в) он перестает быть полезным членом общества.

Обедняет ли себя монах в интеллектуальном плане? Священное Писание и святоотеческие творения - это глубочайшие философские истины, которые открыл не человеческий ум, а Божественный Логос. Христианскую литургику сами рационалисты назвали "поющим богословием". В этом кругу высших истин постоянно находится мысль монаха. Главное - не внешний объем знаний, а их высота, не горизонтальное, а вертикальное измерение. Неужели гора сырой руды дороже крупиц золота? То, до чего не могла дойти мировая философская мысль, дано в Откровении. Многое из того, что мир считает интеллектуальной ценностью, оказывается интеллектуальной ложью, которая не приводит к истине, а отводит от нее. Главное для человека не механическая память, фиксирующая поступающую информацию, а творческая память, которая может на основе глубоких онтологических знаний решать сложные задачи во всех областях жизни и деятельности.

Христианское учение, богословские знания, Евангельская нравственность, антропологические наблюдения аскетов прошли через тысячелетние проверки, через фильтр испытаний, через опыт жизни многих поколений, поэтому они объективно более достоверны и устойчивы, чем новейшие философские и психологические системы. Обедняет ли себя эмоционально монах? Эмоциональное богатство - это чистота и глубина чувства. Аскетизм - это очищение человеческого сердца. Современное искусство и каналы массовой информации можно сравнить с селевым потоком грязи, который, как лавина, затопляет островки прежней культуры, погружает воображение человека в болото секса и крови. На обеднение таких эмоций сетуют враги монашества? Эмоциональное богатство - умение сопереживать, это пробуждение духа. Оно как раз характерно для монашества.

Преподобный Агафон говорил: "Я хотел бы взять у прокаженного его тело и взамен отдать ему свое тело". Страсть и чувственность, напротив, делают человека эгоистичным и жестоким.

Нам говорят, что монашество лишает человека радости искусства и литературы. Так ли это? - А церковное зодчество? Литургические песнопения и поэзия Псалтири? Разве они не шедевры искусства даже с формальной стороны? Это не искусство для искусства, а искусство как воплощение идеи; искусство, которое содержит в себе глубочайший смысл. Оно выше мирского искусства уже тем, что осуществляет связь с трансцендентным миром, с вечными духовными сущностями, с вечной красотой. Что же касается христианской литературы, то возьмем хотя бы Библию. Здесь содержится история, поэзия, философия, этика и то, что несравненно больше - Божественное откровение.

Ценители мировой литературы обычно говорят, что литература помогает им лучше понять человека и узнать жизнь. Между тем в святоотеческих творениях душа человека раскрыта до таких глубин, куда не проникал скальпель таланта мирского писателя или поэта. Какой светский писатель может сравниться с Иоанном Златоустом даже по внешней красоте и экспрессии слова? Один из ученых-византологов пишет, что Демосфен в течение семи веков до Иоанна Златоуста не имел себе преемника, равного по дарованию. Творения Златоуста - это целая энциклопедия нравственных и богословских знаний, психологических наблюдений, историко-типовых характеристик. Возьмем другого отца - Григория Богослова, слог которого отличается виртуозным искусством и филигранной отделкой каждой фразы. Его можно назвать поэтом-философом. Еще один духовный писатель - Ефрем Сирин стоит на одной ступени с лучшими поэтами мира. В средневековых монастырях были переписаны и сохранены многие исторические и научные произведения. Духовная литература имеет все, что есть у светской, кроме ее страстности и грязи. Неужели модные детективы и эротическая литература, которая, как мутные волны, выплеснулась на современный книжный рынок, могут эмоционально обогатить человека? Если искусство - это вид познания через сопереживание, то современная литература дает познание греха через соприкосновение с ним и оставляет в душе человека грязные пятна. Если, по словам пословицы, ложка дегтя портит бочку меда, то нам серьезно предлагают в бочке дегтя искать пропавшую ложку меда.

Критики монашества утверждают, что оно лишает человека радости жизни. Разве существует в мире радость более глубокая и чистая, чем духовная радость? Мирская радость, пронизанная чувственностью и страстностью, сменяется усталостью, опустошением, часто - скорбью и разочарованием. Нам говорят - есть не только радость страстная и опьяняющая, есть еще и другая, светлая радость, например, в общении с природой. Но ведь монастыри чаще всего строились в самых красивых местах, где сама природа учила размышлять о вечности. Перенеситесь мысленно в те места, где построены древние грузинские монастыри. Их строители обладали не только эстетической одаренностью, но и чувством высшей красоты и гармонии. Напротив, противники монашества, дети современной урбанизации, чаще всего видят природу в немногие дни своей жизни, а рассуждают о красоте ее, находясь в асфальтобетонном плену.

Наши оппоненты говорят о радости семейной жизни, однако они сами, не осознав этого, дотронулись до болевой точки современного общества. Официально более половины семей разваливается в первые два года после их образования, - и нет гарантии, что в других семьях дело обстоит благополучно. Разрыв и разногласие в семье оставляют травмы и разочарования, иногда на всю жизнь. А другие трудно разрешимые вопросы семейной жизни? Например, детоубийство (аборт), которое делает семью союзом убийц, шагающих к своему иллюзорному благополучию по трупам детей. Какая радость может быть у людей, запятнанных человеческой кровью? Нам говорят, что бывают благополучные семьи. К сожалению, таких семей становится не больше, а все меньше и меньше. Психологически не подготовленные к браку супруги превращают свой дом не в оазис, а в поле борьбы за власть и место сведения счетов за взаимные обиды. Часто такие супруги позволяют себе по отношению к своим детям то, чего не позволили бы по отношению к чужим и даже - к своим врагам (также - и дети по отношению к своим родителям). Христианство с уважением относится к браку, но смотрит на семью как на нелегкое, ответственное дело, требующее от супругов много самоотверженности, терпения и такта, а не как на источник постоянных наслаждений.

Нам говорят, что есть еще один вид радости, которого лишают себя монахи - это радость творчества. Но, во-первых, сама молитва - это высшее творчество и динамика души, которая включает человека в поле трансцендентного мира и в личностный диалог с Творцом всего сущего. Во-вторых, церковное искусство - это творчество особого рода, заключенное в рамки традиций и твердых канонов, основанное не на воображении, как мирское искусство, а на мистическом в!идении и духовном сопереживании. Это творчество включено не в чувственно-материальный мир, а в надмирную сферу духовных реалий. Религиозное творчество отрицает только фантазию как область лжи, и считает грезы (которые могут стать мысленным наркотиком) не творчеством, а безвольным тяготением к наслаждению. Религиозное творчество - это волевой синергетический процесс, где духовный мир обнаруживает себя через материальные формы; этот процесс включает в себя вечные энергии, действующие в Церкви.

Третье обвинение критиков монашества: человек, уходя из мирской жизни, перестает быть полезным членом общества. В истории Церкви огромное духовное и нравственное значение имел тот институт с вековыми традициями, который называется духовничеством и старчеством. Его представителями были преимущественно монахи-аскеты. Их жизнь в уединении или монастырском послушании, борьба со страстями, непрестанная молитва делали духовный мир реально ощутимым до очевидности. Они видели свою душу в различных состояниях, то озаренную светом молитвы, то погруженную в черные бездны греха. Перед ними открывалась страшная картина падения человечества, борьба демонических сил за душу человечества, тонкая стратегия ада, выработанная и отшлифованная в продолжение тысячелетий. Они видели зарождение и развитие грехов в своем собственном сердце, как бы на высвеченной карте греха, овладевали умением подавлять и уничтожать его в самом начале, воплощали в своей духовной жизни аскетические знания древних подвижников, умели различать импульсы светлых и темных духов и поэтому сами становились наставниками на пути ко спасению для сотен и тысяч людей. Без их водительства и руководства сколько бы людей погибло в волчьих ямах и западнях, расставленных демоном на этом пути; сколько бы не выдержало борьбы с грехом, сколько бы извратило свою духовную жизнь, сколько бы пребывало в состоянии ложной духовности, гордыни и того самообольщения, которое именуется прелестью!

Жизнь людей полна трагизма, измен, потери ближних. Превратности жизни ставят человека на край пропасти, которая называется отчаянием. На протяжении истории христианства монастыри были тем местом, где люди обретали силы пережить свою внутреннюю Голгофу, находили помощь и утешение. И этого было бы достаточно, чтобы свидетельствовать о высоком служении монашества человечеству. Но есть еще другое, невидимое, мистическое служение - это сила молитвы за весь мир. Добро и зло не проходят бесследно. Каждый человеческий грех расширяет мрачное царство ада. Грехи человечества, соединяясь вместе, как невидимые капли влаги в тучи, нависают над землей - это потенциал и причина тех катастроф, которые переживает и будет переживать человечество. Темным силам противостоят светлые силы - та удерживающая сила, о которой говорит апостол Павел (см. 2 Фес. 2, 7), - дух благочестия и молитвы. В этом мистическом плане монашество возлагает на себя главный подвиг - покаяния и молитвы за человечество, и поэтому монахи, ушедшие из мира, осуществляют высшую близость к миру в духовной любви и высшее служение в молитве за мир. Недаром демоническая сила старается искоренить и уничтожить монашество или умертвить его.

Критики монашества говорят, что глубина жизни - глубина любви, а монах лишает себя любви. Напротив, жизнь монаха - это любовь, а не влечение темных инстинктов и страстей, не аффект, который легко превращается в ненависть. Любовь монаха обращена к высшему существу - Богу, к высшему добру и красоте, то есть к единственно достойному предмету любви, в котором может успокоиться человеческое сердце. Глубина любви - в ее интенсивности. Монах ограничивает себя во внешних впечатлениях, уклоняется от ненужных забот именно для того, чтобы его любовь была сконцентрирована, как свет, проходящий через увеличительное стекло. Любовь к Божеству постоянна, здесь нет разочарований, измен и перемен; здесь только восхождение от одной ступени к другой. В мирской любви столько трагедий, столько кровоточащих разрывов, столько разбитых сердец. Как часто то, что в миру называется любовью, разрушается от малейшего испытания, как хрупкий сосуд от удара, и превращается в холодное безразличие, отвращение, ненависть и насмешку. Монах любит человека, но не эмпирического человека, а то, что вечно в нем, - образ и подобие Божие, то есть любит человека отраженной от Бога любовью. Даже самая счастливая дружеская и семейная любовь похожа на мерцающий свет лампы, которая освещает угол комнаты, а любовь монаха - как свет путеводной звезды, сияющей высоко над миром. Церковь - это сердце мира, а монашество - сердце Церкви.

Примечания: