– Дело в том, что свой путь в Церковь я могу описать двояко: я могу несколько часов подробно рассказывать, что происходило – и в итоге получится впечатление, что это был логичный путь, который иначе и не мог завершиться. Но при этом сердцем я все время помню и знаю, что это не так. Потому что каждый новый импульс: открытие, какая-то встреча, слово – оно же глохло. И потом снова были недели и месяцы пустоты, обычные студенческие тусовки, после которых происходило вдруг что-нибудь другое, что само по себе не вырастает. То есть была какая-то серия толчков. Поэтому правдивее будет сказать так: Господь взял и привел.

– Что дальше, какова дальнейшая Ваша судьба по окончании университета?

– Понятное дело, что оставаться преподавателем в университете я не мог, потому что это означало бы врать, врать студентам, врать на кафедре. Я мог в 21 год стать преподавателем МГУ – тогда было предложение остаться преподавать на кафедре эстетикиciii.

– На какую тему, кстати, была Ваша дипломная работа?

– Диплом у меня был по философии Франка и Хайдеггера, ну, с надлежащими прибамбасами и «выводами» о том, что их построения радикально антимарксистские и вообще не материалистические (что, надо заметить, является правдой). Итак, преподавать я не мог, потому что это означало повторять штампы марксистской пропаганды. А в те времена нужно было обязательно куда-то трудоустраиваться после университета, работать по специальности – «отрабатывать диплом». Чтобы от этого уйти, я поступил в аспирантуру в Институт философии, именно с тем, чтобы было посвободнее.

Еще студентом четвертого курса, через полгода после своего крещения, я уже очень твердо ощущал, что мой путь – путь в семинарию. Это не было тогда ощущением призвания к священству, но какое-то глубочайшее ощущение того, что семинария – то место, где я должен быть. Была какая-то мистика в том, что впервые в жизни я услышал о семинарии на лекции по научному атеизму. На кафедре закрытый спецкурс «Русская Православная Церковь сегодня» читал сотрудник Совета по делам религий. Он более подробно, чем это обычно делается, рассказывал о структуре Патриархии – какие там существуют отделы, сколько семинарий. И просто давал статистику: сколько студентов, сколько преподавателей, сколько из них в звании доцента, сколько профессоров и так далее. Он давал сухие цифры, но когда он их называл, меня вдруг пронзило глубочайшее ощущение, что это про меня. Странно: мне называют число профессоров в Духовной академии, доцентов, а я – студент, безбожник с кафедры атеизма, вдруг понимаю, что должен быть среди них. Тогда я еще был совершенно неверующим человеком, и ни о чем подобном не помышлял.

Поскольку это мое ощущение удивило меня самого, я попробовал разобраться в его мотивах. На рациональном уровне это отрефлектировалось так: «Счастливые люди! Они могут говорить о том, во что они действительно верят, и они не обязаны цитировать Ленина на каждой лекции». Я им такой белой завистью тогда позавидовал!

Ну а потом, после крещения, действительно сформировалось очень твердое решение – идти в семинарию, и, чтоб это было проще сделать, я пошел именно в аспирантуру с намерением проучиться там лишь год, без защиты диссертации.

Дело в том, что защищаться было нельзя. К тому времени я уже достаточно хорошо знал сложности церковно-государственных отношении и прекрасно понимал, что поступить в семинарию я могу только чудом, потому что и вообще людей с высшим образованием туда не очень пускали, а особенно москвичей, а тем более с кафедры атеизма... А если я еще ухитрюсь защититься, так это ж... Кандидата наук никто не пустит. И поэтому я не ставил себе цель защититься, но мне было важно вот что: если бы я шел прямо с кафедры атеизма в семинарию, то кислород мне сразу бы перекрыли. Сама же семинария испугалась бы в конце концов скандала.