Создание человека

Человек создается в конце «шестого дня» – в его предрассветные часы. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они... над всею землею. И сотворил Бог человека по образу Своему.., мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею» (Быт. 1,26-28).

В предыдущие дни творения образ действий Творца проще: «И сказал Бог... И стало так... И был вечер, и было утро, день...». Но настает очередь человека – и мы не встречаем Божьего повеления: «да будет человек!». Перед тем, как сказать о творении человека, появляется неожиданный стих, говорящий о том, что думает Бог о человеке. Как будто какое-то внутреннее действие происходит в Самом Боге, какой-то внутренний совет, который разрешается итогом: «Сотворим». Библейское повествование как бы сбивается с ритма и замирает. Об этом эпизоде библейского рассказа говорят как о «творческой паузе».

Мир, каким он был до появления человека, был монологичен, в нем не было ничего, что не зависело бы от воли Творца. Но тот образ, который Творец хочет от Себя дать человеку, включает в себя свободу. Это означает, что в мире появляется бытие, не зависящее от Бога. Бог ограничивает свое всемогущество, создавая в бытии такую сферу, куда Он сам не может войти без стука («Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.» – Откр. 3,20). Теперь в мир входит вся непредсказуемость личностного и любящего диалога.

Своей рукой Бог создал в мире островок, в котором он отказывается править непосредственно, у дверей которого Его воля замирает в ожидании, когда ее туда допустит человек.

Еще греческие софисты любили оттачивать логику своих учеников на загадке всемогущества Божия. «Если Бог всемогущ, – спрашивали они, – то может ли Он сотворить такой камень, который Он был бы не в силах поднять?» Вопрошаемый, понятно, становился в тупик: если всемогущ – то может сотворить, а, следовательно, этот камень он не сможет поднять: если же по всемогуществу своему Бог может поднять все – то он опять же не сможет сотворить камень с требуемыми свойствами.

Христианское богословие, вспомнив об этой загадке, ответило на нее однозначно: да, Бог может сотворить такое бытие, и Он его уже сотворил. Это – человек. Все может Бог, кроме одного: спасти человека, который сам того не желает. «Бог становится бессильным перед человеческой свободой» (Владимир Лосский).

Поскольку Бог смотрит в круг времени из круга Вечности – Он видит, как человек поступит со своей богообразной свободой. И потому решение о создании Адама – это еще и принятие решения о смерти самого Бога. Так, принимая решение о создании человека – «создадим человека» – Бог принимает решение и о Своем Кресте. Это прозрачно и трагично просто. Бог есть любовь, а любовь раскрывает себя перед любимым, жертвует собой, в ней всегда есть крестный оттенок.

Поэтому-то и предшествует сотворению человека некоторая «творческая пауза». «Создадим человека...» – но «да владычествуют они». «Создадим человека» – и отныне Божественная воля всегда будет учитывать блуждания, уклонения, даже бунты воли человеческой, чтобы привести ее к свободному соединению... По слову Владимира Лосского, надо почувствовать «в Боге просящего подаяния любви нищего, ждущего у дверей души и никогда не дерзающего их взломать».

Здесь начало самоумаления Бога, его «истощания», «кеносиса». Греческим словом «кеносис» в христианском богословии выражаются смирение Бога перед тварью, служение Творца творению, полнотой которого станет Голгофа. Как педагог смиряет себя перед маленьким ребенком, старается говорит на его языке, так и Бог на человеческом языке говорит к людям и даже более того – сам становится человеком ради спасения людей.

В этом же библейском стихе встречается та же грамматическая несогласованность, что и в самом первом стихе Библии: «Сказал Бог: сотворим...». Здесь уже сказуемое стоит в единственном числе, а подлежащее – во множественном. Христианское толкование видит в этом откровение о Троице. Именно в Троице, между лицами Троицы происходил этот совет о создании человека, который разрешился благословением: «сотворим».

Именно этот момент и будет изображать «Троица» преподобного Андрея Рублева.

Рублев пишет моленную икону – но при этом нарушает неписаный принцип иконографии: он не поворачивает икону лицом к молящемуся. Обычно на моленной иконе один из персонажей смотрит на человека. Например, если младенец смотрит на Марию, то сама Богоматерь смотрит не на своего сына, а на нас. Если Мария смотрит на младенца, то Иисус смотрит на нас, но почти нет древних икон, где и Мать и Сын смотрели бы друг на друга. Пространство иконного сюжета построено так, чтобы включить молящегося в себя.

Но у преподобного Андрея все ангелы обращены друг ко другу. Взаимные склонения, взгляды, замкнутый круг общения... Это станет понятно, если вспомним, что в древней Церкви собственно богословием называлось учение о Боге Самом по Себе, о внутритроичных отношениях безотносительно к миру. И вот в этом смысле, икона преподобного Андрея – собственно богословская. Чтобы сделать ее такой, Рублев очистил пространство иконы от сюжетных подробностей (убрав с иконы Авраама, Сарру, слуг, расчистив стол для единственной чаши)...