжности и апостолы. Даже у Павла нет публицистической предвзятости и азарта, зато явно пренебрежение звонкой фразою и утонченной стилистикой. Христианство хотело быть не словом, а делом, и не чувствовало призвания ни к философии, ни к книжной мудрости – в отличие от изначально книжного и философичного буддизма. Потому столь естественны неточные цитаты из Писания у раннехристианских авторов. Даже молитва Господня передается по-разному у разных Евангелистов.

   Все слова Христа вторичны, ибо Он сам есть Слово. «Я открыл имя Твое человекам» (Ин. 17,6). Он Сам и есть Имя, то есть – возможность призывать Бога. Открытие Имени есть его толкование. Христос и оказывается единственным экзегетом: «Сын, Он явил» (exegesato) (Ин. 1,18). И, значит, экзегеза Отца без познания Сына как Отчего Слова и Отчего Сына – невозможна. Ориген это высказал предельно ясно: «Иисус есть евангелие» (На Иоанна. I,5,28).

   Поэтому все споры 1 тысячелетия – это не споры об «учении Христа», а споры о феномене Христа: «Кто пришел к нам?». Христианство – это не вера в книгу, упавшую с неба, но в Личность, в то, что она сказала, сделала, испытала. Собственно, «библейская критика» в своем антицерковном триумфализме прошлого века перенесла в христианство критерии, важные лишь для ислама и, отчасти, иудаизма; для Церкви же не столько важна подлинность пересказа слов Основателя, сколь важна Его жизнь, которую подделать невозможно. Сколько бы ни вкралось вставок, упущений или дефектов в письменные источники христианства – для него это не смертельно, ибо оно строится не на книге, а на Кресте.

Лик Христа

   Даже если видеть во Христе обычного человека, обычного (хоть и чрезвычайно талантливого) проповедника, учителя, то нельзя не поразиться тому, что именно в шаблон «религиозного фанатика», «одержимого проповедника-пророка» Он никак не вмещается. С одной стороны – Он утверждает свое тождество с Отцом («Я и Отец одно есть… Видевший Меня видел Отца»). В Своих собственных глазах Он имеет невероятно высокий религиозный статус. Ни Моисей, ни Магомет, ни Будда, ни Конфуций не дерзали ставить себя столь высоко.

   Сумасшедший? – Но Он действует чрезвычайно рассудительно, ясно и обдуманно. Он быстро находит выход из самых сложных ситуаций. Достаточно вспомнить случай с женщиной, взятой в прелюбодеянии («Кто из вас без греха – пусть первый бросит в нее камень») или коварный вопрос о подати кесарю («отдайте Богу Богово и кесарю – кесарево»). Призывая, с одной стороны, к всецелому отречению ради следования за Ним, («Никто, взявшись за плуг, не оборачивается назад»), Он требует от своих потенциальных учеников прежде всего рассудительно и тщательно обдумать принимаемое решение («Кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержки»)1580.

   Он проповедует мир, любовь и прощение, но при этом никак не походит на пацифиста-непротивленца. Он умеет любить и умеет гневаться. Никакой сентиментальной чувствительности. Он не ходил на цыпочках: с бичом в руках Он изгоняет торговцев из Храма; Он говорит «Не мир, но меч Я принес вам»; умеет гневаться (и в минуту искушения Он гневно осаживает Петра: «отойди от Меня, сатана»). Он предсказывает неотвратимое разделение, которое Его слова внесут в человечество. Он предсказывает гонения и страдания Своим ученикам и находит только одно ободрение для них: «Меня гнали, и вас будут гнать».

   Но можно сказать и наоборот: «Он хочет борьбы и разделения – и однако же Его проповеди умещаются в спокойные формы притчи»1581. И в самом деле – Его притчи (в том числе и о добром самарянине) отнюдь не успокаивают души собеседников, а взрывают их привычный ритм и смысл жизни. Но этот ритм все-таки взрывается притчами, а не призывами ко всесожжению.

   Кроме того, нельзя не поразиться тому, что то сверхмирное, в чем Он жил, не уничтожало для Него этого мира. Он замечает красоты мира и умеет любоваться детьми и полевыми цветами. Этот аскет запрещает Своим ученикам поститься. Этот мистик говорит, что от алтаря надо отвернуться, чтобы примириться с соседом, что священнику можно опоздать на службу – если надо перевязать избитого. Это не бунтарь. Он готов говорить банальности Ветхого Завета («Люби ближнего твоего как самого себя»). Он подчеркнуто не политик: среди Его учеников и коллаборационист Матфей и зилот Симон, сторонник вооруженной борьбы с римлянами…

   Шесть раз Он поправляет Моисея («Вы слышали, что сказано древним? А Я говорю вам…»). При этом Он не ссылается, как пророки, на особые полномочия, полученные Им от Бога. Никогда не Говорит Он: «Так говорит Господь».