Закон разрешает говорить в школе о Православии. Единственное, что теперь всерьез может помешать детям узнать правду о Православии – это сами православные. Православие вновь будет изгнано из школ, если православные будут вести себя агрессивно. Если православный педагог в обычной школе будет вести себя как цензор, если он присвоит себе право идеологически цензурировать курсы других педагогов – то быть беде. Увы, и с этим уже нередко приходится встречаться. Педагоги, обратившиеся в Православие, требуют отмены уроков по изучению теории эволюции («атеизм!»), Льва Толстого («еретик!»), Пушкина («растлитель!»)... Бывают случаи, когда детей даже отлучают от народных сказок («там лешие и нечисть!»).

Правило поведения православного педагога в школе должно быть то же, что и в семье.

Если в неверующей семье один из ее членов уверовал – у него есть лишь один способ привести к вере остальных. Если он будет их чуждаться и противопоставлять себя, «чистого» и «посвященного» остальным «грешникам» («не приду я на вашу пьянку – празднуйте ваш семейный юбилей без меня: у меня пост!») – он останется один. Если он будет при каждом удобном и неудобном случае «проповедовать» – он тоже останется один. Если близкие заметят, что твоя вера создает для них проблемы – они вряд ли приблизятся к вере.

Но если они заметят, что твоя вера помогает разрешению семейных проблем, если они увидят, что из храма ты возвращаешься светлее, чем пошел туда, если они увидят, что твой мир стал богаче и глубже, чем мир «читателей газет – глотателей пустот» (М. Цветаева)...

В общем, если православный педагог будет помнить о «факультативности» своей веры, то есть всегда будет помнить о том, что самое главное в его жизни, мягко говоря, неочевидно для всех остальных – как детей, так и коллег – то будет меньше поводов для взаимных недоумений между Церковью и школой. Тогда мы сможем говорить друг с другом уже не на языке статей закона, а на языке более уважительном и человечном. И вместо «Вы обязаны» будем говорить: «Давайте попробуем...».

Культура как жемчужина

Чтобы при сотрудничестве школы и Церкви не было неожиданностей, надо знать – а как в принципе Православие относится к культуре. Может, лишь на первых порах богословы заверяют педагогов, что Православие и культура находятся в творческом единстве, а затем оказывается, что дети все более и более погружаются в мир церковной жизни и теряют всякий интерес к миру культуры, к тому миру, с которым и должна, прежде всего, познакомить детей светская школа?

В глазах христианина культура похожа на жемчужину. Речь идет не о красоте, а о схожести происхождения. Жемчужина возникает из грязи, из песчинки, попавшей внутрь ракушки. Моллюск, защищаясь от чужеродного предмета, попавшего к нему в тело, обволакивает его слоями перламутра, то есть, строит еще одну раковину, но на этот раз уже внутри, а не вокруг себя. То, что постороннему кажется украшением, на самом деле является признаком нарушения естественного хода органической жизни, болезнью.

Культура похожа на жемчужину. Она возникла как следствие болезни человечества. Культурой мы обволакиваем грязь, попавшую в наши души. Слоями культурного перламутра мы заслоняемся от пустоты, вторгшейся в нашу жизнь.

Культура – это следствие грехопадения. Ведь культура создает вторичный мир, вторичную реальность. Это искусственный мир символов, с помощью которых человек очеловечивает тот мир, в который он вверг себя грехом.

Святитель Ириней Лионский говорил, что смерть – это раскол. Писание же и опыт совести говорят, что смерть есть следствие греха и возмездие за грех. Грех разбивает единство людей с Богом, с миром, с ближними и с самим собой.

Тертуллиан сказал, что утраченное людьми в грехопадении можно выразить словами familiriatis Dei – близость Бога.

В восприятии Адама Бог становится чем-то чужим, далеким и даже враждебным. Тот, чей голос первый человек воспринимал своим сердцем, теперь представляется кем-то сугубо внешним, ходящим далеко вдали. То, что критикам Библии представляется грубым антропоморфизмом, недостойным принижением Божества к уровню грубых человеческих представлений, на деле есть рассказ о том, как человек впервые почувствовал свое неподобие с Богом.

Бог стал чужим для человека. И теперь для тех, кто лишен глубокого и личного опыта «мистического богопознания» потребуется создавать «богословие». Тем, кому не достает знания Бога, нужно теперь усваивать знание о Боге. Речь о Боге рождается как замена речи к Богу. Если бы мы могли непосредственно созерцать Бога – нам не нужны были бы богословские факультеты.