Вот мы снова на Святой Горе. Прошлый раз, год назад, мы уезжали отсюда с сильным желанием вернуться опять и уже на больший срок. Ведь мы спрашивали здешних отцов, и они советовали пожить на Афоне год-два и так поучиться монашеству. И вот мы просили нашего Святейшего Патриарха позволить нам поехать на Святую Гору с этой целью, просили также исходатайствовать у Патриарха Константинопольского необходимое разрешение. И вот, получено благословение от нашего Патриарха, пришло письмо от Патриарха Вселенского, не только позволяющее нам пожить два года на Святой Горе, но еще и с обращением к Протату132 афонскому и к отцам – помочь нам удовлетворить наше желание поучиться на Афоне. В общем, достигнуто то, о чем даже невозможно было мечтать! К тому же, в прошлое наше посещение Афона мы близко познакомились с герондой монастыря Ксиропотам. Он к тому времени только что вернулся из Грузии (куда приезжал на короткий срок, желая поближе узнать нашу страну, посмотреть наши древнейшие храмы и монастыри, поклониться великим святыням, хранимым в Иверской земле, познакомиться с нашими христианами). Это тоже повлияло на наше сближение, к тому же во многом мы оказались единомысленны, и на основные вопросы, волновавшие нас, геронда смотрел так же. После нескольких теплых бесед он обещал нам помощь в том случае, если мы сможем приехать на Афон, и даже согласился принять нас под свое покровительство. И вот открылась нам ровная и удобная дорога, дабы отправиться в «земной рай», в «удел Божией Матери», в «надежный стан» крепких, верных воинов Христовых.

Но за этот год произошло много изменений у нас в обители: под впечатлением виденного и слышанного нами на Святой Горе удалось кое-что изменить в нашем общежитии. За это время сложился у нас хороший типикон, взбодрилась братия, наладились несколько взаимоотношения друг с другом. В общем, маленькое семя, привезенное со Святой Горы, посеянное в земле нашей, как будто подало признаки жизни и пускает молодой росток. Может быть, это только самообман и привито лишь внешнее благочиние, а внутренняя жизнь так и останется нам непонятной и недоступной? Но в самый последний момент, когда получены письма из Константинополя и открывается широкая дверь на прекрасный Афон, так вдруг стало больно покидать братию, нашу маленькую, начавшую было устраиваться обитель… К тому же многие отговаривают нас оставлять монастырь, с искренним сожалением узнают, что мы уезжаем, оставляем Бетанию. Я был уже у Патриарха, уже передавал монастырь… но не смог это понести и через день просил Святейшего позволить мне побыть на Афоне только месяц и вернуться опять в свою обитель. Наш же иеродиакон, с которым мы и собирались ехать, должен был (так мы сообща решили) воспользоваться этой счастливой возможностью и остаться на Святой Горе сколько Бог благословит.

И вот мы опять на Святой Горе! Брат мой здесь остается и уже вживается во внутренний быт монастыря, уже несет послушания и получил келейное правило. А я просто гость, наблюдатель, высматриваю все то, что может нам пригодиться в Грузии. Но сердце рвется, соблазн остаться здесь велик: внутренне понимаю, что ничего из монашеской жизни нельзя просто увидеть, запомнить, перенести и приложить в другом месте, если это не войдет в самое твое сердце, не будет выстрадано, не станет твоим вполне. То, что берется от наружного наблюдения, легко лепится, как какое-то гипсовое украшение к зданию, но так же скоро и легко отпадает, раскалывается на куски. То, что вошло в самую кровь, что изменило самое сердце,– даже если его не навязывать другим, не выказывать, даже скрываемое и утаиваемое,– все-таки не может утаиться и выявляет себя, отражается в окружающем… Но решение принято и надо идти по той дороге, которая выбрана. Мне тоже дают здесь послушания – в церкви, в трапезной. Изучаю понемногу греческий язык, даже читаю в храме на богослужении некоторые молитвы по-гречески, участвую в службе в алтаре (по воскресным дням и в праздники). Многое удается замечать, но в основном во внешнем чине и образе взаимоотношений; внутреннее делание монахов остается недосягаемым. Чтобы узнать их духовную жизнь, надо столкнуться с монахами гораздо ближе, надо хорошо знать язык, надо жить здесь и самому стараться войти в эти духовные тайники, в эти «внутренние покои»: в них-то и живут эти блаженные души, которые, собственно, и есть «обители афонские», а не те, что можно видеть глазами.

Беседовал с герондой монастыря. Сначала разговор шел об общем положении монашества. Отец говорил, что диавол больше всего старается навредить, конечно же, монахам, их обезоружить, над ними посмеяться, потом уже берется за мирских людей. Главная цель у него – монашество, потому и такая борьба у нас сегодня. Конкретно: говорил, что к уединенной и самостоятельной жизни монах может прийти только через киновию. Советовал в отношении монастыря: не всех одинаково воспитывать, не ко всем применять одни приемы, а избирать одного-двоих таких, которые более послушны, доверчивы, действительно ищут Бога, близко принимают к сердцу слова наставника,– вот с ними и начинать особенно старательно работать. Важно привить им обычай часто и искренне открывать все свои помыслы. Раньше в монастырях Афона был даже такой обычай: каждый день после повечерия геронда или духовник монастыря по выходе из храма во внешний притвор (это вытянутая вдоль западной стены храма застекленная галерея со скамьями вдоль стен, чаще всего расписанная сюжетами из Апокалипсиса) садился у дверей, на специальном седалище (такие каменные седалища и сейчас есть у входных дверей), и братия по очереди, выходя из церкви, прежде чем отправиться в свою келью, подходили к старцу и исповедовали свои помыслы и прегрешения, получали тут же совет, разрешение всех своих недоумений и правило на ночь. Братия выходили по одному, по порядку старшинства, минут по пять – десять беседовали с духовником, говорили не только о том, что тяготило душу, но и что навязывалось на мысль, часто являлось в сознании, даже если оно не казалось предосудительным. Хорошо, чтобы открывали и те мысли, которые особенно часто приходили на молитве. (Ведь на молитве более докучают те помыслы, которые связаны с главными болезнями и страстными наклонностями души. Против молитвы восстают именно наши страстные, греховные глубины, то, что молитва бередит, гонит, попаляет.)

Надо, чтобы братия, как только они приходят в монастырь, были сразу же настраиваемы игуменом серьезно и категорично порывать с миром. Все их взаимоотношения с тем, что осталось позади, за порогом монастыря, нужно контролировать: они не должны писать писем своим знакомым и родственникам без ведома и благословения настоятеля. Если же он благословит писать, то перед отправкой нужно дать ему письмо для прочтения. Получаемые письма сначала должен просмотреть игумен, и если в них нет ничего душевредного или неполезного, такого, что может подать повод к какой-либо брани, то тогда только отдать адресату. Все это не из-за «казарменной» строгости, а ради помощи, ради ограждения монашеской жизни, ради спасения души, охранения ее от стрел лукавого, которые особенно опасны для новоначального.

Братия не должны беседовать с гостями обители, если на это нет специального благословения,– это также очень важно! От нарушения этого правила бывают большие искушения. Если братия будут входить в дружбу с гостями, то те скоро же начнут прибегать к ним за советом или исповедовать свои грехи, рассказывать свои проблемы – и духовные, и житейские, и так далее. Таким образом, новоначальный сразу же превращается из ученика в учителя, из послушника в духовника. Мало того, что он услышит совсем неполезные вещи, вспомнит мир, но, может быть, даже разгорится сочувствием к чужой страсти; к тому же, если он даст один, другой совет, это ему может понравиться, и он уже начнет мечтать о себе как о духовном наставнике и руководителе. С этого момента он станет нетерпелив в послушании, начнет тайно надмеваться и стремиться к священству или духовничеству. (Надо заметить, что на Афоне на духовничество смотрят совсем не так, как у нас. Здесь далеко не каждый иеромонах имеет право принимать исповедь у братии и у мирян. Только опытным, имеющим многолетний «стаж», показавшим рассудительность, духовную мудрость священникам благословляется, по прочтении над ними специальных молитв епископом, исповедовать братию.) Неопытный, «самозваный духовник» сам заболевает всеми теми болезнями, которыми болеют исповедующиеся и которые он пытается лечить своим самосмышленым словом.

Между собой братия также должны говорить как можно меньше и только о делах монастырских, о необходимом и важном для них. Ни в коем случае братия не должны рассказывать друг другу свою прошлую жизнь. Чтобы облегчить такое их воздержание в слове и необщительность, хорошо проводить раз в день общее собеседование, когда собираются вместе все братия и настоятель, чтобы поговорить о разных делах монастырских, вообще о некоторых вопросах жизненных. Можно повести разговор полегче, немного даже пошутить, но все это с игуменом, чтобы он, поддерживая течение беседы, использовал ее для назидания и поучения. После чая или в другой момент можно что-то зачитать братиям или дать разъяснение по наболевшей теме. Нельзя позволять, чтобы братия что-либо давали друг другу или брали без благословения игумена. То же самое – и в отношении гостей. Вообще все, что находится в монастыре, не есть имущество личное, и никакая вещь здесь не принадлежит целиком кому-либо одному из братии. Не должно и заносить в келью вещь, в которой нет необходимости.

Нужно иметь в виду, что тот брат, который изберет путь строгого послушания и искреннего доверия настоятелю, будет, возможно, подвергаться насмешкам со стороны других, но он не должен на это обращать внимание и из-за этого ослаблять свое самоотречение. Конечно же, это действует враг, внушая невнимательным к себе неправильный взгляд на угодное Богу. Необходимо сразу же давать братиям – каждому свое – определенное келейное правило с поклонами и Иисусовой молитвой и внимательно проверять, как оно выполняется, и сообразно с этим поправлять, то есть либо расширять, либо сокращать, либо заменять некоторые молитвы или способы их произнесения. Без благословения игумена братия не должны вкушать пищу: все должно быть обговорено с духовником, сколько, что и когда можно вкушать.

Новопришедшему брату с самого начала надо говорить, что в монашестве его ждут немалые трудности, что это крест нелегкий, что он сюда пришел серьезно потрудиться, а вовсе не отдыхать от передряг житейских, пришел ради кровопролитной битвы, а не спрятался от браней, которые терпят в миру, что здесь «фронт», а не «тыл». Если он будет замечать, что не все братия делают все хорошо и правильно, то это его не должно смущать: так и на войне – не все герои, не все равно смелы и самоотверженны, но надо смотреть не на них, а на воюющего против нас врага, против него напрягать всю силу, всю ловкость, всю ревность. Надо не столько смотреть, что делают братия, сколько стараться в точности исполнить то, что наказывает духовник. Хорошо для послушника составить подробное расписание всего, что и когда он должен делать, по часам, но каждому давать свое расписание.

Однако в небольшом монастыре дать четкие указания всем братиям на все случаи невозможно: здесь ситуация часто меняется, обстоятельства требуют каждый раз новых поправок, иногда значительных. Впрочем, настоятель может свободно изменять что-либо в распорядке жизни, приноравливаясь к обстоятельствам: братия должны знать и помнить, что это в правах игумена, не роптать, не скорбеть, что что-то изменилось и делается не так, как всегда: «не человек для правила, но правило для человека».

Давая каждому конкретные послушания, настоятель должен проверять, как тот выполняет свое дело. Если дело идет исправно, иногда бывает полезно похвалить подвизающегося, подбодрить его словом, но тут же для смирения что-то немного и поправить. Или, когда все сделано хорошо и исправно, можно сказать: «Вот если бы ты лучше молился, сделал бы это еще лучше». Одной строгостью здесь ничего не добьешься, так же как поспешностью и требовательностью, но только терпением, постепенным воспитанием, вниманием и заботливостью. Сначала необходимо хорошо воспитать, взрастить несколько братий, чтобы укрепился как бы здоровый росток, способный цвести, наливаться соком, давать сладкие плоды, затем уже эту ветвь осторожно прививать к братскому древу, отсекая при необходимости все больное и бесплодное. Так постепенно можно вырастить доброе, полезное, плодоносное дерево. Но, однако, если кто-либо из братий во всем советуется, часто подходит к игумену для беседы, являет доверие, его не следует из-за этого выделять или как-то выказывать ему предпочтение перед другими, но наружно показывать равное расположение и даже чаще смирять при других. Это будет уравновешивать то особое внимание и доверие, которое игумен проявляет в отношении его, давать случай проверить искренность его послушания и, кроме того, давать братиям пример терпения и кротости. Если же кто-либо из братий не доверяется и не может раскрыться в отношении духовного наставника, то надо делать вид, что этого не замечаешь, молиться за него и ждать, пока Господь расположит его сердце к откровению.

Многое еще говорил геронда, но всего я не упомнил и, главное, не увидел нового: понятно основное, что наставники здесь ни в чем не отступают от опыта древних отцов, пользуются теми же приемами воспитания и охранения душ доверенных им чад, о которых можно узнать из «Добротолюбия», из патериков, монашеских правил всех времен. Но все это обновилось в памяти и ожило, когда слушал этого наставника.

…Вот опять беседовал с отцом N. На этот раз он предостерегал от опасности впадать братиям в прелесть и самомнение. Это случается часто, когда послушник старается настоять на своем, часто предлагает сделать что-то иначе, нежели ему говорят, в каждое благословение пытается вставить свои «поправки»,– это уже недобрый признак. Если даже он предлагает хорошее и как будто полезное, но свое,– беда! Из него скорее всего не будет толку. И не надо смотреть на то, что он хорошо работает или подвизается,– это даже усиливает болезнь и опасность. Если хотим помочь таким людям, то необходимо давать им со властью послушания и благословения, противоположные их воле и желанию, и требовать исполнения безоговорочного и неукоснительного.

Один брат в этом монастыре жил шесть лет, но наконец повредился и ушел в мир, попал в дом умалишенных. Причина все та же – самочиние! Хотя брат тот, как казалось, каждый раз после такого проступка непослушания «сердечно» каялся, но после прощения и епитимии опять скоро успокаивался и продолжал самочинничать. Постепенно покаяние его все ослабевало, пока не растаяло совсем, а самость окрепла и заняла все подходы к сердцу. Результатом было то, что он стал слышать разные странные звуки во время молитвы (мяукание котов и тому подобное), стал затрудняться знаменовать себя крестом и в конце концов ушел из монастыря, серьезно заболев душой… Таких людей надо вовремя удалять из монастыря: им недоступно монашество. Потом через много, может быть, времени, они сильно заболеют. Есть еще один признак этого недуга. Во время исповеди такие люди обычно стараются не столько исповедовать грехи, сколько беседовать, и на каждое замечание духовника выказывают противление. Лечить таких людей можно, если они согласятся принимать «горькие лекарства», «носить наручники», то есть необходимо держать их в строгих ограничениях, назначать ряд запретов, укрощающих их волю и самость. Если они понесут это, их нужно терпеть, им можно помочь. Часто такие люди порываются читать сразу серьезные книги о молитве, о сокровенном делании: преподобных Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и тому подобные. Хотят молиться особенно, достичь скоро сердечной молитвы. Надо определять им постепенный порядок в чтении, в молитвенных правилах. Обычно послушникам здесь дают сравнительно небольшой келейный канон, так как главное, что от них требуется,– послушание, отсечение своей воли и доверие с откровением помыслов. Остальное может устроиться только вслед за этим.