Что же касается осуждения действий Сталина, мы неоднократно высказывали им свою оценку. Мы почитаем новомучеников российских, мы канонизируем людей, которые отдали свою жизнь за Христа. Каждая епархия проводит огромную работу в архивах ФСБ для того, чтобы найти протоколы допросов тех людей, которые пострадали за веру, чтобы сделать известными миру эти мученические акты. И сказать, что при этом мы не замечаем гонителей, конечно, неправильно. У нормального верующего человека, христианина, не может быть ни слова сочувствия или какой-либо симпатии к тому, что творилось в нашей стране и по отношению к верующим, и по отношению к интеллигенции, и по отношению к крестьянству. Была поставлена задача — уничтожить историческую Россию, превратить ее в закатанную асфальтом площадку — плацдарм для мировой революции. К этому невозможно относиться с одобрением, и Церковь, конечно же, осуждает это.

Другой вопрос (стоящий перед всем обществом): если начинать «кампанию осуждения» по персоналиям, где следует остановиться? Мы знаем имена Сталина, Орджоникидзе, Берии, прочих советских правителей, которые причастны ко всей этой вакханалии. Но, кроме верхушки, были люди среднего и низшего звена, которые охраняли эту власть, стреляли, пытали, били, конвоировали… Были те, кто писал доносы, охранял, допрашивал… Мы не берем на себя смелость этим заниматься: наверное, это прерогатива даже не государства, но всего общества. В Германии этот процесс назывался «денацификация»15. В России ничего подобного не было проведено по ряду причин, и, наверное, в этом корень наших многих нынешних проблем: мы сегодня до конца не разобрались со своей историей. Но у нас есть смягчающее обстоятельство: все-таки мы слишком долго жили под советской властью, при ней выросло несколько поколений. Многие вещи в нашей истории слишком переплетены, их нелегко разделить: при оценке событий, в том числе и при оценке ярких исторических личностей, нельзя мыслить стереотипами. Многие из этих оценок человеку старому, воевавшему, шедшему не раз на смерть за свою Родину, покажутся оскорблением. Поэтому я против каких-то массовых кампаний. Думаю, что для каждого нормального человека и так понятно, что никакого оправдания тем страшным преступлениям быть не может.

Не существует ли, на Ваш взгляд, прямой зависимости Русской Православной Церкви от государственной структуры, именовавшейся когда-то КГБ, а ныне — ФСБ?

Наше сотрудничество по большому счету заключается в том, что мы пишем запросы в эту организацию с просьбой дать нам разрешение на работу в ее архивах. Сейчас это достаточно сложно, потому что после того небольшого «окошка», которое было в начале 1990-х годов, архивы у нас опять закрыли. В законодательстве об архивном деле слишком много пунктов, которые затрудняют допуск к архивным документам. Поэтому это сотрудничество не всегда складывается гладко, но в принципе нам предоставляют определенные архивы, мы с ними работаем и благодарны за это.

Что касается «зависимости» — ее никогда не было, кроме того факта, что после революции государство говорило с Церковью именно через этот орган. Первая структура, которая была создана Советским государством в 1918 году при ВЧК и которой было поручено заниматься всеми церковными делами, называлась очень незатейливо — «Ликвидационная комиссия». И подобные ей структуры затем были всегда — и при НКВД, и при КГБ. Государство всегда общалось с Церковью через Комитет госбезопасности. Но не забывайте: Советское государство не только с Церковью, но и с ученым миром, писателями, художниками общалось через КГБ, да и с журналистами тоже…

Православные ценности могли бы сегодня стать государственной идеологией?

Ни в коем случае. Православные ценности и государственная идеология — понятия разного порядка. Православные ценности должны стать основой жизни православного христианина. Человек должен жить по Евангелию и относиться соответствующим образом к миру, людям и Богу. Христианство «прорастает» изнутри, механически насадить православные ценности невозможно. Бывали в истории тех или иных государств периоды, когда границы Церкви и государства совпадали. Эти периоды остались в памяти народов как своего рода золотой век и отличались необыкновенными успехами государственного строительства и национальной культуры. Но это складывалось постепенно.

У нас часто сегодня роль Церкви пытаются определить, оглядываясь на ее исторические заслуги. И говорят: «А давайте мы сделаем все, как прежде»,— но так, к сожалению, не получится.

Преподобный Сергей Радонежский со своим братом Стефаном ушли жить в лесную чащу, терпели холод, голод, опасность нападения диких зверей. Брат такой жизни не выдержал, ушел. А видимый результат подвига святого Сергия — огромная, всемирно известная обитель. Троице-Сергиева Лавра стала тем плодом, что «вырос» из подвига Преподобного. А был бы такой результат, если бы он сказал своему брату: «Пойдем, создадим Лавру в дремучем лесу, построим там несколько храмов и пригласим Андрея Рублева, чтобы он их расписал»?

Церковь не ставит перед собой подобных утилитарных задач. Воцерковить людей — это значит не только научить их правильно вести себя в храме. Воцерковление — внутреннее состояние, жизнь в согласии с воспринятыми христианскими ценностями. Но когда так складывается, что христианские ценности становятся фундаментом жизни людей и границы Церкви и общества в итоге совпадают, то такая ситуация всегда очень благоприятна для общества.

Сегодня Церковь особенно активна, и многих это сильно раздражает. Людям не нравится, что Церковь, которая, с их точки зрения, должна заниматься исключительно духовностью, «лезет» в общественную жизнь, позволяя себе высказываться и о таких чисто светских вещах, как, к примеру, концерт Мадонны. Что должна в этой ситуации делать Церковь, чтобы не стать соблазном, в том числе и для людей верующих, у которых по этой теме нет однозначной позиции?