Вчера был в монастыре Симонопетра. Когда выходил из Ксиропотама, был дождь, но постепенно погода прояснилась; шли по дороге, врезавшейся в крутой склон, внизу море, вдали острова; небо густой синевы, прозрачное; простор, свежесть, дышится как-то глубоко и сладко. Чудный день! Какая-то легкость и беззаботность на сердце! Почему-то на Афоне спадают все тяжести с души, как бы отсеиваются, когда только подплываешь к Святой Горе, и совсем уже боятся высадиться вслед за тобой на берег афонский. Наверное, так и остаются ожидать у пристани в море, когда ты опять вступишь на колеблющуюся палубу корабля,– тут и они сразу же опять наваливаются на тебя. Но пока – хорошо и радостно!

В монастыре порядочно побеседовал с духовником, отцом М. Он сравнительно молод, но в монастыре живет уже долго. Родом из Франции, там занимался бурной деятельностью: говорят, возглавлял какое-то молодежное движение, писал статьи, был известен в Европе. Но вот попал на Святую Гору, пленился ее духом, остался здесь, принял Святое Крещение, вступил в иноческое братство, теперь уже иеромонах и даже духовник. Он говорил, что хорошо, конечно, пройти по монастырям, посмотреть, как живут монахи: всюду можно будет приметить что-то такое, что пригодится и можно будет приложить в нашей обители в Грузии. Но не надо стараться точно перенести туда афонский образ жизни: из этого ничего не выйдет. Здесь – Афон, Святая Гора, удел Божией Матери, место, находящееся под особым покровом Ее, огражденное особыми обетованиями; и то, что возможно здесь, может оказаться невозможным в другом месте. Конечно же, направление монашеской жизни везде одно: это все то же учение, которое изложено святыми отцами, и пути спасения ведут все к одной цели и сходятся наконец в одной точке, но идти можно с разной быстротой, с разным грузом, с различным настроем, и это соразмеряется с силами и тем «задатком», какой дает благодать вступающему на этот путь. Был случай: один настоятель православного монастыря в Англии пытался применить те же правила, что существуют на Афоне, создать как бы маленькую копию Афона в другой стране, и в конце концов все разрушилось, он остался один. А вот отец Софроний133 в той же Англии сумел правильно использовать афонский опыт, хотя многие его укоряли за послабления, говорили: «Ты не агиоритис!» (не святогорец), но тем не менее он многим помог на пути ко спасению.

Не стоит вводить в монастыре какую-то «сухую» схему: люди в нашей стране и так устали от разного рода «систем» совдепа, не стоит им теперь предлагать еще жесткую «систему», но только церковную, этакую «монастырскую казарму». Люди должны полюбить, зауважать Церковь и монастыри, они должны увидеть в нас, братии монастырской, одну семью, единомысленную, сплетенную живой любовью. Поэтому и главное усилие должно быть направлено на то, чтобы монастырь представлял собой настоящее братство, чтобы братия особенно старались любить и почитать друг друга. Молитва должна идти уже вслед за этим. Хотя в монастыре все делается для молитвы, все остальные труды – это только подготовка к молитве, но братский дух в обители – необходимое условие, иначе все будет распадаться и затруднять спасение.

Большое внимание надо уделять постановке службы в храме, а также церковному пению. Здесь пению тоже приходится учить долго, и не все могут петь правильно и хорошо. В этом монастыре – по благословению игумена – братия поют много и каждый день, так что служба проходит очень торжественно не только в праздники, но и в простые дни, и поет на клиросе помногу братий. Это поднимает молитвенный настрой и развивает у братии навык к пению. Служба должна быть достаточно собранна, проходить бодро, как бы «на одном дыхании», цельно, связно, торжественно, не должна растягиваться искусственно, что обычно расслабляет молящихся.

В отношении братии игумену иногда необходимо быть строгим, но у братии не должно возникать страха или робости подходить к нему и открывать свои проблемы. Этому надо их учить. Надо и самому спрашивать об их делах, о послушании, о настроении, о чем они думают, что их тревожит, что занимает, каких взглядов они держатся и так далее. Необходимо, чтобы они даже с радостью открывали все, что их беспокоит. Они должны чувствовать, что игумен их любит, о них заботится: даже когда он повысит голос, строго обличит, и это они должны принимать спокойно и даже с радостью, как знак заботы, любви, переживания за их души. Игумен должен часто молиться за монастырь, за братию. Они непременно будут чувствовать, что он за них молится, это будет и их подвигать к молитве. Игумен должен быть на самом деле «впереди идущим». (Интересно, что на грузинском языке настоятель зовется «цинамзгвари», то есть «впереди идущий», или даже «предшествующий», «предводительствующий».) Он не должен открывать и исповедовать перед братией свои немощи, даже из чувства искреннего смирения. Надо с каждым братом работать индивидуально и давать каждому свое молитвенное правило, свой способ произнесения молитвы. Иногда именно быстрое произнесение Иисусовой молитвы помогает удержать ум от рассеянности. Ум наш очень быстрый: если делать паузы, он спешит убежать очень далеко. Произнесение молитвы вслух хорошо для начинающих: это помогает навыкнуть молитве. Лучше молитву сосредоточить на словах, можно молиться в верхней части сердца, но для неочищенного ума есть опасность, что он будет в сердце вносить и свою нечистоту, поэтому прежде всего надо следить за умом.

Детей принимать в монастырь хорошо: они гораздо лучше раскрываются и принимают советы, больше доверяются своему духовному отцу. Но надо просить от родителей письменного согласия на жизнь их детей в обители, постараться как-то узаконить их принятие в монастырь, чтобы избежать возможных неприятностей в дальнейшем. С постригом торопиться не надо, а в подрясник можно одеть и пораньше. Если юноша еще учится в школе и появилось у него желание идти в монастырь, то все-таки лучше, чтобы он закончил учебу. Пусть пока по временам живет в обители, даже имеет свое молитвенное правило, схожее с правилом монастырских послушников, и, даже находясь в миру, пусть его исполняет. Когда же он будет в обители, то в этот период будет жить на правах послушника, нести послушание, одевать подрясник и скуфью.

Настоятелю надо смириться с тем, что сразу все хорошо во вновь устраиваемой обители быть не может. Много раз все будет рушиться, но надо терпеть и возводить павшие стены вновь, отбрасывать развалившиеся камни, перекладывать заново годные, стараясь сложить кладку попрочнее. Не стоит часто обличать братий, по многу раз указывать на их болезни и недостатки: необходимо поддерживать в них радость и надежду. Христианство должно быть для них радостно, а не отяготительно, как список запретов и набор укоризн. Чаще говорить: «Хорошо, хорошо ты сделал, только вот это немного иначе надо, лучше вот так…». И только, когда человек начнет бодрую, самоотверженную жизнь, тогда можно его чаще поправлять и обличать. Но вначале лучше подбадривать и утешать. После уже хорошо поправлять и в самых мелочах. Детям же надо все показывать, каждый шаг прослеживать, всему учить – как ходить, как говорить, как есть, как спать и так далее.

…Надо бы иметь доверенного человека в монастыре, на кого можно было бы оставлять обитель при необходимости. Хорошо было бы пожить на Афоне полгода, посмотреть, что и как здесь делается. По наружности уже ничего нового больше узнать невозможно, так как здесь все одно, и такого срока достаточно, чтобы изучить основной внешний строй афонской киновии. А братий оставлять на больший срок одних опасно. Братия должны чувствовать, что игумен всегда с ними и эти его выезды на Афон – ради их пользы.

Отблеск вечной красоты

Заметно, что каждое место имеет свой четкий и ярко выраженный «дух»: точно так, как каждый предмет имеет свой неповторимый цвет, свой особенный запах, как все несет в себе и свой особенный настрой, свою идею, которая обращена к душе и что-то громко ей проповедует – доброе или злое. И душа довольно сильно воспринимает этот настрой, как бы слышит громкий голос, различает внушаемое ей понятие, исходящее ото всего ее окружающего. Особенно же все, что относится к человеческим «произведениям искусства», густо насыщено разного рода идеями и очень сильно навязывается на душу: каждое сочетание звуков в мелодии, сочетание красок, линий, образов на картине, ритмы, фигуры в танце, сочетание рифм и слов в поэзии – все направлено к душе с целью внушить, навязать какую-то идею, чаще всего ложную, богоборческую. И вообще, все, к чему прикасается человек так или этак, начинает «излучать» его настрой, как бы пропитывается духовной направленностью того, кто это сделал, кто к этому прикоснулся. И это «духовное веяние» пронизывает собой все, что соприкасается с нами, касается нашей жизни и деятельности: домА, комнаты, самые разные предметы, даже улицы, дороги, засеянные поля, парки, просеки в лесу, каждое срубленное или посаженное дерево – все, к чему прикасалась рука человека. Ведь когда человек что-то делает, совершает какой-то поступок, он в это время не бывает совершенно «нейтрален», «пуст», чужд всякой идеи, совершенно независим ни от чего – нет! Он обязательно весь подчинен какой-то определенной «философии», определенному мировоззрению, находится под влиянием каких-то идей и понятий, весь пронизан определенным настроем, и его дух устремлен к конкретной цели. Он непременно теперь же предстоит перед «кем-то», на «кого-то» взирает внутренним оком, «кому-то» посвящает каждое свое движение, хотя сам осознанно может этого вовсе не замечать. Поэтому-то и все, что остается после человека, несет в себе эту «посвященность», эту духовную направленность. И тОт мир, который целиком от Бога, которого не коснулась рука человеческая,– и он несет в себе духовное содержание, и он весь несет в себе идеи, глубочайший таинственный смысл, который может открыться просвещенному благодатью духу человеческому.

И вот как часто, только входишь в чей-то дом, как уже чувствуешь какую-то тоску, печаль, даже тревогу, как будто камень ложится на сердце, и хочешь понять, что же так обременило душу, но не можешь найти явную причину; тем более таким духом пронизаны города или селения, и тем более страны. Ничто не проходит бесследно; человек проживает свой срок, и после него остается некий духовный след, как бы дух, и долго еще сохраняется на том месте, где он жил, и люди это замечают, душой чувствуют, но далеко не всегда разум может здесь что-то понять и дать правильную оценку.

Вот к тому же: последний старец Оптиной пустыни иеромонах Никон (Беляев) в своем дневнике писал, как один казанский архиепископ, отличавшийся высокой духовностью, даже прозорливостью, однажды запретил вкушать за праздничной трапезой прекрасно приготовленную рыбу. Оказалось, повар во время приготовления ее повредил палец, выругался по поводу этой рыбы, сказал что-то вроде того: «Будь ты проклята» – или еще что. И вот архиерей повелел эту рыбу выбросить, несмотря на раскаяние повара. (Запись от 22 марта 1909 года.)134 Но о проклятии рыбы архиерею было открыто по дару прозорливости,– значит, от Самого Духа Святаго ему известилось и то, что рыбу вкушать нельзя! Как это поучительно!

Еще знаем, что сама одежда, касавшаяся святых (скуфья или пояс, которые они носили), уже приобретала чудодейственную силу, исцеляла болезни телесные и душевные.