Он говорил о том, что для стяжания Иисусовой молитвы необходима борьба со страстями: в чистом сердце молитва пробуждается сама собой. Древние святые пребывали в постоянной молитве именно благодаря своей простоте и незлобию. Старец внушал, что молитва не должна быть оторвана от жизни. Он предостерегал от искусственных приемов ввождения ума в сердце и учил, что Иисусову молитву, особенно вначале, надо произносить вслух самому себе, при этом сосредотачивать внимание на движении губ. Старец говорил, что молитва затем сама найдет место. Он считал также полезным соединять Иисусову молитву с дыханием, когда молитва читается про себя.

В первые годы своей жизни в Сухуми старец ежедневно ходил в кафедральный собор. Епископ Леонид (Жвания), правящий архиерей, благословил отца Серафима принимать народ на исповедь. Надо сказать, что владыка Леонид был личностью незаурядной. В молодости он учился в семинарии, но сана не принял. В послереволюционные годы был следователем революционного трибунала в Западной Грузии, работал в прокуратуре и занимал высокие посты. Но, видимо, сильно хотелось ему кончить жизнь тем, чем начал. И он решил стать священником. Это решение в определенных кругах вызвало шок, но он своего намерения не изменил. Католикос-Патриарх Мелхиседек (Пхаладзе) [см. Примечание 2] рукоположил его во священники, а затем, посчитав, что человек с такими знаниями и опытом может быть полезен Церкви в более высоком сане, предложил ему архиерейство. Так священник Леонтий стал епископом Леонидом. Отличался он твердым, но справедливым характером. Умел наказывать, но охотно прощал, когда человек, не оправдываясь, признавал свою вину. В годы хрущевских гонений не раз вставал вопрос о закрытии сухумского кафедрального собора, но епископ Леонид мужественно отстаивал права Церкви. Неоднократно он обращался в правительство с официальными протестами по поводу несоответствия с Конституцией новых законодательных актов в отношении Церкви. Он был одним из тех грузинских иерархов, благодаря которым в 60-е годы, во времена гонений, храмы в Грузии не были закрыты, а законодательство о религиозных культах, душившее Церковь в России, в Грузии фактически не действовало. Епископ Леонид с любовью относился к отцу Серафиму и подолгу беседовал с ним.

У отца Серафима были многочисленные духовные чада в России. Паломники Глинского монастыря потянулись теперь в Сухуми, и кафедральный собор наполнился народом. Отец Серафим во время исповеди решал духовные вопросы, давал наставления и советы; здесь, вдали от Глинской пустыни, в Сухуми, он снова встретился со своей паствой. Чему отец Серафим преимущественно учил людей? - Видеть во всем волю Божию и покоряться ей. Некоторые из его духовных чад по его указанию делали выписки из святых отцов (особенно часто - из "Лествицы" и "Ответов на вопросы" преподобных Варсонуфия и Иоанна), и он раздавал эти выписки на благословение, как краткое руководство в духовной жизни.

К отцу Серафиму часто приезжал его духовный друг - схиархимандрит Андроник (Лукаш) [см. Примечание 3]. Оба старца были похожи и не похожи друг на друга. Отец Андроник вел полузатворническую жизнь в Тбилиси, в доме митрополита Зиновия (Мажуги) [см. Примечание 4]. В келье на аналое у него всегда лежала раскрытая Псалтирь. Старец старался исполнять устав Глинской пустыни, а затем в свободное время читал Псалтирь. Оба старца хотели сохранить единство братии Глинского монастыря, которая была рассеяна и разбросана по всей огромной стране. И действительно: монахи Глинской пустыни знали, что они всегда найдут помощь и приют у митрополита Зиновия и у обоих старцев. Они надеялись, что настанет время, когда вновь откроется их монастырь и в храм Рождества Пресвятой Богородицы вернется ее чудотворная икона.

Я помню, как посетил в пустыне на Барганах духовных чад отца Серафима, двух монахов. Я был поражен их продолжительным молитвенным правилом, которое занимало большую часть суток. Они вычитывали в келье все монастырские службы, а затем в течение дня прочитывали всю Псалтирь. Впоследствии один из этих монахов покинул отца Серафима и перешел к другому духовнику. Старец глубоко скорбел о своем любимом ученике. Он знал, что перемена духовника не проходит для духовной жизни бесследно. Монах, покинувший старца, похож на дерево, вырванное из земли без корней и затем посаженное в другом месте. Если даже у ствола вырастут новые корни, то они будут слабыми и хилыми, они не смогут глубоко врасти в почву и поить своим соком ветви и листья дерева. Он знал о духовной потере этого монаха и поэтому скорбел о нем.

Меня интересовало отношение глинских монахов к книге схимонаха Илариона "На горах Кавказа", которая послужила причиной так называемого имяславского раскола и последующих споров. Но мне не удалось спросить об этом отца Серафима. Некоторые старцы осторожно говорили: "Истина где-то посередине". Что значит "посередине" – они богословски вряд ли могли определить. Я не смею подменять их слова своей интерпретацией, но все-таки у меня сложилось мнение, что, с одной стороны, они понимали, что в книге схимонаха Илариона собран богатый материал из святоотеческих писаний, и отрицать всю книгу - значит сжечь с плевелами пшеницу, то есть отрицать учение тех отцов, которые представлены в ней. Но в то же время они понимали и чувствовали, что тезис "Имя Христа - это Бог" может привести к самообольщению и духовной гордыне, если будет положен в основу "богословия молитвы" и таким образом примет умозрительную форму. Поэтому эти старцы советовали обращаться с книгой схимонаха Илариона очень осторожно, как со стоящими на полке флаконами, в одних из которых лекарство, а в других яд.

Они утверждали, что только человек, имеющий личный опыт в Иисусовой молитве, может взять из этой книги полезное для себя, но лучше не рисковать, а обращаться непосредственно к святым отцам, особенно наставникам последнего времени: Игнатию Брянчанинову и Феофану Затворнику (которые в то время еще не были прославлены). Отзыв о книге "На горах Кавказа" был затруднителен для них еще и в силу того, что как делатели Иисусовой молитвы они переживали состояние посещения благодати Божией и внутренних озарений, когда слова молитвы в субъективном восприятии как бы сливаются в одно с действием благодати - с внутренней феофанией, богоявлением. Поэтому они боялись нечаянно оскорбить имя Иисуса Христа, Которым они духовно жили и дышали. Но я не знаю ни одного случая, когда бы глинский старец рекомендовал пользоваться этой книгой своим ученикам. Можно сказать, что перевод определенных моментов субъективного молитвенного подвига в область богословских суждений породил несоответствие, принявшее форму раскола, а в некоторых случаях – и ереси.

Старцы были не богословами, а молитвенниками, и, дорожа молитвой как своим духовным сокровищем, они избегали каких-либо отвлеченных рассуждений и оценок, боясь, что неправильное мнение может помешать их внутренней молитве и посеять в сердце сомнение. Их совет был читать молитву с детской простотой: "Лучше лепетать языком, как младенец, чем вдаваться в высокие рассуждения". "Решать богословские вопросы не дело монахов. Мы не профессора", - говорили они. Но надо сказать, что именно профессора академий и университетов - Флоренский, Булгаков и другие друзья "мятежного Афона" - своими гностическими рассуждениями об имяславстве действительно "оформили" его как пантеистическую ересь. Впоследствии популяризаторы Флоренского еще более запутали эклектический гностицизм Флоренского и приписали ему взгляды о каких-то энергиях самого символа, якобы единосущных с энергиями Символизируемого. Это уже похоже на каббалистическое учение о микроэманациях имен, которые подготовляют душу к единосущной ей макроэманации Божества. Впрочем, высказывается и такое мнение, что "новооткрыватели" Флоренского просто не поняли его.

Однако вернемся к схиархимандриту Серафиму. Он считал, что монахи, кроме болезни или крайней немощи, должны непременно исполнять "пятисотницу". Из акафистов он очень любил акафист Успению Божией Матери. Ученых монахов отец Серафим уважал, но чувствовалось, что его душа стремится к общению не с ними, а с молитвенниками. Стяжавшие Иисусову молитву духом узнают друг друга и понимают один другого с полуслова.

Отец Серафим почти не рассказывал мне о своей жизни в пустыне. Наверное, он знал, что этот опыт не соответствует моей жизни и не пригодится мне. Если заходила речь о пустыне, то он рассказывал лишь внешние события, как будто уводил человека от того, к чему не всякий должен прикасаться своей рукой. Он рассказывал о том, как медведь повадился в огород, где монахи посадили кукурузу, и лакомился початками каждую ночь. Долго они не знали, как поступить со зверем: обращаться к охотникам, чтобы те убили медведя, не хотели - и его жалко было, и сами охотники, повадившись к ним в гости, могли не хуже медведя обирать их огород. Наконец придумали: связали друг с другом пустые консервные банки и опустили их в ручей, так что банки, плавая на поверхности потока, бились друг о друга. Медведь инстинктивно боится звука металла, поэтому, услышав незнакомый для него зловещий стук, он испугался и убежал.

Полевые мыши также приносили огороду немалый вред. Пустынники взяли из селения кота, но кот, как будто заключив договор с мышами, спокойно смотрел на них. Тогда решили все-таки поставить мышеловки. Собрали целое совещание по этому вопросу: можно убивать мышей монаху или нет, и наконец решили: "Мы мышей не убиваем, а искушаем: хочешь - иди в мышеловку!". Отец Серафим рассказывал об этом с добродушным юмором.

К экуменизму старец относился, как и все монахи, отрицательно, но не любил, когда при нем говорили об этом и осуждали иерархов. "Покрой одеждой своей отца своего", - говорил он. Всю жизнь отец Серафим был гоним и преследуем, многие годы провел в тюрьме и ссылке, пережил два разгрома Глинского монастыря, но мы никогда не слышали от него слов осуждения или ропота, он все принимал как волю Божию. Об известном митрополите Николае (Ярушевиче) отец Серафим говорил: "Митрополит Николай глубоко покаялся. Он исповедовался у меня. Он любил нашу Глинскую обитель". Старец был высокого мнения о Патриархе Алексии I и считал, что тот делает все что может, но не все в его силах.

Я был свидетелем, как непослушание отцу Серафиму оканчивалось непредвиденными бедствиями, как опасно не слушаться старца, даже когда он дает простой совет. В Гудаутской церкви, где я служил в 70-х годах, был прихожанин - столяр по имени Павел. Он был человек церковный, но с каким-то уклоном. Выбрал себе в руководительницы пустынницу схимонахиню Елену, которая обычно поносила духовенство и рассказывала о каких-то бывших ей видениях. Отец Серафим не благословлял советоваться с этой пустынницей, а тем более называть ее духовной матерью. Однажды он сказал об этом Павлу, но тот ответил дерзко: "Осуждать всех людей грех. Только матушку Елену осуждать не грех?". Отец Серафим сказал: "Я предупреждаю тебя, а ты поступай так, как сам знаешь".

Тот съездил к пустыннице и, вернувшись домой, принялся за обычную работу. Мысленно вспоминая разговоры с этой монахиней, он отключился от своей работы, и электрическая пила отсекла ему несколько пальцев на руке. Впоследствии он признавался: "Если бы я не поехал к Елене, этого бы не случилось". Елена пророчествовала, что ее келья станет святым местом для паломников, что потом здесь построится большой монастырь. Но умерла она какой-то странной смертью, а место, где она жила, оказалось вскоре заброшенным и опустевшим.