Сегодня читалось в церкви Евангелие от Матфея (зачало 59), где говорится, как Господь шел по морю и Петр вызвался пойти к Нему, пошел было, но устрашился: видя же ветр крепок, убояся, и начен утопати, возопи, глаголя: Господи, спаси мя. Иисус простер руку, ятъ его и глагола ему: маловере, почто усумнелся еси?74 Вот ответ на все наше унылое состояние! Смотрим на ветер, на волны, забываем о силе Божией: без веры смотрим, все соизмеряем со своими силами, не на Бога печаль возлагаем75 – вот и тяжесть, вот и мука, и подавленность. Как легко орлу с горы на гору перелетать – одно удовольствие! А попробуй какая-нибудь курица перебраться на другую гору – когда-то она доберется! Сколько ей трудов: каждый кустик, бревно, камень на дороге – и труд, и потеря сил, и скорбь. А ведь все оттого, что она разучилась летать, оттого, что давно только по земле ходит и только под ноги себе глядит. Сделалась эта некогда птица самым бессильным, беспомощным «животным».

Так и мы: без веры – одна беспомощность, немощь, скорбь отовсюду, со всех сторон все только отчаивает и подавляет, «волны и ветры», под ногами – пучина неизвестности, впереди мрак, ледяные брызги, боязливое ожидание бедствий, на сердце теснота. И одна только есть дверь, чтобы бежать от этой тесноты, одно избавление от потопления – держаться крепко за Божественную десницу, что то же – летать, подниматься над этим хаосом житейским, над всеми горами и теснотами душевными на крылах веры и только по временам садиться где-то на вознесенную к небу скалу. Тогда все без страхований и робости, не в муку, а в радость! Особенно это относится к настоятелям, вообще к наставникам. Так и епископ Игнатий говорит одному игумену: «Когда стоит кто высоко, должен глядеть вверх, а не вниз; если будет глядеть вниз, то легко у него закружится голова и он упадет. Итак, верой гляди вверх, на небо, на Промысл Божий, и не закружится у тебя голова, не впадешь в смущение и уныние, которые приходят оттого, когда глядишь вниз, то есть когда вместо молитвы и веры вдадимся в свои рассуждения и захотим всякое дело решить одним собственным разумом»76.

Как выверяется вера

Как мало даем мы места в своей жизни настоящей вере! Что по-настоящему делается нами по вере из того множества дел и поступков, которыми наполнен наш многохлопотный день? Далеко не все это «по вере», хотя нам и кажется, что мы много сегодня потрудились «ради Бога». Да и сама ведь вера может быть разная, не всегда вера, даже сильная, спасительна: и бесы веруют, и трепещут77, и бесы не только веруют, но и даже мало не сомневаются в бытии Бога, в существовании рая и ада, даже знают то наверняка, что будут преданы вечному огню в геенне за свои злые козни, тем не менее и не подумывают исправиться. Многие люди говорят, что они глубоко верующие, показывают и некоторыми поступками, что действительно в какой-то степени верят. Но все же и здесь чаще всего не та еще вера, которая спасает! Что же она такое – та вера, которая делает человека причастником Бога?

Есть вера, которая только доводит человека до дороги, ведущей в Царство Небесное, как бы «вера вступительная», и есть «вера деятельная», «живая», «истинная», которая ведет уже по самой той дороге, вводит в самые врата. Или так еще: одна доводит только до царского дворца, но внутрь войти не смеет, так как никого не знает из царских служителей; другая же имеет знакомства, близкие взаимоотношения с придворными, даже и до Самого Царя может дойти, Самому Царю представить и отрекомендовать ведомого ею. Но не так, что первая вера никаких внешних дел не имеет и есть только вера без дел78, как мы часто думаем. И здесь могут быть многие дела и даже «бурная деятельность», которые тем не менее не есть дела глубокой веры, а наоборот, при внимательном исследовании они же и свидетельствуют о слабой, вялой, полуживой вере, как раз таят в себе немалую примесь неверия, сомнений и скорее самонадеянности, чем упования на Бога и Его совершенный Промысл. И та, и другая вера имеют внешние проявления: только первая действует все «по логике», «по разуму», все «с расчетами» да «с оглядками», а другая – таинственными силами, логике недоступными, совсем по иным законам, а именно внутренним каким-то, глубинным чувством присутствия Божия и доверчивым себя Ему вручением, отданием себя течению Его дивного Промысла, как отдается человек силе воды, желая плыть.

Руководствуясь лишь «вступительной» верой, человек все доверяет своему уму и расчету (хотя, конечно, в чем-то по книгам христианским и по науке православной соразмеряет и направляет ход своих суждений), однако истинного доверия Богу, самоотвержения здесь еще нет. Здесь все тот же «казенный» принцип: «доверяй, но проверяй». Да, как будто человек боится ошибиться, обмануться, как будто такая осторожность вполне оправданна (ведь как же и отличить ложь и лжепастырей, лжебратий, если не выверять все своим разумом, чтением, сопоставлением?). Но тем не менее здесь нет живой связи с Богом. Поэтому человеку даже не объяснишь, в чем его ошибка, где он что-то важное упустил из виду, ведь он и говорить с тобой будет очень логично, рассудительно, «правильно». А дело как раз в том, чтобы отказаться от этой рассудительности и отдаться «буйству» веры79. Но он опять скажет: «Я могу отдаться этому «буйству», но прежде должен рассудить, чтобы не ошибиться». Итак, человек как будто идет к Богу, но «идет сам», часто помышляет о Боге, но «сам», «своим умом», делает что-то ради Бога, «по вере», но делает «своими силами», «собственным рвением», проверенной-перепроверенной «верой», он «молится», но, точнее, не «молит» Бога, а «говорит Богу о себе». Человек здесь самодеятелен и только «подстраховывает» эту свою деятельность «молитвой».

Деятельная вера начнется только тогда, когда человек вручит себя «судьбам Божиим», когда как раз наскучит ему эта его собственная «логика», «попечительность» и «рассудительность», когда найдет на него некая необъяснимая «беззаботность», «неразумность» и «нескладность мыслей» и когда вдруг в этом «буйстве» веры обнаружится своя удивительно стройная логика, высший разум, некая иная, красивейшая и идеальнейшая слаженность понятий, но все это уже по другим законам и правилам, которые все пронизаны присутствием тайны и ближайшим присутствием Самого Творца и Промыслителя мира. Когда человек вступает на путь живой веры, ему и не приходится много рассуждать, выстраивать логические построения, а только нащупывать и находить рядом с ним же стоящую – стройную и живую – истину; он уже не вычисляет правильный поступок, а лишь учится узнавать, где воля Божия, по какую сторону от него она обычно обнаруживается и что ему мешает ее видеть. Это ведь совсем иного рода вера!

Когда человек учится плавать, то успех только тогда достигается, когда он наконец научится расслабляться и именно «доверяться» воде,– только тогда вода держит его на своей поверхности безо всякого его собственного усилия и напряжения. Но стоит напрячь мышцы – тело как камень начинает опускаться на дно. При всех наших «религиозных познаниях», «духовной начитанности», «ведении православных канонов», «знании догматов веры» остается еще большой вопрос: даем ли мы в своей жизни место Самому Богу – вести нас, наставлять, оживлять для общения с Ним? С прикосновением к живой вере начинается переход человека в новое состояние, когда сам он постепенно умаляется в своем сознании, а Бог возвеличивается, когда человеческое тает, а Божие распространяется в его сердце, душевное уступает место духовному. Здесь только и зарождается действительно религиозная жизнь. Все, что было до этого, было только мечтание о религиозной жизни.

Вернемся опять к примеру с водой: желая переплыть реку, человек сначала сбрасывает с себя одежду и обувь, чтобы они не тянули его на дно и не мешали движению. (Показательно и то, что одежда в воде перестала бы выполнять свое назначение – согревать тело и покрывать его наготу! Можно и здесь провести аналогию: так мирские навыки и добродетели, приобретения и преимущества при вхождении в духовную жизнь теряют свои «полезные свойства» и чаще всего только мешают, «тянут на дно» – привязывают к миру сему тленному, отягощают сердце, держат в плену мысль.) Затем он должен войти в холодную воду, что вначале пугает, требует решимости и резко будоражит чувства. Когда человек только учится плавать, он боится воды, сильно напрягается, изо всех сил бьет по воде руками и ногами, весь сжат, мышцы натянуты, сердце учащенно колотится, но при всей этой затрате сил все равно идет ко дну. И лишь тогда он начинает держаться на воде, когда перестанет доверять собственным усилиям и поверит в силу воды, способную держать его тело на поверхности, тогда весь урок сводится к тому, чтобы расслабиться и успокоиться. Тогда можно даже без всякого движения лежать на воде, как бы покоиться на мягком ложе, можно сделать несколько легких движений, чтобы поплыть. Но стоит только несколько напрячь мышцы, усомнившись в силе воды, как тело тут же начинает идти ко дну.

Удивительное дело: то же самое тело, с тем же, казалось бы, объемом и весом, доверившееся воде, свободно покоится на ее поверхности, усомнившееся же, порывающееся напрягать мышцы, чтобы действовать самостоятельно, тут же становится тяжелее воды и тонет. Какой многозначительный для нас урок от природы! А в Евангелии не о том же ли самом: когда во время шторма на Геннисаретском море Господь идет по воде, ступая по самым волнам, и святой Петр просит Господа, чтобы и ему прийти по воде, и идет ко Христу, но, едва взглянув на бушующую пучину, вострепетал, усомнился в силе Божией и сразу стал тонуть?80

Таким образом, живая вера – это когда человек ищет Бога сейчас же, здесь же, скорбит, что не имеет с Ним живого общения, что какая-то стена преграждает ему путь к Богу, Который так близок на самом деле, зовет и ищет от Него единого животворного прикосновения. Он верит не только в Бога, но и Богу. Другая «вера» скорее «предверие»: только мечтает о Боге, верит в Него, но в Какого-то далекого, к Которому надо долго идти собственными силами и собственным рассудком, определять по звездам направление пути.

Когда начинаются действительно «вера веры» и «жизнь по вере»? Когда мы уверовали рассудком, что Бог воистину есть и все сотворено Им? Что Он нас всегда видит, знает все наши дела и мысли? Что рано или поздно мы предстанем пред Ним и дадим отчет о прожитой жизни и тому подобное? Если мы все это приняли и уверовали, «настроили» на такое верование свой ум, подчинили ему свое мировоззрение, готовы, словом исповедовать все, что усвоили, то и это все-таки не та еще живая и действенная вера. Даже когда у нас бывают некоторое чувство страха и благоговения перед судьбами Божиими, многие возвышенные мысли и восторженные порывы чувства при чтении Священного Писания и поучений святых отцов, то и здесь еще как многого может недоставать до начала настоящей веры! Здесь еще может быть очень многое от нас самих, нашего самодеятельного, «доморощенного», искусственного и поддельного, и так еще мало места действовать Самому Богу, Его Животворящему Духу.

Когда мы терпеливо держимся молитвы, зовем Господа, просим Его помощи, скорбим о своей «никуданегодности», молим о милости, спасении, вразумлении, когда славим, благодарим Бога,– все это уже начало живого обращения и деятельной веры. Но и здесь действительно ли «молим», «просим», «каемся» или только становимся в молитвенную позу, а добра и правды, чистоты и святости ждем от самих себя? Вот ведь святое соборное правило (Карфагенского святого Собора) предает анафеме тех, кто считает, что «благодать оправдания нам дана ради того, дабы возможное к исполнению по свободному произволению удобнее исполняли мы чрез благодать, словно бы и не приняв благодати Божией, мы хотя с неудобством, однако могли и без нее исполнить Божественные заповеди», «но,– продолжает правило,– о плодах заповедей не рек Господь: без Мене неудобно можете творить, но рек: без Мене не можете творити ничесоже81»82. А как часто мы именно сами напрягаемся и пытаемся выдавить из себя некое добро, в чувстве сердца вовсе не прибегая к помощи Божией, обращаясь к силе Божией только формально, по сути же, всего ожидая от самих себя. Чаще всего и более всего весь нажим, как бы весь расчет и все построение здания нашей добропорядочности опирается на наш рассудок, на его тонкие и складные построения, на кажущиеся нам наисветлейшими и наипревосходнейшими суждения и полеты нашей мысли. Но как раз это первое здесь зло. Коротко сказать: чтобы молиться, надо прежде всего умалиться! Даже когда сегодня человек уходит в монастырь, отвергая наконец сомнения, колебания, отклоняя чьи-то отговоры и наговоры против такового шага; когда он тут и трудится, и молится, и даже старается жить правильно и чинно, то и здесь еще много места может оставаться для все той же самости, все еще может не быть живого общения с Богом.