Вероятно, поэтому сейчас мы видим повышенное внимание к внешней стороне церковной жизни, восстановлению храмов в их былом благолепии. Есть в этом, наверное, некоторые перегибы: например, когда отливают огромные колокола, возводят высочайшие колокольни. Храмы строить нужно: храмостроительство сегодня — это одна из главных задач, но в большей степени необходимо обращать внимание собственно на церковную жизнь, на проповедь Евангелия, жизнь христианскую, чем на внешнее благоукрашение, которым мы зачастую с таким усердием занимаемся. Как сказано в Евангелии: и сие надлежит делать, и того не оставлять (ср.: Мф. 23, 23). Важно найти золотую середину, царский путь, чтобы сохранять и приумножать материальное и в то же время еще более заботиться о становлении духовном.

Сегодня, слава Богу, для нас открывается опыт подвижников других Церквей. Мы долгие годы находились в изоляции. Зная, что существуют Православные Церкви в Болгарии, Сербии, Румынии, Греции, мы не имели возможности ознакомиться с их опытом, а он очень интересен, поскольку там люди живут в иных условиях, нежели мы. Греки, например, не пережили тех испытаний, которые пережила Россия в ХХ веке, и у них очень многое сохранилось буквально в нетронутом виде.

Сейчас стали известны наставления известного афонского подвижника старца Паисия2 и иных греческих отцов, и не знаю, как других, а меня, когда я читал, например, книги старца Паисия, неожиданно поразила одна мысль. Я вдруг осознал, что перед нами человек того же поколения, что и наши ветераны Великой Отечественной войны. Поколение 1940–50-х годов у нас — это люди, которые в большинстве своем остались вне Церкви, а тут мы видим старцев, тоже воевавших во время Второй мировой войны против фашистской Германии. Для меня это явилось показателем того, насколько непрерывна была монашеская традиция там, по сравнению с тем, что осталось у нас. Да, духовник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Кирилл (Павлов) также был на войне, защищал Сталинград, но он находился совсем в другом общественном и духовном окружении, потому что это было время борьбы с верой, с Православной Церковью и, естественно, ожесточенной борьбы с монашеством.

Многие, со вниманием и любовью читая книги о современных греческих подвижниках, часто впадают в крайность: начинают видеть массу недостатков в нашей жизни и думать, что у нас все плохо и ничего хорошего быть не может. Я знаю некоторые монастыри и общины, которые пытаются воспроизвести в России все то, о чем говорится в этих книгах. Сразу хочу сказать, что мое отношение к этому таково: дух надо перенимать, а идти путем внешнего подражания нельзя, так как мы живем совсем в других условиях, и то, что возможно для греков, порой совершенно неприемлемо для нас. Это касается и их образа жизни, и Устава (например, устава о посте), который у нас соблюдать труднее, да и просто того совершенно уникального явления, которое называется Святой Горой Афон.

У нас никогда ничего подобного не было и не будет, тогда как для Греции это особая территория, которая, можно сказать, руководит духовной жизнью страны и всей Греческой Церкви. Для нас посетить Афонскую Гору — это подвиг, очень сложное и дорогое мероприятие. А в Греции практически каждый ее житель может спокойно съездить туда, посоветоваться со своим духовником, подвизающимся в том или ином афонском монастыре, исповедаться.

Кроме того, почти у всех святогорских обителей есть свои метохи — подворья в городах, куда с Афона регулярно приезжают известные духовники, для того чтобы духовно окормлять и женщин, которые по уставу Святой Горы не могут сами туда попасть. Таким образом, Святая Гора — это основной фактор жизни греческого монашества и Элладской Церкви, в то время как для нас это — образ далекий и очень возвышенный. Поэтому нам недоступно многое из того, что доступно христианам Греции.

Я думаю, что у нас может и должно произойти возрождение монашества, так как есть на то воля Божия, судя по тем изменениям, которые происходят сегодня в нашей стране. Суть монашеской жизни во все века, несмотря на меняющиеся обстоятельства, всегда остается одинаковой. Это жертвенное служение Богу и ближнему. От того, насколько мы сумеем сохранить его применительно к тем условиям, в которые поставил нас Господь сегодня, и зависит возрождение подлинного монашества.

Монашество невозможно без послушания, смирения, отвержения себя и готовности нести скорби. Сегодня мы не переносим тех лишений, которые терпели подвижники древности: мы сладко едим, мягко спим, у нас есть бытовые удобства, вокруг нас много людей, мы не живем в пустыне. Тем не менее все то, что упомянуто в монашеских обетах,— терпение скорбей, гонений, испытаний, искушений — Господь дает каждому человеку, желающему идти монашеским путем. Терпение скорбей, особенно душевных, восполняет все, что не дано нам обстоятельствами нашей сегодняшней жизни. Наверное, это знакомо каждому желающему стать монахом и каждому избравшему монашеский образ жизни, и думаю, это как раз то, чем Господь испытывает нас и помогает нам возрастать. И если человек готов принять это от Бога безропотно, безоговорочно, как крест, тогда он сможет стать настоящим монахом в любых условиях, в какие бы ни поставил его Господь.

Вот в двух словах то, что я могу сказать. Теперь я готов ответить на вопросы.

— Расскажите, пожалуйста, как Вы пришли к вере и Православной Церкви? Почему Вы выбрали именно монашеский путь?

— Я пришел к вере и Православной Церкви сам, в сознательном возрасте. Но произошло это благодаря моей бабушке, которая в далеком детстве, тайком от всех водила меня в храм и причащала. И когда у меня примерно в девятнадцать лет начали возникать вопросы, волнующие, наверное, любого молодого человека,— о смысле жизни, о смерти, о Боге, я уже знал, что эти вопросы решаются в Церкви.

У меня были знакомые, которые ходили на баптистские моления. Однажды они привели туда и меня. Я посидел, посмотрел: весело, и все очень напоминает комсомольское собрание. Хотя там было много молодежи, мне все равно не понравилось, и, когда у меня возникла внутренняя, душевная потребность обретения истины, я просто снова стал ходить в церковь. Опять же благодаря бабушке, я знал, что есть вечность, есть Церковь: я просто вернулся сюда, но уже сам, осознанно. Тогда я учился на филологическом факультете университета и одновременно работал экскурсоводом и учителем в школе.

Постепенно у меня созрела мысль стать священником. Я жил с мамой, у меня была отсрочка от призыва в армию, но, для того чтобы поступить в семинарию, нужно было отслужить. И я пошел в военкомат, написал заявление с просьбой призвать меня на военную службу. Естественно, на меня смотрели как на сумасшедшего, потому что и в те времена не многие стремились служить. Я отслужил в армии полтора года и под конец даже убежал с лейтенантских сборов для того, чтобы успеть подать прошение в семинарию, и поступил в Московскую Духовную семинарию.