Я полагаю, что после Страшного Суда Господь уничтожит греховное прошлое у спасенных, а пока благодать только скрывает грехи человека.

Дама спросила:

– Случайно вы и ваш друг не одно и то же лицо?

Духовник ответил:

– Нет. У меня с юности отвращение к философии «нового времени», особенно к немецкой, что-то вроде аллергии: до головной боли и тошноты. Я предпочту «Севильского цирюльника» Фихтеxxvi или Гегелюxxvii, так что в этом отношении вы можете быть спокойны.

Дама сказала:

– Простите, что я задаю не относящиеся к делу вопросы, но ведь я все-таки женщина, и поэтому вы должны быть снисходительны ко мне. Женщина, даже когда исповедуется перед духовником, старается заглянуть в его душу, интуитивно увидеть его, «высветить» его внутреннюю жизнь и захватить его в свое эмоциональное поле. Женщина может многое не понять, но она компенсирует это за счет какого-то внутреннего чутья. Даже задавая метафизические вопросы, она исследует своего собеседника; придя к врачу, женщина готова подсказывать ему рецепты, а затем, если представится случай, лечить его. Поэтому учтите мой комплекс, чтобы затем не обращать на него внимания.

Теперь возвращаюсь к вашему вопросу, как я отношусь к учению Флоренского о Софии. Скажу откровенно, я не понимаю этого учения и даже не попыталась понять его. Но помню, когда я посещала теософский кружок, наш руководитель устраивал чтения, после которых давал свои пояснения и комментарии по поводу прочитанного; у него специально были выписаны цитаты из древних гностиков. Ломидзе, так была его фамилия, владел немецким языком и некоторые исследования, в том числе переводы с греческого на немецкий, вторично переводил на русский. Когда он читал выдержки из гностических трактатов, мне было скучно. Из вежливости я делала вид, что слушаю, то есть старалась не слушать. Мне все это казалось какой-то мрачной фантазией, игрой огромных мертвых теней. Но эти тени падали не сверху вниз, а снизу вверх и застилали небо. Некоторые из присутствовавших на таких лекциях выражали свое восхищение и говорили о том, что гностикиxxviii интеллектуально намного выше христианских писателей. Они говорили, что гностики Валентинxxix и Василидxxx – я уже не помню других имен – это гении, которые будут поняты в будущем. Однако мне в это время было тоскливо. С той поры я смутно запомнила учение о Софии. Я спросила как-то свою подругу: что же, в конце концов, София? Она ответила:

– Скажу тебе по секрету, это – женский бог, и служить ему должны не мужчины, а мы, женщины; у Софии должны быть не священники, а жрицы.

Эти слова для меня звучали как шутка, но подруга говорила об этом с вдохновением, даже глаза ее горели каким-то странным, «кошачьим» блеском. Когда я читала Флоренского, то мне попадалось имя «София», и вспоминались слова моей подруги: «София – это женский бог, который в будущем откроет себя миру»,– слова, произнесенные с революционным пафосом. Я никогда не была феминисткой, как некоторые женщины из моего круга. Феминизм внушал мне чувство отвращения. В древности скифские племена сооружали около дорог изваяния – высеченные из каменных глыб человеческие фигуры; они состояли из туловища и головы, но рук и лица у них не было. Нельзя было разобрать, мужчина это или женщина; их называли «каменные бабы». Феминизм представлялся мне производством каменных баб. Женщины хотели сравняться с мужчинами и превращались в какие-то грубые, бесформенные существа. Теряя женскую красоту, они не получали мужской силы; теряя тонкость и изящество души, они не приобретали широты мужского рассудка. Феминистки, которые демонстративно подчеркивали свое равенство с мужчинами тем, что ездили на велосипедах по улице с папиросой в зубах, казались мне предательницами женского достоинства, какими-то живыми карикатурами. Поэтому я предпочитала пропускать те страницы у Флоренского, где говорилось о Софии.

Духовник заметил:

– Многие из наших современников имели ложные, пошлые представления о христианстве. Им внушалось, что христианство – религия рабов и детей, что в нравственном отношении – это попрание человеческого достоинства, бегство от трудностей и борьбы в ирреальный мир, что в интеллектуальном плане – это скудоумие и обскурантизм. Не верующим из-за незнания людям, обманутым атеистической пропагандой книги Флоренского, отца Сергия Булгакова и других философов-богословов могут принести пользу – перевернуть прежние представления о христианстве и Церкви и послужить поворотным пунктом в их духовной жизни. Эти книги могут показать нашим современникам, что они были просто-напросто бессовестно обмануты, открыть им глаза и указать, что соединение с Богом в вечности является главной задачей и смыслом человеческой жизни. Для неверующих эти книги могут стать первыми шагами ко Христу, а для верующих, напротив, шагами от Христа, к языческому магизму или к рационалистической философии.

Духовник продолжал:

– Одна женщина вашего круга задала мне вопрос: «Почему книги Владимира Соловьева и его последователей, в частности Флоренского, обладают более притягательной силой, богатством идей и образов, чем книги ортодоксальных богословов; почему интеллигенция, особенно молодежь, читает их с большей охотой?». Я ответил ей: «Потому, что они более созвучны нашему времени, периоду духовного кризиса, когда, как на изломе, обнаруживаются слои пород. Ощущается тоска по потерянному, желание найти и вернуть его, и в то же время – какой-то духовный паралич, стремление заменить подвиг рассуждениями, тайну – знанием, а духовность – оккультизмом. Множественность и яркость идей и образов говорят о том, что человек в поиске; он еще не нашел и не обрел искомого, а когда найдет, то все ненужное отпадает. Но эта концентрация на главном является не потерей, а приобретением и результатом. Движение духа, его жизнь и действие труднее передать через слово, чем состояние души и ее эмоциональные перепады. Душа как бы раскрывается в гамме ярких цветов. Дух источает тихий свет. Голос духа можно услышать, только прислушиваясь к нему в безмолвии. Для человека, не включенного в жизнь Церкви, не пережившего встречу с благодатью, описание этого состояния, этой встречи может остаться непонятным. Не испытав ее, он не найдет внутреннего созвучия с тем, что будет читать в духовных книгах; они могут показаться ему однообразными и даже бесцветными. Приведу такой пример: самая красивая панорама открывается с середины высокой горы, а кто поднялся до вершины, тот видит перед собой только небо и снега. Флоренский, Булгаков и другие остановились на перепутье, на полдороге. В их произведениях нет духа, в них сублимация земной красоты и напряженность интеллектуального поиска, да еще пряный привкус языческого магизма».