— Какое Ваше главное приобретение за годы работы рядом с Патриархом?

— Для меня эта работа значила то, что я получил возможность изнутри посмотреть на образ принятия важных решений в сфере высокой политики. Приходилось общаться не только с иерархами Церкви, но и политическими деятелями страны. Для меня была расколдована власть. Я понял, что нет автоматической машины истории, что фантастически много зависит от поступков конкретных людей. При этом сам я никогда не стремился заниматься политикой — ту деятельность воспринимал скорее как послушание.

— Вы несколько лет работали с патриархом Алексием. Можете что-то о нем рассказать?

— Если я честно скажу то, что больше всего меня поражало и поражает в патриархе Алексии, то это будет слово в мое собственное обличение... Наша вера называется православной. Славянские народы в греческой ортодоксии расслышали не «правоверие», а «Право-славие», умение правильно прославлять Господа. Оттого критерий «успешности» церковного восхождения человека — не его сан и не ученые звания, а его отношения со своей собственной молитвой. Утомляет человека молитва или окрыляет. Отбирает «последние силы» или же придает новые.

Когда я познакомился с патриархом Алексием, ему был 61 год, мне — 27 лет. Патриаршие службы, как известно, длительны. 3–4 часа. Причем Патриарх ведет службу, а значит, он все время на виду, никуда не может укрыться. Так вот, у меня, молодого человека, после праздничной патриаршей литургии часто оставалось лишь одно желание: тихонечко отлежаться где-нибудь часика два. А патриарх после литургии сразу ехал в Чистый переулок и до позднего вечера еще работал. Значит, литургия придает ему силы. Значит, не напрасны ни его молитва, ни молитва всей Церкви о нем.

Пожалуй, ни один священник не служит так много, как Патриарх. Число храмов в Москве в два раза больше, чем число дней в году. А значит, и количество престольных дней весь московский календарь окрашивает в красный цвет. На большинстве престольных праздников народ ждет встречи с Патриархом, и Святейший едет к людям. На неделе у него 4–5 литургий. Много ли не то что приходских батюшек, но и монахов, чья литургическая жизнь столь насыщенна? И вновь скажу: для Патриарха отслуженная литургия — лишь начало дня, лишь опора для принятия последующих ответственных решений.

Господь на рубеже тысячелетий нам дал право-славящего Патриарха. Он молится о Церкви. Мы молимся о нем.

Для меня же опыт общения со Святейшим наполнил очень личным смыслом привычное прошение: «Еще молимся о великом господине и отце нашем Святейшем Патриархе Алексии». Когда лично знаешь человека, поминание о нем идет с особой радостью. И вот эта наша возможность молиться о главе Русской Церкви как о личности (а не как о безликой структуре времен Святейшего Синода) оттеняет нашу скорбь о том, что не можем мы точно так же помолиться о человеке, а не о «власти» при поминании государства.

Сегодня в России нет монархии. Но это не означает, что в ней нет иерархии. Отсутствие самодержавия в России не означает, что с православного человека снята обязанность научения послушанию. Просто школа послушания теперь находится в самой Церкви. И тот, кто дерзит Патриарху, будет дерзить и монарху. Вот изложение Патриархом очевидной нормы жизни в Церкви: «Решения соборов, Священного Синода, выступления предстоятеля Церкви по церковным вопросам — это официальная позиция Церкви, которая должна быть ориентиром для клириков, состоящих в ее юрисдикции. Лица, имеющие иные мнения, по меньшей мере обязаны воздерживаться от публичного оглашения их»692.

Честно признаюсь, мне трудно вспоминать о годах работы со Святейшим Патриархом Алексием (я был его референтом в начале 1990-х годов). Трудно чисто технически: человек хорошо запоминает то, что он несколько раз проговорил вслух. Я же сознательно не разрешал себе копить «мемуары», ибо не я, а лишь сам Патриарх может определять, что из того, что он сказал мне в рабочем порядке, может становиться достоянием гласности.

Но один момент был полупубличен, и потому, наверно, можно сейчас о нем рассказать открыто. В 1991 году готовился первый визит в Россию Великого князя Владимира Кирилловича. Он написал Патриарху. В ответном письме Святейший Владыка решил затронуть тему отношений с Русской Православной Церковью Заграницей. Точного текста того послания я, конечно, не помню, но смысл его был ясен: отношение к памяти новомучеников, в том числе Царственных страстотерпцев, не может быть причиной для взаимного отчуждения. Мы по обстоятельствам нашей здешней жизни еще не можем гласно прославить Царскую Семью. Но если бы между нашей Церковью и Церковью зарубежной установилось евхаристическое общение, это само по себе означало бы признание всех канонизаций, совершенных в зарубежье. Мы просто присоединились бы к почитанию Царственных мучеников, уже сложившемуся в православной эмиграции. И таким образом начало почитания Царской Семьи в России стало бы символом соединения, а не нового витка общественных и церковных дискуссий.

Тогда сближения с русской зарубежной Церковью не произошло. Нам еще десять лет нужно было идти через эти самые дискуссии к Архиерейскому Собору 2000 года. Я же могу лишь свидетельствовать, что патриаршая позиция и тогда уже была благожелательной и в вопросе о соединении с зарубежной Церковью, и в вопросе о почитании Царственных страстотерпцев.

И еще одно воспоминание, опубликованное, но забытое. Анатолий Собчак, в конце 1980-х годов бывший весьма популярным народным депутатом, вспоминал, как на Съезде народных депутатов СССР был дан ответ академику Сахарову. Молодой ветеран афганской войны, депутат от комсомола, гневно возмущался отсутствием советского патриотизма в речах Сахарова. Под влиянием его эмоциональной речи зал поднялся и несколько минут скандировал: «Ленин! Партия! Комсомол!». Не встал лишь митрополит Алексий. Суметь устоять перед волной тысячного властьимущего зала не просто трудно. Мгновенно принять решение и не позволить втянуть себя в аплодисменты и крики в этой ситуации может лишь тот, у кого еще задолго до этого сложилась своя позиция. Не секундное мужество, в целожизненная решимость проявляют себя в таких случаях...