Да ведь Блаватская как раз жизнь свою положила на окарикатуривание христианства, на высмеивание молитвы! И разве Рёрихи не стремились к той же цели - "раскрыть глаза этим мещанишкам и верующим баранам на их глупость и невежество"?

Нет, не с новомучениками место Рёрихов, а с палачами.

Их письмо советским вождям, оправдывающее войну против Церкви, Ксения Мяло выдает за “преемство к той русской традиции, которая для Рёрихов олицетворяется образом Преподобного Сергия, к нему-то и восходя” (с. 223). Дерзну предположить, что Новомученики Российские, через кровь которых шло “упразднение религии”, были бы ошеломлены и оскорблены, скажи им-кто нибудь, что их палачи укоренены в традиции преп. Сергия… Ксения Григорьевна, Вы действительно считаете, что преп. Сергий подписался бы под “Письмом Махатм”?

И тут пришло время для самой печальной констатации: Ксения Мяло уже в секте. В секте коммунистов. Не в партии, нет – именно в секте. Потому что только человек с сектантским кругозором и сектантски промытым сознанием может уверять, что большевистский коммунизм есть продолжение традиции общежительных монастырей, установленных преп. Сергием (с. 221).

Десятки раз русская христианская социальная философия ХХ века указывала на очевиднейшее противоречие между монастырем и большевизмом: в монастырь люди приходят сами, свободно, зная, куда и зачем идут, какой устав принимают и жертвенно раскрывают свои руки: что было моим - пусть будет нашим. Большевики же с пулеметами и наганами приходили к крестьянам и горожанам и ставили ультиматум: что было твоим, будет нашим.

Монашеский постриг начинается с того, что игумен вопрошает постригаемого: “Вольным ли своим разумом и вольною ли своею волею приступаеши ко Господу?.. Не от некия ли беды или нужды?”. Затем игумен предупреждает постригаемого о тяготах монашеской жизни: “Пребудеши ли до смерти в нестяжании и вольной Христа ради в общем житии сущей нищете?… Приемлиши ли вся иноческаго общежительнаго жития уставы и настоятеля тебе подаемая? Претерпеши ли всякую тесноту и скорбь иноческаго жития, Царствия ради Небеснаго?”. Получив ответ “Ей, Богу содействующу, честный отче”, игумен говорит: “Виждь, яко ты от своего произволения хощеши обручение ангельскаго образа”. И затем, показуя рукой на ножницы предлагает: “Возми ножницы и подаждь ми я”. Получив ножницы из рук послушника, игумен откладывает их (иногда – отбрасывает), как бы отказывается, и постригаемый должен снова настаивать. Так – трижды…

Да разве так действовали большевистские комиссары, загоняя в колхозы?! Если бы Ксения Мяло, якобы погруженная в глубину православия, хоть раз была бы свидетельницей и со-молитвенницей монашеского пострига, она не стала бы роднить монахов и коммунистов.

Политологу может казаться, что похожесть результата позволяет не обращать внимания на различия в путях достижения этого результата. С вертолета можно заметить: вот стоит общая столовая и в ней за длинными столами рядками сидят люди в одинаковых одеждах. Только вот в той столовой люди одеты в черные длинные одежды, а вот здесь одежды потеплее - черные телогреечки. Ну, это малая разница, всего лишь в одежде – ею можно пренебречь и сказать, что, с точки зрения структурализма, монашеская трапезная и пункт питания в лагере – одно и то же…

Но христианин-то должен взирать на сердце, а не на одежды. И потому для христианина нельзя не обращать внимания на мотивы действия и на нравственную приемлимость способов, избранных для достижения цели. Не мог преп. Сергий создавать свое общежитие по коммуно-теософскому принципу: “Как слоны лес переходят, сокрушая кусты и раздвигая деревья, так идите в Великом Служении” (Зов. 30.12.1922).

…Мяло и Вергун склонны объяснять мое негативное отношение к рёрихианству чуть ли не масонским влиянием на меня (“сегодняшняя травля Рёрихов в России имеет глубоко антирусские корни” - с. 20). А ведь все проще: моя церковная юность (семинарская учеба) прошла в Лавре преподобного Сергия. В течение нескольких лет у меня была возможность ежедневно припадать к мощам преп. Сергия, осененными рублевской “Троицей”. И когда я слышу, что ветхозаветный Авраам молился сатане (по теософски Элохим=Иегова=сатана), и, значит, именно злые аггелы изображены на “Троице”; когда я слышу, что “пора сжечь мощи”, и что сам преп. Сергий был просто перевоплощением индийского божества Кришны319, и что “Будда и Христос пришли с Венеры”320… Тогда я пишу “Сатанизм для интеллигенции”.

Так отчего же Мяло не задумалась над тем, что именно в теософии Блаватской и Рёрихов настораживает православных? Отчего такая презумпция виновности именно Церкви? Почему в своей книге она позволяет уверять, будто люди, отрицающие воскресение Тела Христа, искупительность Его Жертвы, Личностность Божия бытия, - “не выступают против основ Православия”? Отчего православный человек ради защиты оккультистов дерзает обвинять свою Церковь в “предательстве” России и “заговоре”? Отчего мотивы действия Церкви она сводит к самым низменным и даже не пробует проанализировать церковные доводы?

А, может, наоборот, - именно потому, что нам дорого Православие, дороги русские святые и святыни, мы и вступили в спор с теософами, перемалывающими христианство в своем эксперименте под названием “слияние Вед с Каббалою” (Агни Йога. 92)?

Мяло не понимает – могу ли я искренне, не получая тайных заказов и подачек от “МОСТ-банка”, возмущаться уверениями, будто “Христос проповедовал не что иное как Учение Будды”321, “Новый Завет произошел от Каббалы”322, а “Кришна и Христос являются одним и тем же Принципом”323. Неужели просто христианских убеждений недостаточно для того, чтобы оспорить такие утверждения?

Неужели обычного здравого смысла (специально не говорю о вере и о благодатной просвещенности) недостаточно, чтобы понять, что не может быть тождества между учением, Основатель которого молился: “Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!” (Лк. 12, 49) – и той доктриной, в которой самым устойчивым символом конечной цели является потухший светильник?324