Применимо ли понятие «карьера» в церковной среде?

Не могу говорить за всех,— возможно, действительно есть люди, которые руководствуются карьерными соображениями, но скажу так: количество монахов, достигших высоких должностей, настолько мало, что я с трудом представляю себе человека, который бы принял монашество только потому, что мечтает достичь каких-то высоких постов — стать настоятелем монастыря, архиереем. Слишком мала вероятность. Образно говоря, на несколько десятков тысяч монахов «открывается вакансий» несколько десятков. И потом, я думаю, что любой человек, который пришел в Церковь, все-таки искренне пришел к Богу и не ставит перед собой утилитарных задач. Конечно, есть исключения, я не хочу приукрашивать действительность, но церковное служение очень трудное, сложное. Про себя могу честно сказать: я совершенно не хотел стать архиереем, у меня не было такого стремления никогда, тем более что чем глубже входит человек в церковный мир, тем лучше он понимает, какая огромная ответственность – архиерейское служение, насколько оно выше человеческих сил. И это не просто расхожие слова — это действительно так. Так что, уверен, в большинстве своем монашествующие не страдают болезнью карьеризма.

Почему Вы так боретесь за открытие новых храмов?

Если в большом населенном пункте всего один или два храма, священник неизбежно утопает в требах: покрестить, отпеть, молебен отслужить. Община при таких условиях сложиться не может: у священника не остается ни духовных, ни нравственных, ни физических сил на что-то еще. Я считаю, что норма на приход — сто человек, по праздникам — двести. Тогда священник будет знать всех своих прихожан: кто к нему пришел, как он живет. Именно тогда и появляется смысл в обращении к священнику — «отец». Священник обязан быть отцом для людей, и прихожане должны в нем видеть отца. Как можно быть отцом, когда у тебя в храме на службе восемьсот человек и ты даже поздороваться со всеми не успеваешь? К тому же подобная ситуация мешает многим людям прийти в храм по-настоящему.

Многих мирян чрезвычайно интересует явление старчества. Какие проблемы с этим связаны?

Наверное, это специфически отечественная проблема. Старец — это, собственно говоря, монастырский духовник, а монастырь — место, как правило, удаленное от жительства других людей. Синонимы слова «монастырь» в нашем языке вполне характерны — «пустынь», «скит». В России в XIX веке, в период расцвета монашества и старчества, монастыри стали центрами духовной жизни, и туда совершало паломничество множество обычных людей, которые стремились исповедоваться и посоветоваться со старцем. Так постепенно старцы стали и духовными руководителями мирян.

Старец в то время был монахом, всю жизнь прожившим в монастыре, опытно наученным монашеству. У него были наставники, от которых он воспринимал традиции духовной жизни, духовного руководства. Он проходил все ступени монашества, прежде чем по благословению священноначалия самому стать наставником, духовником, старцем.

Старцы были и в советское время и на приходах, и в тех немногих монастырях, которые действовали,— и люди ехали к ним издалека. Это и прославленный ныне в лике святых преподобный Севастиан Карагадинский, и архимандриты Иоанн (Крестьянкин), Серафим (Тяпочкин), Кирилл (Павлов), которого я знаю лично, так как он был в Лавре духовником.

К сожалению, сегодня происходит не так. Со времени массового возрождения монастырей прошло совсем не так уж много времени, чтобы в них появились настоящие старцы. Как в свое время архимандрит Кирилл (Павлов) на вопрос, есть ли в наше время старцы, ответил: «Старцы — не знаю. Старики — есть»16. С другой стороны, сегодняшние миряне, которые так же не росли в церковной традиции, но начитались разных хороших книг, ищут руководства, ищут старцев, но при этом иной раз наполняют слово «старец» каким-то нелепым содержанием. Ищут на самом деле некоего чудотворца, который, только взглянув на пришедшего, должен сразу понять всю его жизнь и решить все его проблемы, Это, конечно, неправильно.

В том, что есть «повышенный спрос» на старцев, видимо, виновата еще и такая наша национальная классическая особенность — недоверие официальным институтам.

Почему происходят переводы священников из храма в храм?